— Имеется один-единственный человек, который это знает, господин Новотни. И если мы его не найдем, он так и останется единственным. Но вот что я собирался у вас спросить. Лодочный сарай, как правило, запирается?
— Да, конечно. Спереди у него решетка, и еще дверь в парк.
— Где хранятся ключи?
— Ключи у господина сенатора в ящике ночного столика. Еще один ключ висит на доске в гараже, где висят все остальные ключи.
— От решетки тоже?
— Да. Это один и тот же ключ.
— А ключи от лодок?
— От лодок хранятся у меня. То есть ключ от баркаса с кабиной и еще от моторки. У весельной шлюпки нет замка. Господин сенатор никогда не ездит на лодке один.
Комиссар взглянул на Хорншу.
— Разве вы не сообщили ему, что господин сенатор умер? — спросил он. — Умер от сердечного приступа, увидев свою утонувшую жену.
Стальной взгляд комиссара вновь переместился на лицо Новотни, которое стало теперь бледным, как голландский сыр.
— Человек, у которого такое на совести, должен иметь железные нервы. Вам не кажется?
Новотни пошевелил губами.
— Это неправда, — пробормотал он, запинаясь и очень тихо. — Вы хотите взять меня на пушку.
— Хотите увидеть его? — спросил Кеттерле. — Кстати, когда вы в последний раз пользовались лодками, Новотни? Пригодны ли они для морских прогулок и какова их скорость?
— Я несколько недель уже не подходил к лодкам. В последний раз в сентябре. Тогда с господами мы отправились в Фирланден. А больше нет. «Крис» годится для морских прогулок вдоль побережья. Ее максимальная скорость 55 километров в час. На моторке нельзя выезжать дальше Глюксбурга. Но она дает скорость до 75 километров. При хорошей погоде, разумеется…
— Погода была хорошая, Новотни.
— Но лодки все это время были здесь.
— Кто может подтвердить?
— У господина сенатора есть…
— Господин сенатор мертв. Когда вы находились в последний раз здесь, в сарае?
— В пятницу вечером, около девяти. Обычно я проверяю сарай каждый вечер.
— А в субботу вечером не проверяли? И в воскресенье тоже, так ведь?
— Там было много волнений, господин комиссар. Все в самом деле пошло наперекосяк.
— Так-так, — пробормотал Кеттерле. — Хорншу, позаботьтесь о том, чтобы господин Новотни завтра, нет, скажем, послезавтра в половине десятого явился ко мне на официальный допрос. Вы все сфотографировали, Репке? Если задержка за мной, то можете увозить тело. Лучше всего прямо в институт, так ведь, доктор?
Штёкель что-то пробормотал себе под нос, из чего можно было заключить, что, судя по всему, ему придется заняться еще и стариком.
— Ну, это уже другая проблема, — сказал Кеттерле. — Вы идете с нами?
Один за другим они вышли из лодочного сарая, оставив там двух или трех полицейских, которые пытались с помощью брезента и нейлоновой веревки сделать из того, что когда-то было Сандрой Робертс, транспортабельный сверток.
Эрика Брабендер сидела в холле на мягкой голландской кушетке и непрерывно всхлипывала. Ханс-Пауль стоял рядом, похожий на школьника, не выучившего урока и не знавшего теперь, что отвечать. Зигрид копалась в своей сумочке, пытаясь отыскать для сестры бумажные салфетки.
Когда Эрика увидела комиссара, проходящего через зимний сад, она отпихнула Зигрид в сторону, вскочила и пошла ему навстречу.
— Что вы сделали с Реймаром? Реймар абсолютно не виновен. Реймар никогда даже в мыслях…
Кеттерле взглянул на залитое слезами лицо.
— Потом, — сказал он. — После, госпожа Брабендер. Я понимаю ваше волнение. Но сейчас, к сожалению, не могу вами заняться. Я приглашу вас позже наверх.
Он поднялся на второй этаж, за ним доктор Штёкель, высокий и худой, похожий на узкий солдатский шкафчик в казарме. Люди Рёпке были уже при деле. Начальник 114-го полицейского участка сидел за изящным столиком в стиле Шератена[3], на котором установил пишущую машинку, и допрашивал Матильду.
Сенатору закрыли глаза и положили на кровать. Тело его было прикрыто до подбородка, но даже после смерти мощная львиная голова поражала жесткой энергией и непреклонностью.
«Вы можете остаться в этом деле в дураках, господин старший комиссар», — вспомнил он его слова.
«Если бы я тогда прислал сюда полицейского, — подумал он, — сенатор не отправился бы один в лодочный сарай».
