Но Валовой и сам отказался от колбасы.
— Может, яблочко у тебя есть, — спросил он. — Или шоколадка?
— Чего тут только нет. — Павел Александрович вспомнил, что в гостиной, в буфете видел в вазочке шоколадные конфеты. Он вчера даже попробовал было, но конфеты совсем закаменели от времени. «Ничего! — усмехнулся он про себя. — Для тебя, друг мой ситный, и эти сойдут. А я и мануфактурой этот коньяк занюхать могу». Коньяк Зуев не слишком уважал.
Под радостные восклицания Валового он принес вазочку с конфетами.
— Рюмки, рюмки новые достань! — потребовал Валовой.
Зуев открыл дверцу бара. Выстроенные как на параде, засветились хрустальные фужеры и рюмки разных родов войск. Валовой заглядывал в бар из-за спины Павла Александровича.
— Какие брать-то?
Валовой не ответил, протянул руку к большой квадратной бутылке, на которой был нарисован чудной мужик с алебардой.
— И джин тут! И виски…
— Осади, осади! — прикрикнул Павел Александрович. — Рюмки, говорю, какие брать?
— Те вон, — показал Валовой. — Широкие. — Он с сожалением посмотрел на бутылки и вернулся к маленькому столику, на котором стоял коньяк. Павел Александрович поставил на полированную поверхность стола два пузатых хрустальных бочонка.
Валовой ловко открыл коньяк, плеснул себе капельку, погрел бочонок в ладони, принюхался.
— Амброзия! — выпил, смакуя, и лихо подмигнул Павлу Александровичу. Потом налил уже в оба бочонка.
— Ты, Алексаныч, все продай. Не тащи с собой этот хлам. Хочешь, я знакомым свистну? Они тебя от хлопот избавят. Выберут что кому. И денежки с доставкой на дом. Из лапки в лапку. Тепленькие. И книги продадут…
— Мели, Емеля! — рассердился Зуев. — Как же это книги продать?
— А что? Букинистам. Или друзьям. Я свистну. Они возьмут, — стрельнул глазами Валовой.
— Как же их продать-то? — Павел Александрович отставил рюмку и, всплеснув руками, обвел взглядом шкафы с книгами. — Васька их полжизни копил. Книжечку к книжечке подбирал. Все у него тут нужные… — Он уперся взглядом в пестрые тома Детской библиотеки и поправился — Ну, может, и не все нужные, да все его любимые. Я как приезжал — он мне то одну покажет, то другую. Все про них знает. Как начнет рассказывать, заслушаешься. Как же продать-то? Он мне не простит. — Павел Александрович и правда вспомнил, как много показывал брат ему разных книжек, как вместе листали они большущий том, где было написано про Петербургскую губернию, даже про их поселок Заречье. Да все так точно — и про церковь, — она и сейчас стоит, только заколоченная, — и про то, сколько дворов было, и что сеяли, да сколько коров-овец держали. «Нет, Васька головатым мужиком был, — это уж точно, — подумал Павел Александрович, теплея. — В кого он уродился, не пойму. Сроду у нас, у Зуевых, ученых не было? Вот только что ж он, прохвост, мать похоронить не приехал?! Ладно уж раньше, когда болела, не выбрался! А на похороны-то!»
— Чу-у-дак! — пьяно улыбался Валовой. — Сам говоришь— не все книжки нужные. А тебе они и вовсе ни к чему, Куда ты, к примеру, поставишь их?
— Детские — сынку моему, — строго сказал Павел Александрович и задумался. Ну куда и правда денет он Васькины книги? Дома места нет. Тетке Нюре в избу поставить? Изба большая, места много. Да ведь растащат соседи. Один придет, другой. Тетка никому не откажет, а потом позабудет. Как пить дать растащат… Валовой, наверное, почувствовал его сомнения.
— Ты, Алексаныч, добрая душа, правильно решил, — детские сынку. А остальные ж? Продай, продай в хорошие руки. Деньги будут — у себя в деревне корову купишь.
— Сам корову покупай! — озлился Зуев. — Вишь ты, придумал — в хорошие руки! Уж не в твои ли? Небось полцены бы дал, а?
— Ну, Алексаныч, зачем так грубо? — обиделся Валовой, но обиделся как-то ласково, и Павлу Александровичу показалось, что он совсем трезвый. Во всяком случае, стреляющие глаза его были совсем трезвые. — Я же к тебе со всем почтением. Как к брату. Мне-то самому ничего не надо. Я даже свои книжки назад не прошу. Еще в прошлом году Василию Александровичу давал почитать, а так получилось, что отдать ему все некогда было. Болел он, сердешный…
Павлу Александровичу стало не по себе от того, что он дал волю словам.
