- Вы меня извините, я не так выразилась, но я очень прошу вас рассказать, как и где это случилось?
Рассказывал Алексей сбивчиво, неохотно, с пропусками и совсем утаил случай с рестораном. Доведя рассказ до того, как он очнулся в роще без денег и без документов, Алексей кашлянул в кулак и, глядя поверх головы Ларисы, закончил:
- Ну, а дальше я попал в милицию. Это уже неинтересно.
- Нет, нет, интересно, рассказывайте дальше. Мне ужасно нравятся такие штучки. Ведь я и на юридический-то пошла только потому, что безумно люблю всякие приключения и опасности. Расследовать, ловить преступников... Это же очень интересно. Пожалуйста, рассказывайте дальше.
Алексей рассказывал, а Лариса не сводила с него глаз. Так, попривыкнув друг к другу, они доехали до Сокольников. В глазах девушки Алексей был уже героем. Не стесняясь прохожих, она шла теперь рядом с ним и дотошно забрасывала его вопросами. В разговоре Лариса не упускала возможности блеснуть и своими знаниями.
- А они очень страшные?
- Да как вам сказать. Обыкновенные.
- Ну ясно, характерные уголовные типы: с узкими, низкими лбами, с бандитскими челками и хищными челюстями. Что вы там ни говорите, а я на этот счет - ломброзианка. Преступность - это патология. Да, кстати, какие у них ножи? Финские или кинжалы?
- Ножей я не заметил.
- Ах, да, я и забыла. Профессор Бурминов говорил нам на лекции, что нож в двадцатом веке, как орудие преступности, уже не типичен. Его вытесняют другие орудия насилия - огнестрельные.
Говорила Лариса по-книжному, выспренне, грамотно. Слова "лекция", "профессор", "патология", "ломброзианка" (последнее слово Алексей слышал впервые и силился его запомнить, чтобы потом посмотреть в энциклопедии) и еще много других научных слов, слетевших с ее языка, вызвали у Алексея необъяснимое уважение к этой маленькой, стройной девушке со светлой головкой и умными синими глазами. Хотя сегодня он сам видел резолюцию ректора о зачислении его на юридический факультет, однако студентом он себя еще никак не чувствовал. В нем ничего не изменилось по сравнению с тем, каким он был месяц и даже год назад. А вот Лариса была настоящая студентка. Она даже "л" выговаривала не как все, а по-особенному, неуловимо мягко и красиво. Свое имя она произносила как что-то среднее между "Лариса" и "Уариса".
Вначале разговор с Ларисой Алексей воспринимал почти как допрос. И только, когда она стала расспрашивать о доме, о деревне, о матери, о девушке, Алексей впервые почувствовал, что он не в милиции.
Родная деревня, мать, девушка... Вот любимой девушки у него еще нет. Не до этого было, сидел ночами над книгами, выжимал на золотую медаль.
Когда Лариса узнала, что среднюю школу Алексей закончил с золотой медалью, она молча подняла глаза и про себя заметила: "Все ясно: высокий развитый лоб, умный, печальный взгляд и этот особый, благородный овал лица, который обычно встречается у людей одаренных: у поэтов, у художников, у музыкантов..."
В общежитии в июле, как правило, не бывает того порядка, какой поддерживается в течение учебного года. Студенческий городок в это время превращается в туристскую базу. Свои, коренные, студенты разъезжаются на каникулы, а комнаты занимаются абитуриентами, студентами из других городов, молодыми иностранными гостями-туристами. С утра до поздней ночи у проходной будки толпятся группы приезжих и отъезжающих.
Беспорядочная сутолока у окошка дежурного коменданта, снующие взад и вперед чем-то взволнованные длинноволосые парни, хлопанье дверями в комнатах, бесконечно длинный коридор, где за поворотом шел такой же поворот, - все это Алексею показалось непонятным, чужим, далеким...
Видя беспомощную растерянность своего подшефного, Лариса еще горячее принялась устраивать его быт. Если б в эту минуту на нее посмотрела родная мать и увидела, как ее дочка-паинька по-хозяйственному распекает коменданта этажа за то, что тот попытался всучить Северцеву рваную простыню, она прослезилась бы от умиления.
- Вы думаете, что вы даете? Нет, вы только посмотрите сами, что вы даете? - Лариса раскинула на руках простыню и сделала такие глаза, что комендант, парень лет двадцати трех, привыкший ко всяким проявлениям студенческого гнева, усовестился. Он скомкал простыню и бросил ее в угол. Из кипы белья он выбрал самую белую простыню и подал ее Ларисе.
- Пожалуйста, новенькая.
- Вот это другое дело, - как само собой разумеющееся, сказала Лариса и положила простыню на стопку белья, лежавшую на вытянутых руках Алексея.
