— Справедливое замечание, господин де Бланко, но его бизнес мало распространялся на Италию, все больше на американский континент… Кстати, вы были первым, кто проводил зондаж среди членов кабинета Санчеса по поводу энергопроекта?
— На этот вопрос вам ответит юрист нашей корпорации, господин инспектор… Что же касается времени, когда началось мое сотрудничество с Грацио, то это, дай бог памяти, началось году в семьдесят пятом… Да, именно так…
— То есть после смерти испанского диктатора?
— Я бы не стал так говорить о генералиссимусе Франсиско Франко. Он не был диктатором, во всяком случае, последние годы своего правления… Мы, люди бизнеса, через жену Франко, отдав ей акции крупнейших магазинов "Корт инглез", смогли ввести его в нашу среду, А нам не нужна диктатура, во всяком случае, пока не возникла кризисная ситуация и дело может быть чревато бунтом черни.
— Такого рода точку зрения можно дискутировать, а вы занятой человек, господин де Бланко, я не вправе злоупотреблять вашим временем. Но вы обязаны согласиться, что ваше сотрудничество с синьором Грацио началось в первые дни детанта, не правда ли?
— Вы хотите сказать, что я левый бизнесмен? — улыбнулся де Бланко. — Нет, я монархист, то есть живу в мире реальностей. Мой брат занят в сфере бизнеса с Америкой, я с Востоком, дядя поддерживает контакты на европейском континенте; нормальная жизнедеятельность планеты невозможна без и вне надежных контактов с русским колоссом, худой мир лучше доброй войны.
— У Грацио был хороший бизнес в коммунистическом мире?
— Этот вопрос вы зададите моему юристу, господин инспектор.
— Хорошо, я подойду к интересующему меня делу с другой стороны… Леопольдо Грацио никто никогда не угрожал? Особенно после того, как он наладил широкие контакты с коммунистическими режимами и развивающимися странами?
Бланко спросил разрешения закурить, достал самые дорогие сигареты "ротман" (без фильтра, густо-сладкие), прикурил от массивного золотого "дюпона", потом наконец ответил:
— Мне такого рода факты неизвестны, господин инспектор.
— А вам, особенно последнее время, никто не угрожал?
— Даже если бы это было, я не стал бы вам говорить, господин инспектор, это не по правилам.
— Господин де Бланко, — медленно, чеканя слова, произнес Шор, — я тоже поступаю не по правилам, предупреждая вас о том, что ваша жизнь в опасности. Данные прослушивания ваших телефонных разговоров позволили мне сделать вывод: будете вы откровенно разговаривать со мною или не станете этого делать, поделитесь своими соображениями, связанными с убийством Грацио, или будете, как вас просят, настаивать на версии его самоубийства, опасность вам грозит постоянно. И это связано, как мне представляется, с судьбой энергопроекта для Гариваса. Это все, господин де Бланко, я больше вас не задерживаю.
Лицо Бланко враз сделалось морщинистым; Шор поразился этой перемене: только что перед ним сидел лощеный моложавый красавец, и вдруг стало видно, сколько усилий тратит этот старик, чтобы сохранять себя на людях; постоянная схватка с возрастом!
— Я могу это ваше заявление, господин инспектор, повторить представителям прессы?
— Вы не решитесь, господин де Бланко, вы никогда не решитесь на это, ибо отдаете себе отчет, в каком сложном положении находитесь. Вы правы, полиция коррумпирована, Мегрэ — выдумка доброго и талантливого Сименона, вы правы, мы работаем хуже, чем преступники, но все-таки мы пока еще умеем охранять ключевых свидетелей. А вы свидетель именно такого рода.
— Господин инспектор Шор, вы были весьма любезны, советуя мне избрать верную линию поведения, благодарю вас сердечно. Но позвольте и мне дать вам совет: знайте, на кого можно замахиваться, а на кого рискованно. Не думайте, что ваша жизнь будет вне опасности, если вы и дальше станете заниматься правдоискательством.
— Вас уполномочили сказать мне это? Или вы сделали такого рода заявление по собственной инициативе, исходя из добрых ко мне чувств, господин де Бланко?
— Мне импонирует ваша манера поведения, господин инспектор. Вы очень смелый человек, но вы еще более беззащитны, чем я. Де Бланко поднялся, сухо кивнул и пошел из кабинета. Шор остановил его.
— Господин де Бланко, для вашего сведения: человек, назвавший себя Роберто, да, да, тот самый, который советовал вам не влезать во все это дело, прилетел сюда из Палермо, он, сдается мне, из семьи Дона Валлоне, из их группы влияния. Вам это известно?
