Игорь был согласен. Ему и самому эта идея пришла в голову: копнуть поглубже, в корень, в суть явления. И он решил: для начала нужно подружиться с каким-нибудь бродягой, подольше пообщаться с ним. Пусть поживёт у него в доме, раскрепоститься, поверит ему, Игорю, откроет душу… А там, кто знает, может и он сам уйдёт со своим новым другом «по Руси». Серёжку отправит в летний молодёжный лагерь, а сам на месяц-два – в «творческую командировку». Неплохая, между прочим, идея!
Найти подходящего «клиента» нетрудно – в любом отделении милиции. Правда, сейчас уже кое-кого попереводили в больницы и диспансеры – после его статьи. Но, честно говоря, Игорю не хотелось обращаться к милицейскому начальству. Нет, конфликтов он не боялся: его журналистское амплуа возмутителя спокойствия уже не раз их провоцировало. Просто прекрасно представлял: УВД не преминет с радостью прогнать его по всем бюрократическим ухабам – так сказать, в отместку. А время уйдёт. Да и люди там уже запуганные, зажатые. Вот если бы найти вольного, не выловленного бомжа… Да где же?
И тут Игорь вспомнил. Неделю тому он поздно возвращался через парк. Вот так же грустил о его запущенности, вспоминал детство. Проходил по задворкам сцены. И увидал, как из маленького высокого окошка боковой пристройки струится дымок и мерцает отблеск света. Подумал мимоходом: «Ну вот, хоть для бомжей приют, и то польза». И тут же забыл.
Предчувствие удачи, знакомое азартное ощущение, шепнуло ему: «Вряд ли менты об этом месте знали. Проверю, сегодня же!»
Теперь же невысокая фигура испуганно жалась в углу. Лунёв достал карманный фонарик, посветил на себя.
– Смотрите, я не милиционер! И я, если не хотите, не буду светить на вас. Если вы откажитесь, просто уйду, даже лица вашего знать не буду. Но… только мне кажется, моё предложение для вас выгодно. У меня вам будет спокойнее, чем здесь, особенно в эти дни, после облавы. А уйдёте, когда сами захотите. Но я думаю, мы подружимся. Меня зовут Игорь. А вас?
Наступила долгая пауза. Он продолжал светить на себя, ожидал. И вот человек в углу пошевелился, вздохнул глубоко. И тихо, тоненько, словно ребёнок, произнёс:
– Гриня…
Они вышли на крыльцо, и, прежде чем плотно прикрыть дверь, Игорь быстро обвёл фонариком пустую комнату. У стенки лежала грязная дерюга – спальное место, стоял ржавый чайник, сковорода без ручки. Посередине – выжженный в деревянном полу круг и грубое подобие вертела, что ли? «Здесь же и готовил себе, что-то жарил, варил…» – с жалостью подумал Игорь. Его новый знакомый шёл рядом, настороженно втянув голову в плечи. Игорь побаивался, что тот в любой момент рванёт в сторону, убежит. И чтобы не спугнуть, не прикасался к нему, не разглядывал, а только рассказывал весёлую историю о том, как в прошлом году работал уборщиком на ипподромовских конюшнях, вникал исподтишка в тонкости жокейского бизнеса.
Своего молчаливого собеседника Игорь разглядел только у себя дома, на кухне, отпаивая его чаем. И порадовался: классический тип боязливого и безобидного бродяжки. Да и вид ребёнка-переростка: худенький, невысокий, волосы хоть и грязны, но видно, что вьются белокурыми колечками, глаза светлы до прозрачности. Но взгляд не поймаешь – ускользает. Понятно, боится ещё.
Игорь прикинул: хоть и молодо выглядит Гриня, но по возрасту он всё же, скорее, ровесник ему. Похож на деревенского жителя. Должно быть, приехал когда-то в большой город из села – работать, мир посмотреть. Да по наивности попал в какую-то передрягу, растерялся, потерялся, опустился… Впрочем, сам всё расскажет, Игорь надеялся на это. А пока отправил гостя в ванную, мыться. Выдал ему полотенце, мочалку, мыло, шампунь, свои трусы, майку, спортивный костюм и шлёпанцы. Минут сорок в ванной лилась вода. Игорь даже удивился: «Однако у парня есть вкус к водным процедурам! Откуда бы?» И когда Гриня появился на пороге, розовый, с гладко причёсанными волосами, благоухающий лосьоном – «Сам нашёл на полке!» – он уже не показался хозяину дремучей деревенщиной. Взгляд его был всё так же застенчив и ускользающ, но фигура в блестящем «Адидасе» – гибкой и даже грациозной.
«Э-э, нет, – подкорректировал сам себя Игорь. – Он отнюдь не деревенщина. Ну что ж, это даже интереснее…»
– Ложитесь спать, – сказал он гостю, – отдыхайте. А завтра… или в другие дни расскажите мне о себе, что захотите. И если захотите.
