— Растения, они как люди, — говорил Василий. — Или, если хочешь, люди как растения. Смотри, на грядке мокрица — маленькая, тоненькая такая травка. Ползет себе незаметно, а не выполи ее вовремя — забьет все полезное. Репей возьми, к примеру! Грубый, здоровущий, напролом лезет. Все остальное гнетет. А для всяких нежных да деликатных растений особые условия нужны. Незабудки только в сырой тени растут, кошкины лапки — в сухости да на солнышке. Так и люди. Грубые да хитрые — каждый по-своему деликатного давит. А как с ними бороться — всерьез бороться, — всегда ли знаем?..
— Да как же не знаем?! — возражал Павел Александрович. — За ушко, да на солнышко. — И сжимал свой здоровенный кулачище.
Василий хмурился.
— Не перебивай. Ты и сам как репей. Кого хочешь заглушить можешь.
Павел Александрович хохотал, а брат продолжал:
— Вот одуванчик! Ему дай волю — всю землю заглушит. Мы его косим, а он еще глубже корни пускает…
— Ну ты, Васька, загнул, — перебивал его Павел Александрович. — Кто ж в деревне не знает, что с им, с одуванчиком, лопатой и плугом бороться надо. С корнем его, с корнем! Чтобы и духу не осталось!
— Сложнее все. Сложнее, — не сдавался Василий. — Чтобы только лопатой да плугом — сколько сил надо положить?! Голова нужна, голова. Другие способы найдутся. Я вот как-нибудь такую сказочку напишу. Для больших и маленьких. О том, как с одуванчиками воевать надо. Это, брат, целая наука!
И вот, видать, начал писать. Зуев сдвинул в сторону кинжал, но, кроме названия, на пожелтевшей странице было всего несколько фраз:
«И сложен и прост одуванчик. Одни зовут его скромным цветком, другие — злым сорняком. Одинокий желтый его маячок, появившийся первым среди изумрудной зелени молодого луга, радует глаз, а назавтра, выйдя утром на то же место, вы увидите желтый ковер без конца и края. И скажете сердито: «Одуванчик скоро все заглушит».
Печально поникшая белесая цветоножка, пустившая лететь по свету свои цепкие парашутики, вызывает у вас грустные мысли о скоротечности жизни. Но попробуйте отогнуть густые узорчатые листья — вы найдете тугие мячики, готовые взмыть вверх и распуститься. И не поленитесь выкопать корень одуванчика и присмотритесь к нему: не напомнит ли он вам щупальца какого-то диковинного создания, безудержно и слепо сосущего соки нашей матушки-земли?
Я хочу написать назидательную сказочку о том, как надо воевать с одуванчиками, но чувствую, что мне не хватает еще мудрости и уже маловато сил».
«Не написал, однако, — подумал Павел Александрович. — А красиво начал. Да не о том! Чего сказочки писать, надо плуг на большую глубину ставить. Пахать получше. Говорил я Василию…» Но начало сказочки все же понравилось Павлу Александровичу, и он перевернул еще несколько страничек — поискал, нет ли еще чего-нибудь написанного? Не нашел. Все страницы были чистые.
Днем они с Ольгой Власьевной съездили на кладбище. Земляной холмик был засыпан опавшей от венков хвоей, пожухлыми цветочными лепестками. Бесприютный вид могилы вызывал тоску, но рядом, на соседних могилах, стояли красивые мраморные бюсты, лежали внушительные, отливающие темным блеском надгробия с золотыми надписями. Ольга Власьевна сказала, что институт уже заказал гранитную плиту, и у Зуева на душе отлегло: «Все как у людей будет». Он подумал о том, что ему и самому надо дать денег на эту плиту. Да денег сейчас в наличии у него не было. Еле выпросил у тетки Нюры на дорогу. У нее хранились триста рублей, что выплатили после смерти матери по страховке. Тетка забрала эти деньги, решив, что Павел Александрович, крепко загулявший тогда, пропьет и их» Она так ему и сказала: «Сопьешься, да где-нибудь под забором окочуришься. И похоронить тебя не на что будет».
— Я как деньги получу, — решился все-таки сказать Зуев, — свой взнос сделаю. Вы только скажите мне куда.
— Скажу, Павел Александрович, — кивнула Ольга Власьевна. — Завком пока только заказ сделал, платить попозже. Вы еще успеете сберкнижку оформить.
После смерти Василия остались деньги на книжке, но получить их было не так-то просто, нужно было ждать, снова получать справки из нотариальной конторы.
