— Поторопись-ка лучше домой, дурачок, а то я совсем иссохла, ожидаючи твоего возвращения!
Умиротворенный ее словами комиссар подумал, что единственное препятствие, мешающее ему вновь обрести семейный очаг, — упрямое нежелание Анджело Дани признаться в убийстве берсальера. Но мысль об Анджело тут же напомнила и о его сестре. И, сообразив, что он накануне наговорил девушке об инспекторе Дзамполе, Ромео на мгновение сник. Однако комиссар очень быстро внушил себе (уж очень ему этого хотелось!), что из Стеллы получится великолепная супруга для Алессандро. Тарчинини и в голову не приходило, что молодые люди могут не понравиться друг другу, а будущий ребенок берсальера — стать серьезным препятствием его планам. И, как всякий раз, когда его немного угнетало неприятное предположение, веронец попытался больше о нем не думать и сосредоточиться на чем-нибудь другом, в данном случае — на Анджело, от которого ему позарез надо было скорее добиться признания, ибо это единственная возможность поскорее вернуться к Джульетте и малышам.
Анджело работал в мастерской у столяра, нанимавшего всего двух рабочих. Хозяин как будто нарочно подобрал людей своего склада — суровых, крепких и молчаливых парней. Все трое славных пьемонтцев искренне веровали, что созданы для работы, и только для нее. Хозяин, Бомпи, ревностный католик, неизменно благодарил Небо за тяготы и невзгоды, полагая, что Всевышний просто испытывает его веру и смирение. Его компаньон Люкка, убежденный коммунист, возлагал все надежды на конечную победу пролетариата. Правда, он плохо себе представлял, как должна выглядеть означенная победа и к чему она приведет, но сама перспектива выглядела утешительно и помогала терпеливо мириться с судьбой, а также прощать ярость жены, когда он приносил в дом свой жалкий заработок. Что касается Дани, то он в равной мере злился на всех — и на милосердного Бога, и на синьора Тольятти[50] — за все несчастья, преследовавшие его с детства: смерть родителей, безумие тети Пии, бесчестье Стеллы, а теперь, в довершение всего прочего, идиотское обвинение в убийстве мерзавца берсальера! От одной мысли о Нино Регацци у Анджело сжимались кулаки, и парень начинал жалеть, что соблазнитель Стеллы уже мертв, ибо Дани с удовольствием придушил бы его собственными руками!
Едва переступив порог мастерской синьора Бомпи, улыбающийся, любезный и жизнерадостный Тарчинини очень скоро почувствовал себя в совершенно чуждом, если не враждебном, мире. Все три столяра окинули его оценивающим взглядом и тут же снова принялись за работу. Угрюмое молчание пьемонтцев обескуражило привыкшего к словесным баталиям Ромео.
— Кто из вас хозяин? — осведомился он, не зная толком, как себя вести дальше.
Бомпи, не поднимая головы от верстака, проворчал:
— Ну, я.
Ромео попытался настроить его на более доброжелательный лад.
— Я — комиссар Тарчинини, — вежливо представился он.
— Ну и что?
— Мне хотелось бы поговорить с Анджело Дани.
Хозяин мастерской пожал плечами:
— Это его дело…
Анджело, казалось, нисколько не волновало, что речь идет о нем, — парень продолжал спокойно обстругивать доску. Даже ритм его движений нисколько не изменился. Тарчинини подошел поближе.
— Вы что, не слышали?
Брат Стеллы покачал головой.
— А не могли бы вы остановиться хоть на минутку?
— У меня сдельная работа.
Комиссар выругал себя за то, что ему взбрело в голову явиться сюда, к этим бессловесным варварам! Но уйти сразу он не мог из опасения «потерять лицо» — Ромео воображал, что таким образом он уронил бы престиж Вероны. Однако разговаривать с Дани при посторонних под скрип пилы и треск дерева… И все же комиссар решил сделать все возможное, чтобы этот визит не оказался напрасным.
— Анджело…
Обращение по имени настолько удивило парня, что он все-таки замер на секунду, и Ромео немедленно воспользовался паузой:
— Анджело… Мне бы хотелось вернуться домой, в Верону… Бедняжка жена тоскует, да и малыши…
— А кто вам мешает?
— Кто? Ma que! Да вы же!
— Не понимаю.
— Я не могу вернуться домой, пока не арестую убийцу берсальера…
— А мне-то что до этого?
— У меня нет никаких материальных доказательств против вас… а лишь глубокая уверенность. Но арестовать кого бы то ни было на подобном основании невозможно!
— А дальше-то что?
— Немедленно признавшись, вы оказали бы мне большую услугу!
— Признавшись в чем?
— Что это вы убили Нино Регацци!
Анджело нервно рассмеялся:
— Неужто у вас в Вероне все такие?
