Алексанов сидел перед Брызгаловым, как первоклассник перед директором школы.
— На то, чтобы прикрыть твои козлиные забавы, мне знаешь сколько выложить пришлось?
Взгляд Брызгалова сверлил насквозь.
Алексанов почувствовал себя карасем на сковородке. Это было столь неприятно, что он зажмурился.
Брызгалов же забавлялся.
Брызгалова страх заносчивого Алексанова веселил.
А теперь, детишки, я расскажу вам сказочку. Страшненькую такую сказочку. Про доброго дядю Борю. Он поможет мальчику Вите решить проблемки, но сначала… Сначала мальчик Витя сделает то, что так необходимо доброму дяде.
Алексанов этот взгляд понял без слов.
— Чего ты хочешь? — спросил он так тихо, что сам себя услышал с большим трудом.
— Ничего особенного, мой мальчик… Ничего особенного, — плотоядно усмехнулся Брызгалов, искренне наслаждаясь моментом, — маленькая подпись на одном документе.
Алексанов достал платок. От нервного напряжения у него вечно появлялся насморк. «Нервное», — подумал он, высмаркиваясь в огромный клетчатый платок.
— Смотря чего ты хочешь, — попробовал он сохранить хорошую мину при своей более чем отвратительной игре.
Кустистые брови удивленно и грозно взлетели вверх.
«Ах, Витенька… Чего я хочу? Да ты сделаешь все, что я захочу, милый. Иначе будет тебе так хорошо, как никогда не бывало. И ты это знаешь, мальчуган».
Под брызгаловским взглядом Виктор Степанович начал ощущать приступ дурноты. Внутри его, стремясь вырваться вместе со зловонной желчью, забродил страх.
Деваться было некуда. Он это понимал. Он посмотрел на листок, подсунутый ему для подписи.
Ничего себе…
Брызгалов хотел его пакет акций. Всего лишь. Ни много, ни мало…
Он попытался спастись. Отодвинул бумагу и посмотрел на хозяина положения, пытаясь пробудить в его душе остатки совести.
— Ты же меня раздеваешь… — покачал он головой.
— Раздеваю, — кивнул Брызгалов, — но при этом сохраняю твою паскудную жизнь.
Алексанов оглянулся.
Брызгаловские амбалы стояли по обеим сторонам двери, криво ухмыляясь.
Их взгляды не предвещали ничего хорошего.
Он вздохнул.
«Западня, — подумал он. — Какая же западня…»
Робин подошел к нам, и я обратила внимание на его глаза. Как же я не поняла этого раньше? Я вспомнила его сразу. Он почти не скрывался. Я встречала его на своем пути постоянно.
Как я не обратила внимание на его сходство с Ксенией сразу!
Античные, правильные черты лица Робина были красивы и гармоничны. Как у Ксении… Интересно было бы увидеть их мать.
Робин смотрел на нас с Катериной серьезно.
Катя смотрела в пол.
— Я боялся за тебя, — сказал он ей.
Я почувствовала укол ревности. Не знаю уж почему. Ревность мне вообще-то не свойственна.
Она взглянула на него и пробормотала:
— Со мной ничего не случилось.
«Кроме удара по голове», — усмехнулась я.
По взгляду Робина я поняла, что знакомиться необязательно. Практически мы знали уже друг о друге достаточно, поэтому оба, не сговариваясь, решили не играть в идиотскую игру: «Где-то я вас видела…» — «Да я вас тоже постоянно встречал… Впрочем, это я послеживал за вами. Вы уж простите…» — «Ничего, бывает… Можете еще разок…»
Он предложил нам перейти за столик. И уже через минуту я знала, что передо мной совершенно замечательный человек. Настоящий рыцарь. Встретить такого Ланселота Озерного на улицах Тарасова было удивительно.
Кажется, вы размечтались, Татьяна. Во всяком случае, явно отчалили мыслями от реальности. И на вас смотрят…
Я вернулась.
Робин смотрел на меня немного удивленно.
— Ты похожа на Эмми Стюарт, — сообщил он.
Так. Мне надоела эта Эмми. Я похожа на Таню Иванову. И если бы Гейнсборо попалась Таня Иванова, неизвестно еще, кого бы он нарисовал. Меня или эту вашу Эмми.
— Что-то часто я это слышу последнее время, — съязвила я, — мне даже посылают ее портретики. Разрезанные.
Он вздрогнул.
— Так я и думал, — вздохнул он. — Он купил недавно ее портрет. Тебе следует оглядываться, когда ты идешь.
Я хотела ему сообщить, что именно этим я и занимаюсь последнее время. Особенно когда нахожу под собственным носиком небрежно разбросанные стрелы.
Но удержала фонтан красноречия.
Пока не стоит.