Вечером он опять остался один. Сидел бездумно в кресле. Руки не поднимались заняться делом — освобождать шкафы, упаковывать вещи. Чтобы не задремать, Зуев включил телевизор, но изображение почему-то было ядовито-зеленым. Он попробовал двигать рычажки, но экран позеленел еще больше — обращаться с цветным телевизором Павел Александрович не умел. Тогда он занялся книгами — снимал с полок и укладывал в картонные коробки из-под финских яиц, которые днем с помощью Ольги Власьевны приобрел в соседнем молочном магазине.
Много книг было научных — Павел Александрович откладывал их в сторону. Решил подарить Ольге Власьевне. Пускай она их хоть себе забирает, хоть в институт отдаст. Из этих книг он отобрал себе только те, где нашел много цветных фотографий растений, справочники по лекарственным травам, определители. Когда он приезжал к Василию, то всегда с удовольствием листал их, читал описания, узнавал за непонятными латинскими названиями такие близкие, знакомые с детства цветы и травы.
Художественную литературу складывал в коробки всю. Иногда, если попадались знакомые названия, подолгу листал книжки, пытаясь вспомнить. Но вспоминалось трудно. Иногда, сняв тома с полок, Зуев обнаруживал бутылки коньяку. Этикетки на бутылках были яркие, красивые. «Армения», — прочитал он и решил, что коньяк, наверное, очень хороший. Василий как-то рассказывал ему, смеясь, о том, что прячет бутылки от Аннушки. Павел Александрович вспомнил про бутылки в баре: «Аннушка умерла, и таиться стало не от кого. А про эти небось забыл».
Особенно понравились Зуеву большие, разноцветные тома Детской библиотеки.
«Эх, Кольке моему сгодятся! — радостно думал Павел Александрович, листая тяжелые книжки. Такое богатство. — Чего это Васька у себя держал? Детей ведь и не ждал уже?!» Сам Зуев женился поздно, и Колька, его сын, ходил еще только в девятый класс.
Он с удовольствием рассматривал картинки к «Таинственному острову» и «Робинзону Крузо», к «Трем мушкетерам», и в сердце закрадывалась не то чтобы обида, а так, легкое сожаление оттого, что у самого знакомство с этими книжками оборвалось слишком рано. «Может, и я еще почитаю вместе с Колькой, — мечтал Зуев. — Вот уж кто обрадуется дядькиному наследству!»
В прихожей переливчато затренькал звонок. Павел Александрович с сожалением поднялся с пола и пошел открывать. В дверях стоял мужчина и приветливо улыбался.
— Вы Павел Александрович?! — сказал он. — Брат Василия Александровича?! А я его друг, Валовой. — Он шагнул через порог и уже в прихожей протянул Павлу Александровичу руку. Рукопожатие у него было крепкое.
— Гостем будете, коль пришли. Проходите.
В комнате, прежде чем сесть на пододвинутый Павлом Александровичем стул, Валовой прошелся вдоль книжных шкафов, коснулся стопки бумаг на письменном столе. Сказал с грустью:
— Да, от каждой бумажки здесь веет духом Василия Александровича. А его уже нет…
Он сел и пристально вгляделся в Павла Александровича.
«Что-то он больно молод для Васиного друга, — подумал тот, — Да и не поминал братан про такого».
— Меня зовут Петр Анисимович, — сказал Валовой. — Можете звать просто Петром. Василий Александрович именно так и поступал. А иногда и Петушком величал. Мой старший друг и наставник.
«Ах, вот оно что, — отлегло у Павла Александровича от сердца. — Старший друг и наставник. Тогда понятно. Вроде учителя ему Вася был». Теперь при свете люстры Валовой даже не показался Павлу Александровичу особенно молодым, как на первый взгляд в прихожей. Правда, в темной его голове не мелькало ни единого седого волоска, но живые, стреляющие глаза тонули в густой сетке мелких морщинок и рот был старческий.
— Я ведь на минутку к вам, — сказал Валовой. — Пришел познакомиться и соболезнование выразить. Такой человечище… — Он склонил голову вниз и чуть-чуть набок. Зуеву стало как-то совестно, что человек искренне горюет, а он сидит как истукан, даже слова путного сказать не может. Он от смущения тоже опустил голову и увидел, что порядком разбитые баретки Валового все в какой-то красной глине. «Где ж загваздался так, — подумал Павел Александрович, недоверчиво разглядывая полуботинки гостя. — Тут ведь все асфальт да асфальт. На землю и ступить негде».
