У изразцовой печи в комнате Кирилла Степановича было тепло и уютно. Но тревожно-лихорадочное состояние поиска не давало возможности насладиться тишиной и покоем, да еще в окна горстями сыпало снегом — мела метель.
Около четырех часов утра Викентий Павлович сказал:
— Все, больше не могу, глаза слипаются. Надо немного отдохнуть, потом продолжим. Оставим все как есть.
Он напоследок бегло просмотрел разложенные стопки бумаг, потянулся за отдельно лежащим листочком. Некоторое время назад он просмотрел список людей, отбывавших каторгу вместе с «Лычом» и освободившихся не менее полутора лет назад, и, сам еще того не понимая почему, отложил листок в сторону. Теперь же, перебарывая сонливость, вновь просмотрел его.
Перечислены были шесть фамилий, клички этих людей, короткие биографические данные, особенности характеров, отношения конкретно с Фрусовым. Как и первый раз, взгляд Петрусенко остановился на данных одного из тех, кто характеризовался как близкий приятель «Лыча». Звали этого заключенного Илья Круминьш, он был осужден еще совсем молодым человеком за крупные денежные махинации. Отсидел три года, освободился два года назад. Кличку имел «Гусар», из чего Петрусенко сделал вывод, что сей молодчик не только с ценными бумагами, но и с картами умеет хорошо махинировать. Сейчас, перечитывая вновь все, написанное об этом «Гусаре», Петрусенко понял, почему споткнулся на нем. Два момента сконцентрировали его внимание. И те, кто охранял «Гусара», и те, кто делил с ним заключение, отмечали его артистизм, умение копировать других людей, разыгрывать, по необходимости, то благородную невинность, то полное ничтожество. А однажды он развлек и охранников, и каторжан изображением какой-то сцены из классической пьесы. Какой именно, в бумагах не называлось, но отмечалось, что это случилось во время вынужденного перерыва в работе. Очищался под застройку большой участок леса, когда хлынул ливень, гроза — все спрятались под навесом, и «Гусар» что-то изобразил…
Второе, на что обратил Петрусенко внимание: промелькнуло название его родного города Харькова. Круминьш там постоянно не жил, но «гостил» подолгу, и именно в Харькове был арестован и осужден.
Что-то тревожило Викентия Павловича, перед глазами мелькали разноцветные осколки, как в мозаике, казалось, они вот-вот во что-то интересное сложатся… Но нет, это не осколки, а просто разноцветные круги от сильной усталости. Спать, спать…
А часа через два, когда в окна уже брезжил слабым отблеском рассвет, он проснулся, как от толчка. Во сне мозаика сложилась и, на счастье, не рассыпалась от мгновенного просыпания. Викентий теперь знал то, что и должен был знать, имея на руках все пусть и обрывочные, но конкретные эпизоды и факты.
Главный подозреваемый — Тихон Серков, он же Демьян Фрусов, он же уголовник «Лыч». Есть много оснований предполагать, что именно он убил одну из жертв «маньяка» или присутствовал при убийстве. Но «маньяк» — не он. Тот иной: все время разный, но всегда привлекательный. «Ряженый» — то есть каждый раз играет другую роль. И играет хорошо. А у «Лыча» был по каторге дружок, отличавшийся любовью к театральной игре. И освободился этот «актер», то есть Круминьш, немногим ранее побега самого «Лыча». Круминьш же тесно связан с городом Харьковом, так тесно, что даже был там арестован. И именно в Харькове Петрусенко слышал странную историю о каком-то актере и «дамочке из Саратова». Дамочке необходимо было внушить доверие к актеру. Делалось это чисто мошенническим способом, с помощью криминальных лиц…
Викентий Павлович понял, что круг почти замкнулся. Здесь, в Саратове, кровавый убийца-маньяк подвизается в актерах. Есть здесь в ресторанах варьете, но это — вряд ли. А вот театр в Саратове один. Петрусенко знаком с одним из актеров этого театра, Петром Уманцевым. Кстати, по возрасту и описанию «Гусар» походит на Уманцева. Но можно ли это считать основанием подозревать молодого человека? Ведь он — жених очаровательной девушки высокого происхождения, сам вхож в высшие круги города, серьезный, умный… Да, он показался Викентию необоснованно высокомерным во время их короткого диалога у Орешиных и поэтому неприятным. Но это не повод связывать Уманцева со страшными преступлениями. Да и разговор о харьковских театрах он не поддержал… Правда, последняя погибшая, Анна Городецкая, хорошо знала Уманцева. И похоже, хорошо знала своего кавалера-убийцу. Но ведь и другие жертвы знали убийцу. А вот с Уманцевым вряд ли их дороги пересекались…
Петрусенко, несмотря на то что спал совсем немного, был бодр и полон сил. «Горячо, горячо!» — твердил он сам себе, умываясь и одеваясь. Завтракал он вместе с Кириллом Степановичем, но решил ему пока ничего не говорить. Хотя бы первую половину дня: просто надо свои мысли систематизировать, записать. А уж потом, конечно же, и Одинокову, и Вахрушеву рассказать. Дело общее…
Как ни рано прибыли Петрусенко и Одиноков в управление, но там уже в теплой прихожей у дежурного полицейского, распахнув тяжелый тулуп, сидел, дожидаючись их, извозчик, тот самый, что возил в роковую поездку Анну Городецкую.
