Студия занимала правое крыло первого этажа данного дома – то есть две выкупленные бывшие жилые квартиры, по всей видимости. Сам продюсер являл собой классический портрет творческого человека: длинные, не очень чистые волосы, собранные сзади в «хвост», клетчатая рубашка навыпуск, поверх которой накинута незастегнутая кожаная жилетка, джинсы, ассиметрично рваные на штанинах. Он сидел в главной, как я поняла, комнате, снабженной всяческой музыкальной аппаратурой, за пультом управления, и щелкал правой рукой мышью. В левой у него дымилась сигарета, длинная полоска пепла с которой норовила упасть на голубой ковер под ногами.
– Стас! – повысив голос, позвал Бобров.
Продюсер Лобоцкий обернулся, торопливо снял наушники и кивнул, протягивая Боброву руку.
– Привет, привет, – проговорил он с наигранной, как мне показалось, улыбкой, мельком скользнув по мне взглядом, но в то же время явно оценивая. – Присаживайтесь. Кофе, чай?
Я хотела было отказаться, но Лобоцкий, мягко улыбнувшись, сказал доверительно:
– Не отказывайтесь, у меня кофе особый!
– С афродизиаками? – усмехнулась я.
– Приятно пообщаться с образованным человеком! – с чувством произнес Стас, прижимая руки к груди и поворачиваясь к Боброву.
– Мой помощник Евгения Максимовна, – проговорил Бобров заученную фразу, ставшую для него уже шаблонной.
– То-то я смотрю: для жены молода, для дочери старовата, – кивнул Лобоцкий и тут же вновь сложил руки на груди: – Простите, пожалуйста, это без всякого намека на ваш возраст.
– Стас, тебе прекрасно знакомы и моя жена, и моя дочь, – усмехнулся Бобров. – Так что не выделывайся.
– И не думал, – качнул головой продюсер, поднимаясь со стула и направляясь в соседнюю комнату. – А кофе у меня настоящий, молотый, с пряностями.
Он исчез, а я склонилась к Боброву с замечанием:
– Я думала, ваш продюсер выглядит посолиднее.
– Ложное впечатление, – поморщился Бобров. – Стас, хоть и выглядит как подросток с гитарой, вхож во все коммерческие круги. И с Москвой договаривается сам, и с местными функционерами. И папа у него – замминистра культуры области. Так что не волнуйтесь, я с ним не первый год знаком, знаю, что делаю.
– Ну что ж, хорошо, – согласилась я.
Из дальней комнаты тем временем повеяло восточным ароматом. Вскоре показался и сам Лобоцкий с подносом в руках, на котором стояли три чашки, над которыми клубился пар.
– Прошу, – выставляя поднос на стол, пригласил он.
Кофе и впрямь был вкусным, крепким и терпким. Правда, я больше привыкла к европейскому способу приготовления, но для разнообразия стоило отведать и этот вариант.
– Ну как? – улыбнулся Лобоцкий, явно ожидая похвалы.
– Вкусно, – коротко прокомментировала я.
Стас картинно вздохнул и откинул со лба длинную прядь. Бобров уже покончил с напитком и, отставив чашку, ожидал перехода к сути разговора. Однако Лобоцкий не спешил. Он принялся рассказывать о Турции, где кофе является очень распространенным напитком, потом плавно перешел на магрибские страны, а затем свернул беседу на тему каджунской кухни.
– Так что хотел, Стас? – не выдержал Бобров.
– Еще кофе? – предложил Лобоцкий.
– Хватит, – решительно ответил Бобров. – Что за дело?
– Как Камилла? – вместо ответа спросил продюсер.
– А что Камилла? Камилла в порядке, готовится к завтрашнему выступлению, – пожал плечами Всеволод Евгеньевич. – Надеюсь, все идет по плану?
Лобоцкий издал еще один вздох.
– Не совсем по плану, – чуть склоняя голову и словно извиняясь, сказал он.
– Почему? – нахмурился Бобров. – Арсений не приедет?
– Нет-нет! – замахал руками Стас. – С Арсением как раз все в порядке.
– А что тогда не в порядке? – терял терпение Бобров. – Да не тяни ты кота за хвост, говори уже! Деньги нужны?
Стас поиграл руками в воздухе и сказал:
– Всеволод Евгеньевич, я думаю, Камилле не стоит завтра выступать.
– Это еще почему? – воззрился на него Бобров.
– Ну, не стоит, и все! – уклончиво сказал Лобоцкий. – Не стоит расстраиваться, подумаешь, один концерт! Будут и другие.
– Что ты мне мозги пудришь? – вскипел Бобров, вскакивая со стула. – Что надо? Бабки хочешь? Так и скажи, я добавлю! Сколько?
Лобоцкий молчал.
– Сколько? – повторил Бобров, выхватывая из внутреннего кармана бумажник. – Пять штук даю!
Продюсер продолжал хранить молчание.
– Что, мало? – удивился Бобров. – Ладно, десять. Стас, побойся Бога! Десятка сверху! Изначально по-другому договаривались!
