обреченностью. Потом испуг, замирание, переходящее в мелкую дрожь, когда слышала призывный голос матери: «Катя! Иди сюда!». Облегчение – нет, по-другому поводу. Надежду – может, на этот раз забудет? Но увы – не забывала…
Страх обрастал стыдом и сменялся глухим отчаяньем, когда отец с пеной у рта орал:
– Ну нет у меня денег! Нет!!! – он исступленно бил себя кулаками в грудь и демонстративно выворачивал карманы. И вдруг визгливо вскрикивал, истерично кривляясь: – Мне что, идти воровать?!!
А потом еще долго изливался ядом.
Под конец, трясущийся и бледный, с перекошенным от ненависти лицом он обессиленно добавлял:
– У …!!! Суки… Как присосались…
Дети, в принципе, понимали, кому адресованы эти вспышки злобы. Гребаному заводу. Продажной власти. Государству. Злодейке-судьбе. Супруге, затаившейся за стеной. Да кому угодно! Но не им. Они не могли быть направлены на них, верно?!
А потом брат протягивал помятую и выцветшую двенадцати листовую тетрадь. Ее обложку испещряли размашистые линии, будто кто-то яростно, с нажимом пытал черную ручку. Отец расписывался в специальной графе, соглашаясь, что не выделяет средства на содержание детей. В этом и был смысл похода за алиментами, ведь мать и так знала, что денег нет.
Полученные детскими нервами закорючки родительница заботливо хоронила в захламленной антресоли балкона. Дабы, когда те подрастут, воскресить и напомнить, каким был папаша. А еще для подстраховки – чтобы не пришлось содержать его в старости.
Но в семье была еще одна трудность: Катин брат постоянно болел, оттягивая на себя и без того скудные финансы. Мать носилась с ним как курица с яйцом, буквально дышала и жила за него.
Сначала девочка обижалась, натыкаясь на тайники со столь редкими и желанными конфетами, но, став постарше, радовалась, что родилась вторым, да еще и здоровым ребенком. Материнская любовь по ней прошлась только краем. Его же раскатало конкретно. А потом еще и с боков приплюснуло. Контроль над мальчиком был тотальным. Вплоть до учета времени, проведенного в туалете – а то, не приведи Господи, он там себя трогает!
В школе у брата друзей не было. Родительница поднатаскала в учебе: в три года он уже читал в садике другим детям, в шесть пошел сразу в третий класс, а с пятого перепрыгнул в седьмой. Это стоило ему клоков волос на голове и слабого зрения. Но то телесно – психика обычно позже «догоняет». Для матери и учителей он был вундеркиндом, а для одноклассников – ботаником и мелким задротом.
Подружки обходили стороной и Катю. Но по другой причине – она выглядела самой последней замухрышкой. Длинная, худющая, в поношенной одежде – не по размеру и с чужого плеча. Нестриженые волосы собраны в пучок на затылке, глаза испуганные; отвечает медленно и еле слышно. Смотрит в пол, сутулится. Учителя обычно жалели, к тому же, девочка хорошо училась. Но были и те, кто «подбадривал». К примеру, молоденькая русичка невзлюбила сразу:
– Ну давай уже, говори… Только не умирай! Громче! Четче отвечай… Что?!… Я не слышу?! – Класс сразу подхватывал и весело гигикал. А потом еще и первую тройку в четверти влепила.
С пятого-шестого класса девочки начали активно встречаться со старшеклассниками. Они «созревали»: укорачивали юбки, носили ажурные чулочки, пихали вату в лифчики, щеголяли обновками, красились и уже имели свои маленькие секретики. Кидали друг другу записочки, шептались на переменках и уже вовсю занимались «тем самым». Иногда Катя улавливала обрывки фраз и откровенно недоумевала, что такое они имеют в виду. В свой круг девочки не пускали. Понятное дело, ведь единственная новая вещь – хозяйственная сумка для учебников. Их выдавали на маминой работе, и родительница снабдила ею дочь вместо ранца.
Но если девочки вели себя безобидно – просто презрительно игнорировали или посмеивались, то общение с мальчиками сулило серьезные неприятности. Эти могли толкнуть, дернуть за волосы, приклеить на спину бумажку, подложить на стул или насыпать в сумку чего-нибудь мерзкого. Порой одноклассники становились настолько изобретательными, что Катя не хотела ходить в школу. Точнее, она бы в нее и не ходила, но боялась даже помыслить о том, что с ней сделает мать за прогулы. Ведь даже за четверку та могла хорошенько всыпать. Хотя чаще, брезгливо поджав губы, небрежно отшвыривала дневник со словами: «Совсем скатилась. Закончишь школу – и вперед полы в подъездах мыть. У меня нет денег и блата тебя в институт устроить». И сколько девочка ни старалась, все равно не могла дотянуться до гениального брата. Мать водрузила его на недосягаемую высоту.
Отец и вовсе не участвовал в жизни детей, не интересовался учебой и ни о чем не спрашивал. Вроде бы и есть папа, но в тоже время и нет его – просто тело кровать пролеживает. Вежливый и робкий с другими на улице, дома он часто превращался в настоящего монстра – мама мастерски шпыняла его в болевые точки и доводила до белого каления. Скандалы, крики и махание кулаками давно стали в семье ежедневной практикой.
Катя много раз хотела сбежать из дома, но тогда она была еще маленькой, и ночь за окном казалась опасной и темной. Она часто забиралась на крышу, подходила к краю с желанием спрыгнуть, но ее неизменно переполнял страх. Она ругала себя за подобную слабость, всхлипывала под одеялом и мечтала о принце, который явится и спасет от кошмара. Но время шло, а его все не было…
Так как у девочки не складывались отношения со сверстниками, ее перекидывали из класса в класс в надежде, что обидчики просто отстанут. В этом возрасте дети порой жестоки, а бесед с родителями не хватало надолго.
Однажды она попала в класс, где учился сын директрисы. Мальчик был толстый, гадкий и кожа на его лице по-лягушачьи бугрилась. Он занимал положение козла отпущения, но это весьма условно: с ним не дружили, но и не трогали – сказывалась должность матери. Так, обзывали по мелочи. Их посадили рядом, и Катя по началу пыталась его поддержать и помогала с уроками. Тот выглядел жалким печальным квазимодо, и она испытывала к нему чисто человеческое сострадание. Но мальчик оказался уродцем не только внешне – быстро осмелел и под одобрительный смех других зачинщиков также присоединился к травле. Словно понял, что она та, на ком можно отыграться и поменять свой статус отверженного.
Девочка пожаловалась его матери, директриса вызвала сына в кабинет и долго отчитывала. Но Катя видела! Она видела ее глаза. В них горело торжество и даже что-то сродни гордости за своего ребенка. Глубоко внутри та радовалась, что ее сына наконец приняли в коллектив и нашли другой объект издевательств.
И тогда в девочке что-то