— А я к вам, господа следователи, — вскочил он. — Вспомнил давеча кое-что, а вы просили, ежели что, сообщить…
Петрусенко быстро взял его под руку:
— Пойдемте… Степан Иванович, сейчас все расскажете. — У себя в кабинете посадил человека на диван. — Что же вы вспомнили?
— Сегодня во сне мне приснилось: качу я ночью и везу тех двоих… Все время о том происшествии думаю, а вот никогда не снилось. А сегодня ночью — поди ж ты!.. Да… Катим, значит, во сне, они там разговаривают, я словно бы знаю, что барин — убийца, все думаю, как бы предупредить барышню. И к разговору прислушиваюсь.
Викентий и Кирилл переглянулись. Им обоим хотелось, чтоб извозчик поскорее говорил что-нибудь конкретное. Но оба знали: перебивать нельзя. А Степан Иванович не заставил их долго ждать. Он уже почти закончил свой рассказ.
— Прислушиваюсь, значит, а барышня весело так и говорит кавалеру: «Бедная княжна Леночка!» И смеется… Я понимаю, конечно, сон — это примарь. Но вот я проснулся. И прямо жаром меня обдало: убитая барышня и на самом деле говорила такие слова. Я не слушал вовсе, а слышал, выходит. Но вспомнил только во сне. «Бедная княжна Леночка» — так барышня говорила. И смеялась, весело очень.
У Одинокова растерянно и удивленно поползли вверх брови:
— Как же так… — начал он.
Но Петрусенко его прервал:
— Погоди, Кирилл!
Он проводил к двери извозчика, поблагодарил его и попрощался. И только закрыв дверь, повернулся к товарищу.
— Вижу, мы с тобой подумали об одном и том же!
— Но Викентий! При чем здесь княжна Елена Орешина? Не может быть, чтоб Анна Городецкая говорила о ней!
— А я вот, милый мой, теперь точно знаю: Анета смеялась именно над своей подружкой, княжной Леночкой Орешиной. Вместе с ее женихом.
— Но, Боже мой! Не хочешь ли ты сказать…
— Да! — Викентий резко встал, голос его был жесток. — Это Петр Уманцев, у меня нет сомнений! И у меня есть тому доказательства. Пошли к Вахрушеву, я все вам сейчас растолкую.
…В кабинете полицмейстера на несколько минут повисла тишина. Петрусенко, сам взволнованный своим рассказом, набивал табаком трубку. На столе лежала расчерченная им схема. Очень наглядная схема! Кружочки с именами, соединенные линиями, сплетались в сеть, в центре которой оказывался один человек.
Вахрушев перевел дыхание.
— Ваши доводы очень убедительны, Викентий Павлович. К сожалению!.. Но ведь это только косвенные доказательства!
— Когда-то, в Харькове, я спросил у Хорька: «Что же это за артист?» Он отказался назвать имя, а я не настаивал. История была забавной, но меня совершенно не касалась. Теперь же я снова спрошу его, и он не откажется ответить.
— И вы думаете?..
— Уверен, он назовет Петра Уманцева!
— Да вижу, вижу я, что все складывается одно к одному! — Вахрушев был расстроен и не скрывал этого. — Я ведь радуюсь тому, что убийца будет пойман, жертвы прекратятся. Радуюсь, Викентий Павлович, и восхищаюсь вами. Но я думаю о своих друзьях Орешиных: княгиня Мария Аполлинарьевна такая гордая женщина! А княжна!.. Как они это переживут?
— А я о другом, Устин Петрович, думаю, — воскликнул Одиноков. — Им всем угрожает опасность каждую минуту!
— Это вы напрасно, Кирилл Степанович, — Вахрушев посмотрел на Петрусенко. — Вы, Викентий Павлович, как я погляжу, тоже на этот счет не беспокоитесь?
Викентий, сделав первую затяжку, кивнул головой:
— Думаю, Кирилл, ты зря паникуешь. Он вхож в дом Орешиных уже более полугода, если не ошибаюсь. Здесь как бы его семья. Такое бывает с самыми жестокими преступниками. И еще… Простите, что затрагиваю интимную тему… Я уверен, что пока у артиста нет со своей невестой физической близости, — она в безопасности. Он теряет над собой контроль именно в такие минуты.