— Послушайте, Анджело Дани! Вы ведь славный малый, а? Да-да, я вас хорошо изучил! От вас не зависело, послушает Стелла берсальера или нет. Кстати, в какой-то мере я понимаю ваш поступок и без труда представляю, что скажет адвокат, стараясь добиться самого легкого приговора… Но, поверьте мне, Анджело, больше всего облегчит вашу участь добровольная помощь правосудию…
— То есть я должен броситься перед вами на колени и слезно молить, чтобы вы отвели меня в тюрьму?
— Не надо преувеличивать!
— А вам не кажется, что это вы преувеличиваете?
Бомпи и Люкка вскинули головы, разглядывая собеседников, и комиссар почувствовал, что дело принимает угрожающий оборот, а следовательно, дабы сохранить чувство собственного достоинства, ему лучше удалиться.
— Не будем ссориться, а попробуем рассуждать логически…
Хозяин мастерской спокойно подошел к комиссару:
— У нас нет времени.
— На что?
— Да на рассуждения!.. Если мы устроим болтовню, станет не до работы, а этого мы себе позволить не можем. Мы же не какие-нибудь чиновники и не буржуа… Так что оставьте нас в покое и не мешайте заниматься делом…
— Черт возьми! Но я ведь тоже должен выполнять свои обязанности! Или вы думаете, я пришел сюда ради собственного удовольствия?
— Никто вас тут не удерживает!
Тарчинини указал на Анджело:
— Он!
Дани положил рубанок, выпрямился, набрал полные легкие воздуха и, в свою очередь встав перед Ромео, ткнул его пальцем в грудь.
— Проклятье! Так вы упорно не желаете от меня отцепиться?
— Как только вы признаетесь, я оставлю вас в покое!
— Но не могу же я назваться убийцей только для того, чтобы доставить вам удовольствие?
— Это вы убили Нино Регацци, Анджело!
— Повторите еще раз, и уж тогда я точно совершу убийство!
Тарчинини был далеко не трусом, но всякий раз в минуту опасности представлял Джульетту вдовой, а детей — сиротами, и мысль об этом, смиряя отважные порывы, побуждала его к осторожности. Впрочем, Ромео попытался держаться стойко и, напустив на себя величественный вид, снисходительно бросил:
— Как вам угодно, синьор Дани. И не говорите потом, что я вас не предупреждал, да еще при свидетелях! Не стоит воображать, будто ваше поведение хоть в какой-то мере повлияет на ход расследования. Придя сюда, я хотел воззвать к тому лучшему, что еще сохранилось в вас, но вы ответили угрозами! Ладно… Что бы ни случилось, теперь пеняйте только на себя… И во всяком случае, знайте одно: мы не выпустим вас из поля зрения! Денно и нощно мы будем следовать за вами по пятам! И так до той минуты, пока вы наконец не скажете правду!
Анджело упрямо набычился.
— В конце концов вы таки заставите меня отправить вас к праотцам… — проворчал он.
— И таким образом сами же дадите превосходное основание посадить вас под замок? Да, тогда уж точно двери тюрьмы захлопнутся за вами навеки, можете не сомневаться… Arrivederce presto, Angelo. Salute, signori![51]
И комиссар Тарчинини с невозмутимым видом и слегка насмешливой улыбкой выплыл из мастерской. Он остался весьма доволен собой.
Однако, войдя в кабинет и увидев инспектора Дзамполя, Ромео почувствовал, как у него защемило сердце. Один Господь ведает, что произойдет между Стеллой, удивленной и несомненно обрадованной известием, что Алессандро влюбился в нее с первого взгляда, и ни о чем не подозревающим инспектором, для которого девушка ровно ничего не значит! Впрочем, комиссар имел обыкновение во всем, что выходило за рамки его возможностей, полагаться на Всевышнего: такая позиция, с одной стороны, позволяла проявить какую-то заботу о ближнем, а с другой — снимала всякую ответственность с него самого.
Ромео рассказал о неудачном посещении Анджело Дани, и Дзамполь, успевший проникнуться к столяру глубочайшей неприязнью, предложил:
— Позвольте мне взять Дани на себя, синьор комиссар, и, клянусь, я вырву у него признание!
— Анджело — крепкий малый, с ним лучше не шутить!
— Я тоже не калека! И мы еще поглядим, осмелится ли он поднять руку на служителя закона!
Ромео не счел нужным делиться с ним уверенностью, что Дани вполне способен отлупить кого и чем попало. Кроме того, он подумал, что враждебность Дзамполя к брату Стеллы еще больше осложнит положение, когда девушка огорошит инспектора известием о его несуществующей любви… Даже будучи большим оптимистом по натуре и не сомневаясь, что в конце концов все непременно уладится, супруг Джульетты предпочитал не думать о ближайшем будущем и непосредственных результатах своего разговора со Стеллой. Однако он решительно не умел скрывать что бы то ни было от ближних, а потому уже хотел покаяться в содеянном, но в кабинет вошел дежурный и доложил, что мэтр Серантони, нотариус из Сузе, хотел бы поговорить с комиссаром и ждет у двери. Ромео облегченно вздохнул и приказал ввести законника (впрочем, он предвидел, что тот скоро явится с повинной).
