Кыйсваар, не обращая внимания на многочисленные телефонные звонки, выпил кефир, аккуратно выскреб ложечкой остатки со стенок и дна стакана. Делал он это машинально — впервые любимый с детства напиток не принес ему удовольствия.
— Seadus![6] — довольно громко произнес он и рассмеялся сухим старческим смехом. — Здорово у русских говорится: «Закон — что дышло, куда повернешь, туда и вышло». Сегодня мы хозяева в своем маленьком доме. А закон также глух, нем и слеп, как пять, десять, пятьдесят лет назад. Формы беззакония другие, суть та же — у кого сила, тот и прав.
Он всю жизнь помнил разговор, невольным свидетелем которого оказался неделю спустя после школьного митинга. Он был дежурным по классу и перед самым звонком отправился в учительскую за географической картой. В учительской были двое — Евгения Каарме и Вениамин Раструбов. Учительница протянула мальчику укрепленную на рейках карту мира, но Раструбов вырвал её, злобно выкрикнув:
— Ты что, старая карга, антисоветчину своим заморышам вдалбливать собираешься? Здесь, — он бросил карту на пол и стал топтать её сапогом, Латвия, Литва и Эстония не входят в состав Советского Союза. Так?
— Так. Новых карт ещё не успели приготовить, — спокойно отвечала Каарма.
— Значит, ты признаешься в саботаже? Отвечай — да или нет?
Каарме молчала, жестко поджав губы, глядя прямо в глаза обидчика.
— Молчишь? А не ты ли намедни называла меня и Тийта «jitised»[7]? Вот все вы так. Как гадить — вы тут как тут. Как ответ держать — так вас как ветром сдувает. Ни-че-го, очен-на даже скоро мы всех вас законопатим туда, куда Макар телят не гонял.
И он, злорадно усмехаясь, махнул рукой в сторону востока. Да, много дел наворотили в те дни в городе Венька Раструбов и Тийт Леэметс, первейшие лоботрясы и пьяницы, бездельники и скандалисты. Потомственный батрак, Венька прыгнул в начальники милиции, а вечный студент Тийт из пролетарской семьи (отец его был сельский кузнец) заделался ответственным сотрудником НКВД. Вот уж погуляли всласть эти субчики, выместили накопившуюся злобу, покуражились в отместку за обиды истинные и мнимые — и за скверные отметки в школе; и за то, что порядочные девчонки с ними не желали гулять; и за то, что в долг им уже не давали, не верили. Шепотом горожане передавали слова, сказанные Тийтом Леэметсом священнику из Вярска: «Ты нас, отец, покормил все эти годы опиумом, теперь сам поедешь лагерное дерьмо хлебать».
В одном эшелоне с этим священником и Евгенией Каарма отправилась в Магадан и семья Кыйвсаар. Многие умирали в пути, их хоронили кое-как, наспех, без гробов и в безымянных могилах на безлюдных полустанках — пока ждали встречного или обгоняющего состава. Отец Яаануса Эльмар и мать Лия умерли через год с разницей в месяц. Яаанус узнал об этом лишь после войны. Он был единственным из всего семейства, кто избежал депортации. Дальними родственниками Лии были сету, и за день до высылки она тайком отправила младшенького к бабушке Варваре в сельцо Ястребье, на болота. Там он прожил четыре года войны. Оттуда в сорок пятом ушел в южные чащобы к «лесным братьям», был связным, занимался разведкой. А через два с небольшим года объявился в Таллине и, покорпев какое-то время над учебниками и помаявшись с бывалыми репетиторами, поступил в Тартусский университет. С документами и пропиской особых проблем не было — помог дядя, младший брат отца, известный в республике писатель. Учиться на биолого-географическом факультете было и легко и интересно. Экспедиции во время летних каникул отправлялись на острова Хийумаа, Сааремаа и Муху, на Тянь-Шань и Таймыр, в пойму Волги и Авачинскую губу. Во время поездок по транссибирской магистрали Яаанус часами просиживал у окна вагона. Его отец и мать, отправляясь в свой скорбный, последний путь, пересекали эти же горы и реки, видели эти же сопки и эту же тайгу. После одной из таких летних практик («Какое диво дивное эта сказочная Фергана!») он написал большую восторженную статью, которую почти без редактуры опубликовала «Rahva Hiil»[8]. Ему понравилась и популярность — «О, преемник Оскара Лутса и Антона Таммсааре идет!» — и гонорар, который тут же был израсходован по его самому прямому назначению в популярном тартусском пивном баре, что на Виктора Кингиссепа, в компании сокурсников, экспансивных и жаждущих почитателей творческого таланта. После третьего курса он стал печататься регулярно и в различных газетах и журналах, и предложение выпускнику университета с красным дипломом Яаанусу Кыйвсаару поступить на работу в центральный комсомольский орган было совершенно естественным. В установленном порядке началась рутинная проверка анкетных данных. И все бы ничего, да старший