— Я проснулась, когда господин доктор с полицией уже были в доме, — рассказывала Матильда.
В этот момент вахмистр увидел комиссара и встал.
— Как все это было? — спросил Кеттерле и огляделся. Вахмистр доложил.
— Потом мы увидели мужчину, толкавшего свой автомобиль, — добавил он. — Мы задержали его. Он заявил, что приходится сенатору зятем и просто хотел его проведать. Но так как все в доме показалось ему спокойно, он не стал заходить. У него отказал мотор, и он как раз собирался толкнуть машину, чтобы она завелась. Прямо в прихожей мы наткнулись на носовой платок с его монограммой.
— И что он сказал после этого?
— Признался, что был в доме. Он нашел сенатора в приступе, услышал шорохи, услышал голос моего коллеги в телефонной будке. Тут он испугался и сломя голову побежал к своей машине. Носовой платок он, должно быть, потерял в спешке.
— Вы не спросили его, был ли он в лодочном сарае?
На мгновение полицейский смутился.
— Чего не было, того не было, — сказал он.
Уголки рта у комиссара полезли вверх.
— А ведь за это время он успел хорошо подготовиться, — сказал он. — Ну, что нового, доктор?
— Ничего, — ответил Штёкель. — Полагаю, что первое мое впечатление было правильным.
Кеттерле кивнул. Потом он прошел через гардеробную и ванную в спальню Сандры Робертс.
— Идите сюда с машинкой, вахмистр, — крикнул он оттуда, — и приводите сюда всех этих людей из холла! По одному.
И пока он дожидался, ему показалось, что небо над неподвижными верхушками деревьев светлеет.
События прошедшей ночи мгновенно превратили дело Робертс в дело номер один всего полицай-президиума. Зибек вынужден был лично передать подробное сообщение в прессу, а около восьми утра ему пришлось самому принять участие в импровизированной пресс-конференции.
После этого он связался с Интерполом, чтобы ускорить присылку материалов из Виккерса на Лонг-Айленд. В лаборатории научно-технического отдела уже с половины пятого работали над изучением данных, собранных в лодочном сарае и в доме умершего сенатора. С первыми утренними лучами вертолет службы контроля за движением сделал снимки с воздуха. Но их еще не успели проявить.
Доктор Реймар Брабендер около восьми часов утра был переведен из 114-го полицейского участка в следственную тюрьму на Зивекингплац.
И вот теперь, совершенно измотанные, с небритыми лицами серого цвета, все сидели в кабинете шефа на втором этаже. Чашки крепкого кофе дымились на круглом столе, пальто и шляпы в беспорядке лежали вокруг, голубоватый дым сигар и сигарет заполнял помещение.
— Вот увидите, Кеттерле, газеты припишут смерть сенатора нашей беспомощности, — сказал Зибек. — Он ведь пользовался широкой известностью, чуть ли не как Геринг в свое время. Он любил жизнь, но был жестоким человеком. И единственное, что нам остается, это как можно скорее покончить со всей этой историей.
— Если свести воедино все факты, возникают следующие вопросы, — сказал Кеттерле. — Первое: кто вынудил, ее отправиться на прогулку, которую она предприняла, уже приготовившись ко сну и стерев с лица всю косметику? С большой долей уверенности можно сказать, что прогулку эту она предприняла не по своей воле. Второе: как удалось этому человеку появиться на пляже, не оставив там никаких следов? Третье: что сделал этот человек с Сандрой Робертс, опять же не оставив никаких следов насилия? Четвертое: каким образом Сандра Робертс переместилась из округа Хадельн в лодочный сарай на Альстере? И пятое: переместилась она туда живой или мертвой? На последний вопрос доктор Штёкель, очевидно, даст ответ еще сегодня до полудня. Если ответ будет — «живой», значит, Сандру Робертс утопили в лодочном сарае, и тогда вполне возможно, что следы уничтожила она сама. По причине, которую мы пока не знаем. Она ведь была экстравагантна. Быть может, она хотела посмеяться над нами до смерти. Но что потом случилось с ней в сарае?
— Скупые факты, — сказал Зибек и поставил на стол чашку с кофе, оказавшимся для него слишком горячим. — Мотивы могли иметь Брабендер, Брацелес и Новотни, не так ли?
— Из всех троих, пожалуй, лишь у Брабендера есть надежное алиби. Во всяком случае, у него не было никаких опасений на сей счет. Подробности я узнаю сразу же после нашего совещания. Там, кажется, речь идет о каком-то деликатном деле, ну, допустим.
— А другие?
