На повороте с Достоевского к парку Короленко мне встретилась «канарейка» с включенной сиреной, сворачивающая в сторону когтевского дома. Видно, стрельба у него во дворе все же привлекла внимание его нелюбопытных соседей и труп Сапера уже обнаружен.
На душе у меня было спокойно. Правда, руки слегка дрожали.
У меня осталась единственная проблема — получить свой гонорар.
Ехать за ним придется к черту на кулички, в Германию, которую я терпеть не могу. Пиво, толстые бюргеры, пухлые бюргерши, их упитанные бюргерята, хваленая немецкая практичность и целесообразность — при одном воспоминании об этом меня тошнить начинает.
Но надо же получить честно заработанные мною деньги. Придется открыть счет в том же Ганновере, а впрочем, это совсем не обязательно. Свои сто тысяч я смогу перевести в любой банк Европы.
И поеду наконец в Скандинавию. Говорят, там сейчас отвратительная погода — дождь, слякоть осенняя, штормовой ветер и холод ужасный.
Я опустила стекло пониже и высунула левую руку.
Горячий воздух упруго навалился на нее.
На город уже опускались сумерки, но жара и не думала спадать. Двадцать восемь — тридцать в тени. Ночью градусов на восемь меньше. А завтра снова пекло с расплавленным асфальтом тарасовских улиц и разжиженными мозгами тарасовских жителей.
Отвратительная скандинавская погода — это как раз то, что мне сейчас нужно.
Через два дня я наконец решила: все, хватит спать и вообще валяться в постели.
Вернувшись домой после той гаражной «разборки» между Когтем и Сапером, я чуть не свалилась без сил прямо в коридоре. Единственное, на что у меня хватило сил, — принять душ.
Из ванной я еле доползла до своей любимой необъятной кровати и двое суток прожила на ней, практически не вставая. На меня навалилась такая апатия, что не то что рукой или ногой, мозгами шевелить не хотелось.
Первые сутки я проспала, потом кое-как проковыляла на кухню, благо холодильник у меня никогда не пустует, что-то съела, не обращая внимания — что, и опять уснула.
Несколько раз звонил телефон, долго и упрямо, но все, на что я оказалась способна, заключалось во фразе: «Да идите вы все…»
Потом я проснулась. Оттого, что спать уже было невозможно.
Я пыталась вспоминать свои сны, но в моих мозгах плавали лишь какие-то мутные образы, обрывки фраз, какие-то незнакомые лица, кто-то куда-то уходил, приходил, куда-то меня вел… В общем, ничего я не вспомнила.
С большим трудом я восстановила лишь один эпизод. Наш губернатор-реформатор вручал мне в сборочном цеху авиазавода именной гаечный ключ невероятных размеров и говорил многозначительно и угрожающе: «Смотри, Иванова, не подкачай. На тебя весь Тайвань смотрит». Весь цех действительно был заполнен каким-то узкоглазым и малорослым народом. Яблоку упасть негде было. А может быть — банану? Что у них там на Тайване растет?
Зато я очень хорошо вспомнила тот сон, что приснился мне после первого разговора с Сапером, когда он «косил» под Когтя и нагружал меня заданием ликвидировать самого себя. Я вспомнила, что стреляла тогда в ту голову дракона, которая была Когтем, но пуля в последний момент полетела все же в голову Сапера. Причем именно в голову, хотя и не помню, попала ли я в лоб.
«Интересно, — подумала я, — можно этот сон считать вещим?»
«Считай, если охота, — ответила я сама себе. — Если бы я только о сне думала, сейчас бы не Сапер, а я лежала в морге с дырой в башке и оставшейся половиной черепа. Сны снами, а прежде всего головой соображать надо».
А потом я думала об Ольге Николаевне.
Она пережила смерть своего Димы десять лет назад. Если кто-то и мог помочь Саперу, Дмитрию Сапелкину, освободиться от мучившего его внутреннего «родства» со своим одноклассником Когтевым, то только она, Ольга Николаевна. Да она, собственно, сделала все, что могла. Походы с ножом на Когтя — это, конечно, детские глупости. Ее врагом был не Коготь, а сам Дима.
Я поймала себя на том, что думаю о Сапере, убитом Когтем в своем гараже, и Дмитрии Сапелкине из рассказа Ольги Николаевны как о двух разных людях.
С Сапером все ясно. Он уже никогда бы не смог стать другим, «уйти» от Когтя. Ему оставался только один путь к самому себе, тот, по которому он и отправился.
А вот Дмитрий Сапелкин, тот умер не три дня, а восемнадцать лет назад, в то лето после окончания школы, когда отказался от своей Оленьки.
Женщина не должна бороться за своего мужчину с другим мужчиной. Она лишь дает ему возможность стать самим собой. Возможность повзрослеть. Занять свое, а не отцовское место в мире.