* * *
Ну, вот. Снова. Я опять испытываю сладкий трепет и дрожь в руках. Легкую, почти не заметную.
Надо же было уродиться таким красивым… На мой взгляд, это преступление. Ладно бы уродился и жил себе спокойненько на другом конце страны. Или вообще в Африке. Чтобы никогда мне не встречался.
Все-таки быть женщиной и сыщиком — тяжело. Нет-нет да и забрезжит в душе некий образ, вызывающий трепет конечностей.
То ли дело Алексанов с Брызгаловым. С такими кадрами и работать приятно. Твердо знаешь — любовь не нагрянет. Жди ее — не жди. От их физиономий меня не щекочет.
А этот…
Сидит и улыбается. Как будто и не ведает, сколь велико его влияние на слабый женский организм.
Особенно на мой, в коем страсть к эстетическому наслаждению превышает все разумные пределы.
Мне бы надо родиться художницей. Писать себе тихонечко портреты. Или начать строчить женские романы.
«В его глазах она прочла столько страсти, что почувствовала, как внутри поднимается сладкая, призывная дрожь… Она опустила глаза, чтобы не выдать своей любви».
Главная героиня в этих романах будет, правда, иногда хвататься за револьвер. Или принимать борцовские стойки. Но это неважно. Зато я буду знать, что от собственных чувств я хорошо и надежно защищена. Поскольку когда ты станешь все время заниматься описанием чувств, они у тебя начнут вызывать тошноту.
Моя бедная, поверженная соперница все прекрасно поняла. Сейчас она сидела с потерянным видом, наблюдая за нашей игрой. Мне стало ее жалко.
— Тебе угрожает опасность, — сообщил он мне.
— Тебе тоже, — порадовала я его в ответ.
Он пожал плечами. Кажется, мое известие его нисколько не взволновало.
— Она всегда при мне, — усмехнулся он.
— У меня то же самое.
Я смотрела ему в глаза. Мне хотелось понять, сколько можно прожить одним-единственным чувством. Местью.
Судя по всему, он привык к этому. Может быть, когда он получит желаемое, он умрет. Жить станет незачем.
Я улыбнулась. Никто из моих возлюбленных не был настолько моим по духу. И никто из них не был столь же недоступен, как этот. Два «степных волка»… Способна ли я превратиться ради него в волчицу?
К собственному ужасу, я поняла — да. Единственный мужчина, который мог заставить меня сдаться, сидел сейчас передо мной. И это страшило меня больше, чем моя будущая встреча с поклонником изящного…
* * *
Спустя час я знала так много, что хватило бы на толстый том.
Катя слушала, открыв рот. Он говорил долго, потому что слишком долго держал это в себе.
Теперь мои последние сомнения отпали.
Я ненавидела своего преследователя.
Он был отвратителен, как только может быть отвратителен мокрый и склизкий червяк.
Человек, воплотивший ненависть в смысл жизни. Обладающий властью, деньгами — и отвратительной болезнью.
Ненависть почти изгнала страх. Я перестала бояться его. Теперь благодаря Робину я знала все его повадки.
Теперь я знала, где будет сидеть мой фазан, воображая себя охотником.
Я поднялась. Робин посмотрел на меня вопросительно.
— Куда ты?
Я улыбнулась:
— Ты знаешь…
Он кивнул:
— Я буду идти за тобой.
— Только осторожнее. В самый неожиданный момент он может обернуться.
— Постараюсь, — усмехнулся он.
Катька не могла понять наших речей. Она же не была, как мы, охотником. Я повернулась к ней и сказала:
— У меня к тебе просьба… Если вдруг ты почувствуешь опасность, позвони по этому номеру и спроси Андрея Николаевича Мельникова. Запомнишь?
Она кивнула. Я протянула ей листок с телефоном. Катерина спрятала его в карман куртки.
* * *
Алексанов подъехал к дому. Ворота, конечно, оказались закрыты. Он нетерпеливо прогудел. В проеме дверей двухэтажного особняка появилась жена. Она прошла к воротам, долго искала нужную кнопку, наконец нашла и нажала.
Ворота открылись со скрипом. Алексанов въехал во двор.
— Ты одна? — спросил он у жены.
Та кивнула.
— А Лешка?
Она пожала плечами.
Виктор Степанович все понял. Она его выпустила. Мерзавка. Только этого ему не хватало.
Он прошел к сыну.
Комната Алексея была пуста. На полу валялся мелко изрезанный портрет Эмми Стюарт.
Виктор Степанович присел на корточки и посмотрел на разбросанные клочки.
Увиденное сходство заставило его резко вскочить.
Он выбежал в гостиную, где насмерть перепуганная супруга делала вид, что поглощена вытиранием пыли.