В комнате он уже раздвинул кресло, накрыл простынёю, положил подушку. Протянул гостю плед. И когда выходил из комнаты, Гриня в след ему своим детским голоском произнёс:
– Спасибочки вам… Я ведь к семейному дому не привычный. С раннего детства сирота…
Гриня не солгал. Он и вправду был сиротою с пяти лет. Его родители сгорели при пожаре. После бабушка много раз рассказывала ему об этом, но Гриня кое-что и сам помнил. Огромный красивый дом у реки, лодку с парусом, беседку в саду, гамак между деревьями… И женщину – босая загорелая нога, свисающая через плетеный край гамака, обнажённое плечо. Грудь, весёлый смех: «Иди сюда, малыш!..»
Отец его, если говорить по-современному, был большим профсоюзным боссом. То есть, заправлял организацией, куда входили профсоюзы всех крупных и мелких предприятий столицы союзной республики, некоторых научных институтов. Считался одним из «отцов» города. Мафия того времени, семидесятых годов. Он был высок, мощен, хотя и слегка грузноват. И не стар, но всё же мать Грини была значительно моложе мужа.
Бабушка часто, сердясь, говорила Грине:
– И в кого ты такой шибздик мелкорослый удался? Что отец, что мать твои были – загляденье, порода! Ох, небось Людка подгуляла с кем-то мимоходом? Точно, подгуляла! С неё сталось бы – такая шлёндра была…
И смеялась, довольная. Бабушка не приходилась Грине настоящей родственницей. В доме у его родителей она занимала особое положение – вроде распорядительницы хозяйством, да за ним, малышом, присматривала. Когда случилось несчастье, забрала Гриню себе, оформила опекунство.
В то роковое лето семья жила на ведомственной даче, в закрытом посёлке для таких же шикарных дач большого начальства. Отдыхали, как говорил отец, «по-простому». Он ездил на рыбалку, несколько раз брал с собой сынишку. Правда, ездили рыбачить на своей яхте – при ветре под парусом, в безветрие на моторе. Зато с мамой и в самом деле просто ходили в лес – по грибы, а на склонах холмов собирали ягоды. Гриня помнит, как он ложился в густую траву на живот, поднимал руками спутанные пучки, а там, как под ковром, россыпью краснели крупные ягодки… Они ложились с мамой в эту жаркую траву и смотрели на облака, похожие то на зверей, то на корабли… Он так любил лежать, прижимаясь к маминому телу. Ей это тоже нравилось, наверное, потому она и позвала его тогда…
Гриня бегал по детской площадке в саду, запуская и догоняя свой красивый заводной самолетик. И не заметил, как забрался в дальний конец двора, к беседке. Там, привязанный к стволам вязов, раскачивался гамак, а в нём барахтались, словно боролись, мать и отец – загорелые и голые. Гриня сразу понял, что они не ссорятся, потому что они смеялись. Мама дрыгала в воздухе ногами, весело вскрикивала, била пятками отца по спине и по незагорелым ягодицам. Он тоже похохатывал и как-то смешно подпрыгивал. Гриня не удержался, хихикнул. Мать и отец одновременно повернули головы. Отец как будто испугался, но мама ещё сильнее засмеялась, замахала руками:
– Гришутка, малыш, иди сюда! Вот потеха!..
Но у отца напряглись плечи, он стал медленно приподниматься, и мальчика охватил страх: вот сейчас этот голый большой мужчина встанет, повернётся к нему… Стало жутко и стыдно, Гриня всхлипнул и побежал прочь. Но успел услышать мамин голос:
– Ну вот, испугал мальчишку! А так забавно было бы…
…Всё это Гриня помнил сам. Бабушка не могла ему этого рассказать, она и знать не знала ничего.
А дня через два, когда он раскачивался на качелях, прямо перед его глазами из окон дома полыхнуло пламя, загудело, он закричал, спрыгнул на взлёте, упал лицом в землю, а по затылку ему стукнула налетающая доска…
Дом горел, как картонный: полированное дерево, бархатные портьеры, ковры… Испачканный, ушибленный, испуганный до смерти мальчик забился в собачью будку. И пёс, лучший приятель его игр, такой же жутко испуганный, цапнул Гриню за ухо. Но потом узнал, заскулил, прижался… Когда пожарные вытащили мальчика из будки, он был в полуобморочном состоянии: с закатившимися глазами, окровавленный, в мокрых и перепачканных штанишках. Дом потушили, верхний этаж даже удалось спасти. Но вот отец и мать Грини оба оказались в подвале. Сгорели.
Потом кое-что удалось выяснить. У отца в подвале была оборудована мастерская. Он, даже став большим начальником, любил работать руками. В тот день он ремонтировал там забарахливший лодочный мотор. Мать, видимо, спустилась к нему, принесла поесть или выпить. Возможно, искра от сварочного аппарата отлетела далеко и попала на стоящие там банки с краскою. Они вспыхнули мгновенно. А входной люк, почему-то, заклинило…