контрразведчик, которому по должности надлежало визировать разрешительную резолюцию, признал в подающем надежды комсомольском рыцаре пера пронырливого и удачливого разведчика «лесных братьев». Случилось то, что называется «один шанс из миллиона»: контрразведчик был заслан с особым заданием в тот же отряд. И хотя Яаанус, выйдя из леса, взял фамилию матери, дотошный чекист имел феноменальную зрительную память. Яаануса арестовали. Не на шутку переполошившийся дядя помчался в Таллин и испросил аудиенцию у самого Ивана Густавовича Кэбина. Разговор был трудным, долгим. Когда он вернулся в Тарту, жена спросила: «Ну как?» «Амнистирован за молодостью лет», — бросил он и надолго заперся в кабинете. Ни о какой работе в комсомольской газете, вообще в печати и речи быть не могло. Не посадили — и за то спасибо. Устроился Яаанус на работу в университетскую библиотеку и через два года вышла в свет его первая повесть о студентах под претенциозным названием «Колдуны в Колизее». Ее заметили читатели, не замолчала и критика. Яаанус перебрался в столицу республики. Работал он увлеченно, читал запоем всё мало-мальски стоящее, что выходило на эстонском, русском, английском, немецком. Незаметно для себя то попадал под влияние Франца Кафки (после прочтения сборника «Превращение»), то Андре Жида (после прочтения романа «Фальшивомонетчики»), то Эжена Ионеско (после прочтения пьес «Лысая певица» и «Небесный пешеход»). Эти влияния видимо ощущались в его рассказах, однако, несмотря на эпигонский характер довольно многочисленных произведений, Кыйвсаар был принят в Союз писателей и довольно неплохо подрабатывал внештатным рецензированием. И до выхода Эстонии из Союза и особенно после этого эпохального для эстов события Яаанус ощущал симпатии и поддержку многих. Теперь же «юный борец против русского деспотизма» был нарасхват, интервью и выступления следовали восторженной и нескончаемой чередой. Несколько месяцев он даже вел свою собственную рубрику на телевидении. Это сладкое слово свобода! Благословенная республика, вернувшаяся к таким желанным устоям и порядкам буржуазной демократии, широко раскрывала двери для званных и незваных, особенно из иностранных. С Запада, Севера, Юга — отовсюду, кроме Востока. Слово «русский» обрело несколько синонимов: «враг», «окку — пант», «негражданин». Скандинавские, европейские, американские доброхоты хлынули заинтересованным, менторским потоком. Жажда разбогатеть любой ценой и непременно в одночасье порождала скандалы один громче и изощреннее другого. Одна загадочная история с чеченскими миллиардами чего стоит! Осведомленные и желавшие показаться таковыми депутаты и чиновники, кто всерьез, а кто сквозь улыбочку создавали утечку: «Рублики увязаны с наркотиками, с оружием. По сравнению с нашими умельцами и джигитами Ичкерии Пабло Эскобар — мальчишка». В эти славные денечки и въехал в Тоомреа, таллинский Вышгород, на тройке с бубенцами Ёне Стромберг. Кутил с «новыми» и перспективными, изучал, присматривался. Познакомился и с независимым депутатом Рийгикогу Яаанусом Кыйвсааром. Эстонец ему явно приглянулся рассудительностью, обстоятельностью, эрудированностью. Запивая бесподобную сырую строганину скверной местной водкой, они неспешно обсуждали наилучшие пути освоения миллиардов крон безвозмездных субсидий и пожертвований Запада на интеграцию иноземцев.
— Об этих русских пусть заботится Россия, — меланхолично заметил Стромберг, краем глаза наблюдая за реакцией Кыйвсаара. — Ведь после того, что они сделали с вами и вашей страной, вы должны их ненавидеть. На вашем месте я только так к ним и относился бы.
Ненависть к русским… Нет, у Яаануса её не было. Была зябкая, неодолимая неприязнь. И неверие всему русскому и всему, что от русских исходило. Допустим, судьба его родителей, судьба тысяч и тысяч эстонцев результат государственной политики; преступная, бесчеловечная, она формулировалась и руководилась одним человеком, который не был русским. Но у него лично уже после университета была любовь, которой он отдал себя всего без остатка. Псковская красавица Алена Дымова, преподавательница русского языка и литературы, восторгавшаяся его творческими порывами и планами, прожила с ним в мире и согласии пять месяцев и ушла к его лучшему другу, актеру Эстонского драмтеатра Эдгару Таммеру. «Любовная лодка разбилась о быт», — полупечально, полувесело процитировала она поэта, показав рукой на убогую мебель арендованной комнатушки. От горя Яаанус онемел. Где ему было тягаться с Эдгаром, сыном начальника таллинского пищеторга. Одно он твердо усвоил после такого предательства: жестокость и коварство составляют неотъемлемые черты русского характера.