— Ну, что уж… Это я так. И книжки свои забирай. Нам чужое не нужно.
— Да книжки-то книжки! — сразу отмякая, буркнул Валовой. — Старье. Всего две, и обе Пушкина: «Евгений Онегин» и «Полтава».
Какое-то смутное воспоминанье шевельнулось в голове Павла Александровича. Что-то ему рассказывал брат про эти книжки Пушкина. Что-то интересное, а что — никак не вспоминалось. При его жизни издавались, что ли?
— Сам смотри, — кивнул он на шкафы. — Найдешь — забирай. Продашь — корову купишь. — Зуев представил себе Валового дергающим корову за вымя ц расхохотался. Будь он внимательнее да потрезвее, то заметил бы, как на мгновение опешил его незваный гость. Но Павел Александрович не заметил, а только сказал, кончив смеяться:
— Эх, чайком бы побаловаться! Пойду посмотрю, может, где заварки пясть отыщу.
Он пошел на кухню и стал шарить по шкафчикам и ящикам. И наконец нашел пачку чая. Внезапно он почувствовал беспокойство. «Чего я этого сквозняка одного оставил? Доберется сейчас до шмуток — и стянет за здорово живешь, хоть и Васин ученик…»
Павел Александрович скинул полуботинки и на цыпочках, чтобы не скрипнула паркетина, прокрался к дверям кабинета. Валовой запихивал какую-то небольшую книжку себе под рубашку.
— Куда пихаешь, обормот! — заорал Павел Александрович, распахивая дверь.
То ли рука у Валового непроизвольно дернулась, то ли сам ее отшвырнул, но книжка стремительно отлетела под письменный стол.
— Я-я! Ни-ни-куда! Не пихаю! — заикаясь от испуга, крикнул Валовой и, увернувшись от кинувшегося на него Павла Александровича, выбежал в коридор. Зуев тяжело развернулся, схватил первую попавшуюся толстую книгу и бросился следом. Валовой уже дергал засовы на двери. Павел Александрович обрушил книгу ему на голову, но в это время Валовой наконец выдернул засов, дверь распахнулась, и он вылетел на площадку вместе с книгой.
— Вот тебе, бес! — крикнул вдогонку Зуев и захлопнул дверь. А потом минут пять стоял, прислушиваясь: «Уж не угробил ли я его?» Никаких звуков с площадки не доносилось, и, приоткрыв дверь, он выглянул. Ни Валового, ни книги на площадке не было.
На следующее утро пришла Ольга Власьевна.
— Ну как вы, Павел Александрович, тут поживаете? — ласково спросила она, усаживаясь в кресло и оглядываясь по сторонам. — Я вам принесла кое-что. — Она раскрыла свою большую черную сумку. Достала конверт. Положила его на стол.
— Здесь письмо на железную дорогу. Чтобы не задерживали вас с контейнерами. С билетами мы вам тоже поможем. А это я вам пирожков домашних принесла с мясом. — Она вытащила пакет и тоже положила на стол. — У нас в буфете хорошие пирожки, но не то. Фарш никудышный. А вы тут, наверное, соскучились по домашней еде. Попробуйте.
— Ну что вы, Ольга Власьевна, — смутился Зуев. — Зачем же вы затрудняетесь? Да ведь я и дома все по столовым да чайным. Редко когда сам готовлю. Зимой разве что. Когда работы поменьше.
— Вот и поедите домашних пирожков. А я что-то, смотрю, работа у вас медленно подвигается. Только за книжки взялись? Все вещи на местах…
Павел Александрович вздохнул. Он не умел объяснить этой симпатичной старушке, что никак не мог набраться храбрости разобрать тут все, вытаскивать вещи из шкафов, снимать портьеры и занавески, вытряхивать ящики письменного стола. Не поднимались у него руки. О нарядных хрустальных люстрах, которые по вечерам так торжественно светили во всех комнатах, он и не вспоминал. Ему и в голову не приходило, что их тоже нужно снимать. «Если б мать была жива, она живо придумала, как поступить. Или Катерина на худой конец…» Все здесь было так красиво, так уютно, так к месту. «Вот бы так все и перенести, — думал Павел Александрович. — Не ко мне, так к тетке Нюре».
— Тяжело, да? — вздохнув, спросила Ольга Власьевна.
— Даже не знаю, как сказать… — пожал плечами Павел Александрович. — Я ведь живу один. Комнатки маленькие. Тетка у меня старая в соседней деревне. К ней в избу кое-что можно поставить. Да у нас ведь, Ольга Власьевна, не дачи. В крестьянскую избу такую красоту не поставишь. — Он кивнул на югославскую стенку и улыбнулся. — Да и не влезет.
