— Меня привел сюда профессиональный долг!
— Знай я раньше, что работа полицейского — одно удовольствие, тоже бы от нее не отказался! Мы-то, дураки, думаем, будто страж порядка обязан бегать за бандитами, хватать преступников… Ничего подобного! Оказывается, полицейские ходят по домам и, пользуясь отсутствием мужчин, целуют девушек, короче, ведут себя как самые настоящие… воры!
— Думайте, что говорите! — вскинулся Тарчинини. — Иначе угодите за решетку гораздо быстрее, чем до вас дойдет, что произошло!
— Ах, так я еще должен обдумывать свои слова? Второй раз я застаю сестру в ваших объятиях, и мне же, видите ли, надо придержать язык? Это что, закон такой? Может, вы, помимо всего прочего, имеете право садиться за мой стол без приглашения и есть заработанный мной хлеб? Что ж, если вам вдобавок захочется вздремнуть в моей постели, можете не стесняться!
— Как тебе не стыдно, Анджело? — возмутилась сестра.
— А тебе, распутница? Бесстыжие твои глаза!
Гневные тирады Дани прервал звон посуды. Все бросились на кухню — «бедная тетя» тупо смотрела на лежавшие у ее ног осколки супницы и разлитый по полу суп.
— Что с тобой, тетя? Что случилось?
— А кто тебе позволил разговаривать со мной на «ты», девочка? Знаешь, я уже давно за тобой наблюдаю! По-моему, ты все время замышляешь что-то дурное… Придется поговорить с твоей тетей… порядочной и весьма уважаемой особой!
Анджело в полном отчаянии схватился за голову.
— Это уже слишком! — крикнул он. — С меня хватит! Хватит! Хватит! Тетка все больше сходит с ума! Сестра ведет себя как последняя потаскушка! В доме вечно торчит какой-то полицейский! Я ухожу! Поужинаю где-нибудь в другом месте! До сих пор я никого не убивал, но, черт возьми, мне начинает чертовски этого хотеться!
Дани с такой силой захлопнул за собой дверь, что висевшая на стене картинка с видом Венеции упала на пол. Стелла опустилась в теткино кресло.
— Боже мой! Само Небо против нас! — простонала она.
Ромео, чувствуя, что за все неприятности, обрушившиеся в тот вечер на семью Дани, львиная доля ответственности лежит на нем, остался со Стеллой и «бедной тетей». Первой он помог приготовить легкий ужин, а со второй поддерживал довольно странный разговор, ибо старая Пия, видимо, совсем ушла в прошлое. Сейчас, когда обе женщины нуждались в его помощи, Тарчинини позабыл и о работе, и о том, что привело его в дом Дани. После скудной совместной трапезы (инспектор Дзамполь умер бы на месте от удивления, узнав, что его шеф осмелился сесть за стол в доме предполагаемого убийцы берсальера), полицейский даже скинул пиджак и, пока Стелла штопала дыры, пробитые пулями Пеццато, Ромео, глядя на девушку, вспоминал своих двух Джульетт, жену и дочь, и разливался соловьем — говорить на эту тему он мог до бесконечности. Поэтому, даже когда девушка покончила с добровольной работой, он все не умолкал. Однако ей, по всей видимости, рассказ веронца не доставлял особого удовольствия, так что в конце концов Тарчинини удивился и даже обиделся. Стелла поспешила объяснить, в чем дело:
— Простите, синьор комиссар, но вы рисуете мне картину счастливой семейной жизни… жизни, которой мне теперь уже не видать. И мне больно… очень больно…
Она отчаянно пыталась сдержать слезы, и Ромео, с его вечной жаждой утешить горюющую женщину, во что бы то ни стало решил заставить ее улыбнуться.
— Да ну же! Не надо плакать, бедняжка! У вас ведь будут и муж, и детишки, как у всех на свете, верно?
— Обычно у нас принято сначала выходить замуж, и только потом рожать детей… А у меня уже скоро появится ребенок, но насчет мужа…
— Basta! Вы молоды, красивы и наверняка найдете человека, который вас полюбит!..
— А кто, кроме меня, сумеет полюбить моего малыша?
— Как — кто? Да, конечно же, тот, кто влюбится в его маму и предложит ей выйти замуж!
— Ни один парень не захочет взять меня с таким подарком в придачу!..
Девушка так тяжко страдала, что Тарчинини не выдержал:
— И однако я сам знаю человека, который с удовольствием женится на вас!
Стелла удивленно уставилась на полицейского, пытаясь понять, смеется он над ней или нет.
— Бедняге ужасно не повезло с женой, но теперь она умерла… Потом он и слышать не хотел о женщинах… Черствел и буквально на глазах превращался в этакого бирюка, пока… не увидел вас!
— Меня?
Комиссар подумал, что хватил через край и давать волю фантазии наверняка не стоило, а теперь он вляпался в безвыходное положение, но, глядя на посветлевшее от восторга личико Стеллы, уже не мог остановиться.
— Ну да, любовь с первого взгляда…
— И… и он знает, что…
— Все знает… и про берсальера… и про бамбино…
— И, несмотря на это, я ему нравлюсь?