— Нет, мне это не было известно.
— Можете использовать мою информацию в ваших целях, господин де Бланко, фрау Дорн великолепно владеет итальянским, она поможет вам в доверительной беседе с Доном Валлоне, если вы на нее решитесь.
29
14.10.83 (17 часов 27 минут)
Советник посольства по вопросам культуры был, как всегда, дружелюбен.
— Мистер Степанов, я думаю, ответ из столицы придет с часу на час, у вас нет никаких оснований для беспокойства, можете покупать билет, надеюсь, вы с пользой проведете время в Шёнёф, согласитесь, я и так пошел на нарушение всех норм, ведь гражданам вашего блока надо ждать ответа из министерства иностранных дел две недели, я же взял на себя смелость, и мне приятно было это сделать для вас…
Степанов испытывал усталость, когда ему приходилось посещать консульства, заполнять три анкеты, бежать в универмаг, чтобы сфотографироваться в цветном автомате; он обычно ходил без галстука, дипломаты — люди вежливые, замечаний не делали, но кряхтели, обрезая маленькие портретики, о чем-то переговариваясь друг с другом явно осуждающе; он уже привык к тому, что ему приходилось платить за телеграммы, которые отправляли консульские работники в министерства, мотивируя это необходимостью убыстрить выдачу визы; привык к тому, что надо искать среди знакомых тех, кто знал кого-то в посольстве, звонить, объясняя цель поездки, просить поднажать, замолвить слово; с тех пор, как он начал много путешествовать, все это стало бытом, но таким, привыкнуть к которому не дано — и унизительно, и по нервам бьет.
Положив трубку, он отчего-то вспомнил выездной секретариат российского писательского Союза, когда один из правдолюбцев обрушился с трибуны — это было в Волгограде на тех руководителей хозяйств, кто в своей практике пользуется "отвратительным, не нашим правилом": "Хочешь жить — умей вертеться". А потом писателей пригласили в замечательный совхоз между Волгой и Доном. Директор водил гостей по усадьбе; все восторгались прекрасными домами, крытыми оцинкованным железом ("Товар фондовый, посмеиваясь, удивлялся директор, — как попал к нам, неизвестно; в конституции записано "можно", а на словах больше предпочитают "нельзя"; у нас прибыль хорошая, хотели открыть музыкальную школу, договорился с пенсионерами, педагогами из города, те согласились приехать, обратился наверх — "нельзя"; хотели открыть клинику, нашли пенсионеров врачей, на общем собрании решили построить им квартирку при новой больнице, поехал в город — "нельзя"!).
А потом директор привел писателей в огромный транспортный парк, представил гостям маленького голубоглазого, очень быстрого человека, оглядел его любовно и сказал: "Это наш транспортный гений. Если бы не он, все планы бы завалили. Истинный талант, живет по замечательному принципу "время деньги" или же, на наш манер: "Хочешь жить — умей вертеться".
Правдолюбец, сторонник степенности, враг шустрости смущенно улыбался, пожимая плечами. "И сюда проникла зараза".
…Степанов научился "вертеться", когда путешествовал по миру; первый раз он столкнулся с такого рода необходимостью, когда ему надо было попасть на антифашистский съезд писателей в Латинской Америке, а лететь туда можно было только через Париж, на "Эр Франс". Французы тянули с визой; тогда он купил билет, сел на самолет и в аэропорту Орли получил без всякого труда (экономика диктует свои законы политике, "Эр Франс" нужны перевозки, компанию не интересует партийная принадлежность того, кто платит деньги за билет, компанию интересует профит, иначе будет забастовка, нестабильность, кризис) транзитную визу на семьдесят два часа, ибо пассажир должен иметь гарантированную возможность состыковать свои рейсы. Однако же самолета в Буэнос-Айрес не было, точнее, все места проданы, и Степанов отправился в городской полицейский комиссариат, заполнил обязательные анкеты, представил три фотографии и получил вид на жительство. Он мог теперь провести здесь месяц; улетел, впрочем, через пять дней, как только подошла очередь на рейс…
Сегодня он тоже вертелся достаточно долго, пока наконец не вышел на Жюля Вернье, профессора экономики, который занимался проблемами биржи; знал, как говорили, все обо всех финансистах; напрямую к нему позвонить нельзя было; на Западе люди весьма подозрительно, а порою со страхом относятся к тем, кто прилетел из Москвы, нужен гарант, личные связи, будь они трижды неладны, а, впрочем, нечего бурчать на самого себя и на весь мир, мы же уговорились: "Хочешь жить — умей вертеться…"