Заправлять кровать Лариса принялась сама, хотя дома за нее это делала домработница.
Алексею никогда в жизни не приходилось заправлять койку подобным образом. Лет до двенадцати он спал с бабкой, подстилая под себя старый тулуп и покрываясь рядном. Когда бабка умерла и Алексей стал ходить в седьмой класс, сосед-плотник по просьбе матери сколотил ему за пуд пшеницы деревянный топчан на козлах. Матрацем служил холщовый тюфяк, набитый соломой. Покрываться стал бабкиным одеялом, которое она никому не давала (приданое!) и берегла в сундуке до самой смерти. Ватное, из красных и синих треугольных лоскутков, оно было мечтой для семилетнего Лешки.
"Две простыни. Одна на тюфяке, другая под одеялом. Вот это да!.." подумал Алексей, запоминая, как все это укладывается и подворачивается, чтобы потом управляться самому.
Расправив одеяло и натянув его так, что на нем не осталось ни одной морщинки, Лариса приказала, чтоб Алексей и впредь держал такой же порядок.
- Вот разозлюсь и нарочно возьму над вами шефство. И не на день, не на неделю, а сразу на целый учебный год. Попробуйте у меня тогда!
Не успела Лариса докончить фразы, как в комнату постучались.
- Да, да, войдите, - громко и по-хозяйски ответила она, взбивая маленькими, но ловкими и сильными руками подушку.
В комнату вошел Гусеницин. Он был одет в серый костюм. Лариса приняла его за сотрудника студгородка. Извинившись, он предложил Алексею немедленно проехать с ним в милицию.
- Странно, - Лариса дернула плечиком. - Так человека можно совсем затаскать. Ничего не понимаю.
Гусеницин посмотрел на Ларису насмешливым взглядом и улыбнулся краешками тонких губ.
- А об этом, барышня, вам и не следует понимать. Еще рано. - Сказал подчеркнуто мягко, даже ласково, как взрослые разговаривают с маленькими. Такой ответ Ларисе не понравился. Встав в горделивую позу и подперев бока руками, она прищурилась, сжала свои почти детские пухленькие губки и обрушила на Гусеницина целый поток доказательств, который Алексею показался скорее бранью, чем спокойным разговором. Она заявила, что судьба Северцева ее интересует, во-первых, как шефа (Лариса заявила, что шефство она выполняет не только как особое поручение декана, но и как общественную комсомольскую нагрузку), во-вторых, вызов Северцева в милицию ее интересует еще и как юриста (тут она для солидности на один курс прибавила, заявив, что перешла на третий курс), в-третьих, в таком тоне с девушкой разговаривать невежливо.
Вспомнив, что не так давно его "пробирали" за черствость и бездушие, Гусеницин улыбнулся широко, но не от души.
"Ах, ты стрекоза-егоза", - хотелось думать ему, а думалось совсем другое: "Когда же ты уймешься, сопля эдакая. Тоже мне юристка нашлась, студентка прохладной жизни..."
Улучив минуту, когда Лариса передохнула и сделала паузу, Гусеницин извинился за тон и за то, что он всего лишь на один час лишит ее "высоких шефских полномочий". Последние слова были сказаны так уважительно, что Лариса не поняла: что здесь - тонкая ирония или обычный деловой разговор приторно-вежливого человека.
Гусеницин понял замешательство Ларисы и предложил:
- Если хотите - поедемте вместе с нами. Вам, как юристу, это пригодится.
Лариса молча и пытливо посмотрела на Гусеницина и увидела в нем что-то неприятное, а что - понять не могла.
- Ну, так что, уважаемая коллега, поедемте, я вас приглашаю. - В словах "уважаемая коллега" Лариса услышала насмешку. "Ах, так, ну что ж!.." разозлилась она и резко опустила подушку в изголовье кровати.
- Хорошо, я еду!
Рядом с шофером в "Победу" Гусеницин посадил Ларису. Всю дорогу ехали молча. Алексею говорить с Гусенициным было не о чем. Его присутствие вновь напомнило ему все то, что пришлось передумать за прошедшую неделю.
В дежурной комнате милиции, где Северцеву и Ларисе предложили подождать, пока их вызовут, было накурено. На лавках у стен сидело около десятка милиционеров. В ожидании инструктажа они лениво перебрасывались шутками.
- Эх, работушка наша адова, - вздохнул сержант Щеглов, выбивая из мундштука застрявший окурок.
- Да ты никак жизнью не доволен, Щеглов? - спросил рябой старшина Коршунов, снимая с ноги сапог.
- Доволен не доволен, а вот когда Иванов рассказывал, как устроился сержант Сучков, так у тебя аж слюнки потекли. Я видел, как ты с лица перевернулся.