— Нравитесь? Мадонна! Да он с утра до ночи донимает меня разговорами о вас! «Шеф, — говорит, — как вы думаете, может она меня полюбить?.. Шеф, как по-вашему, она не рассмеется мне в лицо, если я скажу о своей любви? Я никогда не осмелюсь, шеф…»
Тарчинини выдумывал, вышивая по новой канве историю любви, вечно звучавшую в его душе. Он никогда не напишет ее, но будет жить ею до конца своих дней. В сущности, Ромео даже не лгал. Нет, он совершенно искренне думал, что ради общего счастья все должно случиться именно так. По правде говоря, очень скоро веронца уже не смущали никакие условности и ограничения. Идиллия рисовалась ему исключительно в лазурных тонах.
— Он любит вас и не смеет в том признаться, Стелла. Неужели вы откажетесь от своего счастья? Нет, это вы должны взять парня за руку и сказать, что знаете о его чувствах…
Ромео с блеском разыграл всю сцену. Он изображал отважную девушку, ради собственного счастья готовую отринуть предрассудки, и молодого человека, от восторга не смеющего верить собственным ушам. Описывая их встречу, он как будто сам переживал каждый миг, и обжигавшие его веки слезы умиления были настоящими, ибо Тарчинини, как и «бедная тетя» Пия, жил в не совсем реальном, далеком от нашего мире. И лишь прямой вопрос Стеллы Дани вернул его на землю:
— А почему он называет вас шефом, синьор комиссар?
В голове Ромео произошло что-то вроде сейсмического толчка. Сообразив, куда завели его краснобайство и природная восторженность, полицейский на минуту окаменел, но отступить он не мог, не рискуя прослыть лжецом. Тарчинини лишь проклял про себя неумеренную страсть к речам и попробовал утешиться мыслью, что все равно подумывал соединить инспектора и несчастную девушку. И все же, отвечая на вопрос Стеллы, Ромео чувствовал комок в горле, словно заведомо обманывал ее доверие.
— Потому, — смущенно пробормотал он, — что я говорил об Алессандро Дзамполе, инспекторе, который вчера вечером вырвал меня из когтей вашего брата…
Проснувшись, Ромео Тарчинини не ощущал обычной жизнерадостности. Для него это было настолько странно, что комиссар встревожился и сразу вообразил, будто здесь, вдали от близких, к нему прицепилась какая-то болезнь, ибо, с точки зрения Ромео, дурное настроение наверняка предвещает ужасный недуг. А стоило только подумать об этом — и богатая фантазия принялась рисовать картины одну страшнее другой. Одолей Тарчинини серьезное недомогание дома, в Вероне, у двери уже толпились бы друзья, но здесь, в Турине… Там, если бы его повезли в больницу (а уже одно это слово навевало мысли о бесконечно грустных событиях), на улице пришлось бы наводить порядок. А тут, у пьемонтцев, — хоть умри, никого это ничуть не взволнует! Комиссар померил температуру, внимательно изучил в зеркале язык и глаза, прощупал живот (на случай острого аппендицита), помял печень и, прикрыв глаза, стал прислушиваться к сердцебиению, однако с некоторой досадой и без особого облегчения убедился, что организм работает совершенно нормально.
Надеясь отогнать тревогу, Тарчинини снова натянул на голову одеяло и в тепле кровати стал мечтать о Вероне. Будь он дома, Джульетта уже готовила бы для него завтрак, а детишки подняли бы возню… Ромео слушал бы привычный шум в квартирах соседей… Но, увы, он в Турине, среди чужаков, а здесь, если какой-то звук и доносился из других номеров, то весьма тактично и чуть слышно — и комиссару не хватало человеческого тепла, той семейной атмосферы, благодаря которой он всегда оставался самим собой. Положа руку на сердце — Ромео просто нужно было ощущать рядом присутствие Джульетты. Без нее комиссар чувствовал себя немного потерянным. Тарчинини так привык приукрашивать все, что его окружало, что видел жену прежней, времен их молодости, и, несмотря на рождение шестерых детей, всегда думал о ней как о девушке, пленившей его четверть века назад. Комиссар вскочил и попросил телефонистку как можно скорее соединить его с Вероной.
Голос Джульетты ничуть не изменился с годами, и, едва услышав его, Ромео почувствовал, как сердце его тает от любви и нежности. Синьора Тарчинини несколько удивилась столь раннему звонку, но когда муж объяснил ей, что тревога и тоска по дому вот-вот доведут его до самой настоящей неврастении, матрона добродушно рассмеялась и в голосе ее зазвучала ответная нежность. Джульетте льстило, что ее комиссар, уже в который раз оказавшись в разлуке, не находит себе места, поэтому она так же искренно поклялась, что и сама безумно тоскует. Кроме того, Джульетта сказала, что приехавший в Верону по делам кузен Амполи заходит к ним каждый день, и это действует ей на нервы, потому что в конце концов соседи могут дать волю языкам. Тарчинини взвился под потолок. Сердце его охватила ревность, и этот пятидесятилетний седеющий толстяк закатил своей Джульетте дикую сцену ревности (впрочем, синьоре Тарчинини это не доставило огорчений — напротив, она упивалась бурной реакцией супруга). Забыв о почтенном возрасте и изрядно пострадавшей от времени внешности, комиссар и его дражайшая половина осыпали друг друга смехотворными упреками, глупыми угрозами и, припоминая друг другу некогда совершенные ошибки, с восторгом плакали и обвиняли друг друга в равнодушии и бессердечии, в глубине души нисколько не сомневаясь в обратном. Ромео обожал проливать слезы, его супруга — тоже, и когда наконец, совершенно обессилев и заикаясь, Тарчинини поклялся жене, что никогда больше не вернется в Верону, где другой уже занял его место, Джульетта решительно положила конец излияниям:
