Наконец, на углу улицы показывается нужный нам пастырь овец православных, согласно аббревиатуре «поп». Вижу, как волочится за ним подол его поповского вицмундира. В руке он держит кейс. Я сообщаю об увиденном Феодосию. На мое сообщение, тот отвечает нервным старческим кашлем. Старикан волнуется. Я предлагаю владыке поменяться местами и самому побазарить с отче Гедеоном. Уверен, что сумею заставить его сказать всю правду. Владыка тем временем может сходить в ближайшее кафе и съесть порцию мороженого. Мое предложение не находит отклика, Феодосий отрицательно мотает головой.
Воронов, между тем, сравнявшись с особняком архиепископа, начинает переходить дорогу.
— Пожалуй, мне пора уходить в библиотеку, — говорю я, отворачиваясь от окна.
Громкий стук и следующий сразу за ним истошный бабский визг не дает мне исполнить намерение. Я устремляюсь к раме как раз вовремя, чтобы заметить как тело Воронова, подброшенное метра на два вверх, планирует в одну сторону, кейс в другую, а большой золоченный крест, ранее висевший на шее, в третью. Красная машина, кажется старый «Москвич», сворачивает за поворот. Успеваю заметить только ее зад.
— Как глупо все получилось, — слышится за спиной шепот Феодосия. — Господи, прости его душу грешную!
Вместо того чтобы причитать вместе с ним, бегу на улицу. Громкий визг продолжает терзать слух. Кричит женщина, которая оказалось очевидицей происшествия. Ее спутник наконец-то догадывается влепить ей пощечину. Это приводит ее в чувство. Одного быстрого взгляда на тело Воронова достаточно, чтобы сказать: агрегат восстановлению не подлежит. У него такой вид, как если бы он проработал двадцать лет в детском саду на должности куклы. Сигареты голыми руками он тушить умел, а вот принимать на грудь несущиеся со скоростью сто километров в час тачки не научился. И уже не научится.
Кейс от удара об асфальт раскрылся, и лежащие в нем бумаги теперь порхают по улице. Один листок приземлился возле меня. Наклоняюсь и вижу, что это смета на проведение строительных работ. Похоже, что шансы на то, то отче Феодосий получит назад свои денежки, приближаются к нулевой отметке.
Как установило расследование, о результатах которого по большой дружбе, долгих уговоров и разливанного моря пива сообщил мне Жулин, наезд на Воронова, приведший к его смерти, был сделан на автомобиле «Москвич-412», который был найден брошенным за два квартала от места происшествия. Драндулет принадлежит продавцу магазина «Быттехника» некоему Сидорову, который сам совершить наезд не мог, ибо находился в этот момент на рабочем месте, о чем свидетельствуют все его коллеги и бывшие на тот момент покупатели. «Москвич» был просто угнан, о чем его хозяин не подозревал, до тех пор, пока к нему на работу не пришли компетентные товарищи с ордером и не начали выкручивать руки.
Один свидетель, пожилой мужичок-пенсионер, который выгуливал свою собаку, показал, что видел как из «Москвича» выскочил человек в спортивном костюме и форсированным темпом скрылся в подворотне проходного двора. К сожалению, расстояние от него до автомобиля было приличное, а зрение у свидетеля, наоборот, плохое и, по его собственному признанию, опознать этого человека свидетель ни за что бы не смог. Он сказал только, что у человека, которого он видел, были короткие темные волосы, подстриженные под ежик.
Архиепископ оказался человеком весьма последовательным: он ни словом не обмолвился, ни оперуполномоченным, ни следователю, о том, что покойный Гедеон Воронов подозревался им в воровстве денег, благо за долгую жизнь накопил опыт общения с представителями правоохранительных органов и знал как с ними разговаривать, чтобы запудрить мозги.
— Я прекращаю частное расследование, — решительно заявляет Феодосий на нашей следующей встрече. — Воронов, царство ему небесное, мертв. Куда он спрятал деньги, мы никогда не узнаем. Загородного дома у него нет. К родственникам он бы деньги не повез, потому что пришлось бы их посвящать, а квартиру его вы проверили.
— Да, но я не поднимал паркет и не распарывал подушки, — вставляю я.
— Только этого еще не хватало! — пугается Феодосий. — Возможно, он спрятал кейс с деньгами в камеру хранение. Если это так, то номер ячейки и код он унес с собой в могилу. Когда-нибудь служащие камеры хранения обнаружат деньги, но доказать что они принадлежать мне я не смогу. Все, что мы могли с вами сделать, мы сделали.
— Нет. Мы продолжаем расследование. Остановить его на этой отметке было бы очень некрасиво с любой стороны.
— Я, конечно, понимаю ваше желание получить обещанные мою проценты, — кивает головой владыка, — любовь к золотому тельцу в современных людях, воспитанных на антидуховных ценностях, особенно сильна, но…
— Золотой телец здесь совершенно не причем. Нет, сказать, что деньги меня не интересуют, было бы неправдой, но и свою работу я тоже люблю. Мне нравится заниматься сыском и я не успокоюсь, пока не проверю все версии.
— А какие у вас еще версии?
— Наличие у Воронова сообщников. Если они были, то его смерть под колесами автомобиля может быть далеко не случайна! Что если, не решившись взять деньги в одиночку, он привлек на свою сторону третье лицо или лиц, которые потом избавились от него. Есть и еще нюанс, если хотите знать, нам с вами крупно повезло, что следователь, занимавшийся гибелью Воронова, провел это дело очень безалаберно, хотя человек он, в принципе, добросовестный, я его хорошо знаю. Просто в последнее время на него навалилось много бытовых проблем — тяжело больная, прикованная к постели супруга, за которой надо ухаживать, двое малышей, один ходит в детсад, другой в младший класс школы. За всем этим ему надо успеть. Неудивительно, что он поторопился посчитать смерть отца Гедеона, как непреднамеренное убийство, результат действия хулигана-угонщика, и забросить дело в архив. Один глухарем больше, одним меньше. Но если все-таки он завтра вызовет меня к себе повесткой и, предупредив об ответственности за дачу ложных показаний, спросит, а чего это вы гражданин Лысков так зачастили к архиепископу Феодосию Луцкому, а не связаны ли ваши визиты с гибелью Воронова, я окажусь в очень затруднительном положении. Что я должен буду ему отвечать?
Архиепископ, не готовый к такому повороту событий, долго смотрит на меня.
— Значит, вы думаете, что смерть Воронова, это не несчастный случай? — медленно говорит он.
— Да.
— Основание?
— Слишком вовремя он погиб — вот мое основание. И не говорите, что вы сами, такой бывалый человек, не думали над этим.
Святой отец не знает, что ответить. Либо не хочет.
— Мы продолжаем расследование? — уточняю я.
— Похоже, вы не оставляете мне другого выбора, — вздыхает собеседник. — С чего продолжим?
— С начала, святой отец.
Я прошу Феодосия очертить круг знакомых отца Гедеона, с которыми он общался и мог иметь доверительные отношения. О друзьях и знакомых Воронова среди мирских речь не идет, так как если таковые и были, то сам архиепископ о них ни сном, ни духом. Что же касается тех, кто так или иначе связан с церковью, то круг этот получается настолько широким, что на проверку всех тех, кто в него входит, понадобятся долгие месяцы. Не последний вопрос, как проверять? Устанавливать за каждым их них слежку — людей не хватит, а приставать к каждому с расспросами, где он был и что делал, когда погиб Воронов, может навести людей, что со смертью священника что-то нечисто. Клиент же наш больше всего боится именно огласки и не хочет выносить сор из избы. За то время, что провожу в компании осточертевшего мне Феодосия, я успеваю тысячу раз пожалеть о том, что поддался минутному порыву и настоял на продолжении расследования.
— И все-таки, кто из этих людей был ближе всего к отцу Гедеону? — спрашиваю я, просмотрев еще раз составленный архиепископом Луцким список.
— Ближе всего к нему был иерей Михаил Карелин. Он служит в том же храме, где служил покойный Воронов. — Они вместе правили службы, кажется, иногда ходили друг к другу в гости. Но это самый последний на земле человек, которого бы я заподозрил не только в убийстве, но и в краже.
— Отчего же так?
— Среди местного духовенства он стяжал славу бессребреника.
— Объясните.
Луцкий объяснил. Отец Михаил, он же Михаил Николаевич Карелин весной девяносто четвертого года пришел в Вознесенский монастырь, что в десяти километрах от города. Пришел не с пустыми руками: Карелин подарил монастырской казне двести шестьдесят пять миллионов рублей, что по тогдашнему курсу, если мне не изменяет память, составляло где-то от семидесяти пяти до восьмидесяти тысяч долларов. Монастырь тогда как раз отстраивался, реставрировался после запустения, которое он претерпел в годы застоя, так что деньги пришлись как нельзя кстати. Настоятелю Карелин объяснил, что ему опротивела мирская суета и теперь он намерен посвятить все свою оставшуюся жизнь молитвам и службе Богу — в тот момент ему было всего тридцать один год. Он остался при монастыре послушником, был тихим, от разговоров всячески уклонялся, безропотно выполнял любую работу, какую ни скажут, а все свободное время проводил в своей келье. Замечено, что он знал несколько специальностей и был физически сильным человеком. Затащить на горбу на третий этаж полный мешок цемента было для него раз плюнуть. Только по прошествии времени он, что называется, освоился, стал более общительным, занялся богословием и религиозной философией. Однако, в монахи он так и не постригся — настоятель, отметив его склонности, высказал предположение, что Карелину лучше не запираться в пустыне на всю жизнь, а поступить в духовную семинарию и стать священником. После некоторых раздумий, Карелин дал себя уговорить. Так как он был холост, то в качестве матушки настоятель сосватал ему свою племянницу, которая была ровесницей Карелина, но до сих пор сидела в девках. Живет он в частном доме в отдаленном микрорайоне города, скромно и тихо. Иногда он тоже посещает библиотеку при епископате, но в день кражи он не приходил.