Дима тогда не воспользовался этой возможностью. Отказался от самого себя. В то лето родился Сапер, незнакомый, чужой для Ольги Николаевны. Родился, чтобы умереть позавчера…
Что это я стала такой сентиментальной? Старею, что ли?
Я села на постели.
Черта с два — старею!
Я же просто решаю для себя вопрос, правильно ли я поступила, ничего не сказав Ольге Николаевне о том, что Сапелкина не убили десять лет назад. Я же промолчала тогда и ушла от нее, с каждым шагом приближая его настоящую смерть. Правильно это было?
Хорошо. Допустим, я бы все ей рассказала…
Не хочу даже думать, что бы из этого вышло, знаю только одно — я бы и в том случае задавала себе тот же вопрос. Правильно ли я поступила?
И точно так же сомневалась бы.
Просто дело в том, что никто из нас не может повлиять на жизнь другого человека, на чужую судьбу. И я напрасно думала тогда, поджидая Сапера у гаража, что меняю его судьбу. Сапер в любом случае умер бы от руки Когтя.
Изменила я лишь свою судьбу, спасшись от пули Сапера и от интереса со стороны Когтя. Мы всегда меняем лишь свою судьбу. Нам дано право выбора, но это выбор наших путей. Только наших.
Довольно рассуждений, пора и в самом деле вставать. Сейчас я приму душ, сварю себе чудесный ароматный кофе и займусь ответственным, хотя и ни к чему не обязывающим делом — сборами в дорогу.
Мне же непременно нужно ехать в Германию. В Ганновер, который мне уже не казался отвратительным, скучным немецким городом, а представлялся славным городишком вроде какого-нибудь Бремена. А главной его достопримечательностью, конечно же, окажется коммерческий банк, в котором мне выдадут сто тысяч долларов по чеку, выписанному Сапером.
…Я уже насладилась кофе, который у меня получился просто превосходным, и даже отобрала из своего гардероба кое-что вполне, на мой взгляд, подходящее для германского октября, когда услышала телефонный звонок.
«Никаких клиентов, никаких дел, никаких расследований», — предупредила я себя, беря трубку.
— Алло!
Трубка молчала.
— Алло, слушаю вас.
— Иванова? Слушай меня внимательно…
— Извините, кто это? — перебила я.
— Я не могу с тобой по телефону трепаться. Ты должна меня знать. Меня весь город знает.
— Если вы представитесь, может быть, я вас и узнаю.
— Ты че, дура что ли, в натуре? Я же сказал, не могу я по телефону трепаться.
Смутные подозрения начали рождаться в моей голове.
— У вас какие-то проблемы?
— Вот-вот, проблемы! Ты должна мне помочь…
— Извините, вряд ли я вам что-то должна. К тому же никаких дел я сейчас не беру. Я отдыхаю.
— Ну ты даешь, козлиха! Я же тебя достану, сучку. Меня тут обложили со всех сторон, а ты кобенишься…
— Хватит орать! — разозлилась я. — Если ты, козел, нормально скажешь, что тебе нужно, я подумаю.
— Во, другой разговор, — сразу повеселел он. — По телефону я тебе много сказать не могу. Но дело такое, что, кроме тебя, никто его не раскрутит.
— Нельзя покороче, без комплиментов?
— С каких это пор бабам покороче стало нравиться? — Он негромко засмеялся над своей «шуткой».
Я уже хотела бросить трубку. Но его следующая фраза заставила меня слушать внимательно. Очень внимательно.
— Меня тут один гад в подвал засадил. На три дня…
Коготь!
— А когда я оттуда вышел, сам не пойму как, — я не узнал ни Тарасов, ни себя. Моих всех похватали, меня чуть не шлепнули. Это же мой район, мой город! Что случилось-то? Не пойму.
Он помолчал.
— Но главное — пропали все деньги. Все. Много денег. Очень много. Так вот. Найди мне деньги. С остальным я сам разберусь. Я тебе заплачу. Много заплачу. Мне сказали, сколько ты берешь. Я тебе в три раза… в пять раз больше платить буду. Я по тысяче баксов в день платить буду. Найди деньги.
Я поняла, что отказываться нельзя. Коготь видел мое лицо. Хоть и залитое кровью, хоть и с дырой во лбу, но видел! И если откажусь, он может сделать попытку встретиться со мной лично, и где гарантия, что он меня не узнает?
Однако спокойно. Только спокойно. Нельзя давать ему ни малейшего намека, что мне известно о его делах больше, чем ему.
— Если ты будешь только твердить «найди деньги» и не дашь мне никакой информации, тебе придется заплатить мне триста шестьдесят пять тысяч долларов, но и через год я ничего не найду.