– Понимаете… – стараясь подбирать слова, начал мяться Лобоцкий. – У Камиллы не очень-то сильные вокальные данные, да вы и сами знаете… Я же вас еще с самого начала предупреждал, помните? Я говорил…
– Помню я, что ты говорил! – резко перебил его Бобров. – Ты говорил, что все это не проблема, если есть деньги! Деньги я, кажется, платил тебе исправно, причем немалые! Да что там говорить, ты из меня вытянул в разы больше, чем требовалось! Заметь, я слова тебе не сказал! Что сейчас произошло?
– Ну просто Москва хочет, чтобы была певица посерьезнее, вот и все, – смотря сквозь Боброва в стену, выпалил Лобоцкий.
– Да ладно мне мозги трахать! – разозлился Бобров. – Какая Москва? Какую серьезную певицу? Кто тебе приказал задвинуть Камиллу?
Я заметила, что у Боброва заходили скулы, и он налился помидорным соком.
– Кто тебя перекупил? – вскричал он. – Заварзин?!
Лобоцкий молчал, потом пробормотал:
– Я не могу выдавать коммерческую тайну.
– Да ладно, тоже мне тайна! – продолжал бушевать Всеволод Евгеньевич. – Как будто я не видел, что его тачка от твоих дверей отъехала! Это он тебя науськал? Да это и так понятно, что он! И ты мне хочешь сказать, что Эльвира – серьезная певица? Не смеши меня, Стас! Сколько он тебе предложил? Даю в два раза больше!
Лобоцкий продолжал молчать, очень внимательно изучая носы своих пижонских лакированных ботинок.
– В два с половиной больше даю! – повысил голос Бобров.
Ответа вновь не последовало. Лобоцкий старательно делал вид, что на него напал внезапный приступ глухоты.
– Та-а-к… – протянул Бобров. – Значит, не в бабках дело? Значит, это сверху идет? Заварзин договорился – и ты сразу в штаны наложил? Сразу в сторону? Предатель ты, Стас, и слизняк, вот ты кто!
– Всеволод Евгеньевич, – обрел слух и голос продюсер. – Вы же знаете, у нас своя система. Я человек подневольный, мне что скажут – то и делаю. Не я решаю эти вопросы, а местные функционеры.
– Да? – ехидно переспросил Бобров. – На хрена ж ты тогда нужен, такой продюсер, если ты не решаешь такие вопросы? Я тебе за что плачу? За что плачу, я тебя спрашиваю? За Заварзина? Я тебе плачу за то, чтобы моя дочь пе-ла! Моя дочь, понятно?
Бобров постепенно наступал на Лобоцкого, все ближе и ближе. Я потихоньку поднялась со стула, готовая разогнать назревавшую бурю физическим воздействием.
– Ваша дочь не сможет петь завтра, – неожиданно решительно заявил Лобоцкий. – В другой раз.
– А я сказал: моя дочь будет петь! – сжимая кулаки, заорал Бобров.
Я стала сзади, и вовремя: Бобров вдруг ухватил жиденького продюсера за воротник рубашки и резко рванул на себя. Затрещали пуговицы, глаза Лобоцкого расширились… Я мягким, но сильным движением перехватила руку Боброва и отвела ее в сторону. Он вынужден был отпустить Лобоцкого, и продюсер по инерции пролетел вперед и шлепнулся на пол. Довольно проворно поднявшись, он посмотрел на красного, разгневанного Боброва и произнес:
– Зря вы так, Всеволод Евгеньевич. Я здесь совершенно ни при чем.
– Всеволод Евгеньевич, думаю, стоит прекратить этот разговор, он все равно бессмысленный, – шепнула я своему сорвавшемуся с катушек клиенту.
– Точно так, – вторил мне Лобоцкий. – Я уже ничего не могу решить…
– Ах, так! – тяжело дыша, проговорил Бобров. – Ладно! Поговорим мы с тобой в другой раз. А я этот вопрос решу без тебя. Только запомни: моя дочь будет петь, понял? И Заварзину так и передай!
И Бобров стремительно двинулся к входной двери, обдавая меня легким ветерком от развевающегося шарфа. Я поспешила за ним. Лобоцкий не сказал ни слова на прощание.
Бобров быстро прошагал к машине, я чуть ли не бегом следовала за ним, на ходу щелкая пультом сигнализации. Бобров раскрыл дверцу и сел, хлопнув ею.
– Я понимаю ваше состояние, но все-таки прошу не портить мою машину, она мне еще дорога, – бросила я. – Кстати, куда мы едем?
Я уже заметила, что на Боброва хорошо в плане успокоения действуют простые, обыденные фразы, произнесенные рядовым, холодным тоном. Вот и сейчас Бобров быстро взял себя в руки, извинился и, насупившись, проговорил:
– Давайте пока прямо, там видно будет.
Едва мы выехали из арки, как он произнес:
– Бывают же такие уроды!
– Это вы о ком? – осторожно уточнила я.
– О них о всех! И о Заварзине, и о Лобоцком, и о москвичах этих зажравшихся! – в сердцах выдал Бобров.
