– Друг! Сделай еще кружок над этой красотой! – крикнул Потапов, влезая в кабину.
Вертолет пошел над озером, оставляя его слева, чтобы, пролетев над усадьбой, взять курс на базу.
– Господин Потапов! – дернул его за руку один из охранников, показывая пуговицу с солдатской формы.
– Где нашел?!
– На крыльце, между досками.
– Черт! – Потапов огляделся и спрятал пуговицу в карман гимнастерки.
Из личных записок доктора. Отрывок № 5.
Заозерка, 1913 год
Сразу после похорон я и Владимирский собрали все вещи Марии Афанасьевны и вслед за книгами отнесли в ее спальню. Бедный вдовец простился с ними и велел через какое-то время заложить дверь и забить окно.
После похорон Машеньки и трагической гибели пасечника прошел год. Конец лета выдался дождливым, холодным, гнилым. Мы с Петром Николаевичем пили чай на зимней террасе, где часто теперь проводили свое время в разговорах.
Немота его прошла. Как я предположил, была она суть истерической. Он принимал микстуру, которую я готовил, но заметных улучшений не было. Имели место быть два припадка, и мне пришлось вспрыснуть ему морфия. Но однажды, видя, как Полинька бегает с воланом у самого края обрыва, жутко испугавшись, он позвал ее, на том и исцелился, что называется – «клин клином».
Однажды он мне поведал, что никак не может найти ожерелье жены, то, с синим камнем. Я на это ничего не ответил. Не мог же я в самом деле рассказать о ее просьбе припрятать украшение! И он решил, что сунули его куда-то вместе с вещами, которые сложены в спальне.
Мы, вдовец и несчастный влюбленный, каждый по-своему переживали траур, ревностно охраняя друг от друга чувства и секреты.
Сегодня же я пришел рассказать другу о странных ощущениях, которые стали посещать меня в это лето, почти сразу после годовщины смерти Марии Афанасьевны. Согревая руки о стакан горячего чая, я смотрел в окно и на Петра. Он тер ладонями лицо, ерошил волосы, засунул руки в карманы, долго глядел в окно. Я решил его развлечь:
– Петя, я недавно разбирал свои туринские записи и обнаружил описания интересных фактов и ощущений. Будто эти самые магические треугольники, расположенные в Турине, кто-то перенес сюда, в окрестности усадьбы. Вы слышали о том, что в Турине соединяются два магических треугольника? Турин, Лион, Прага – белый; Турин, Лондон, Сан-Франциско – черный? Утверждают, что именно там, в Турине, находятся врата в ад и именно там спрятано великое сокровище христианства – святой Грааль. Знаете, это огромные пространства земли, заключающие в себе светлую и темную магические энергии, и, конечно, такая сила не чувствуется на обширной территории. Если же их уменьшить, энергия становится концентрированной и вполне ощутимой. Вы понимаете, о чем я говорю?
– Маша что-то об этом рассказывала. Она увлекалась этим… Да, – перебил он меня нервно, будто боялся забыть что-то важное. – Давно. Я не помню точно… Но погодите, я хотел рассказать о том, что давно терзает душу мою.
– Говорите, Петр Николаевич, я слушаю, что вас беспокоит?
– Помните, мы говорили, что я чувствую себя виноватым, что привез ее сюда? Сейчас я чувствую вину вдвойне. Привез и не помог.
– О чем вы?
– Думаю я, что все-таки прав был пасечник! Знаете, однажды пришел городовой с письмом от нашего губернатора. И я ее увез сразу сюда. До этого, как вы знаете, когда мы с Машенькой поженились, я стал проводить здесь время наездами, не так часто, как обычно, хотя жизнь тут любил гораздо сильнее, чем в городе.
– Боже милостивый, Петр Николаевич, я не понимаю! Объяснитесь!
– В письме (а письмо от губернатора было приватным) он писал, что некие люди, и я их знал, утверждали, что госпожа Владимирская создала общество, в котором занимались не только спиритизмом, как это было модно, но совершали некие ритуалы в честь богини Дианы, и эти ритуалы были скабрезными. Он еще писал, что события эти стали известны в духовных кругах и могли иметь весьма печальные последствия.
Я показал ей письмо. Она ответила, что людей этих знает и что они для нее ничего не значат. Но возражать против отъезда в итоге все же не стала. Через пару дней мы уже ехали сюда. Возможно, она чувствовала, что ждет ребенка, и хотела провести в покое этот период. Во всяком случае, она решила, что проведем два-три года в моем дальнем поместье. Как вы думаете, я был прав, увозя ее из города?
– Несомненно. И вы, друг мой, не должны чувствовать себя виноватым. Вы ее спасали от самой себя. Она, в сущности, большой ребенок!
– Да! Она играла, воображая себя великой, посвященной в нечто тайное, и изображала это простодушно. Я пробовал как-то выправить ее. Помните, я с вами советовался?
– Что вы, дорогой мой Петр Николаевич, мучаетесь? Вы поняли, что она была в общем-то нездорова, вы ее спасли от мнения общества, защитили. Почему до сих пор вы чувствуете себя виноватым? Супруга ваша была отменной хозяйкой! Вы помните, какие праздники она устраивала? К тому же через год после рождения дочки она очень захотела в Париж, и вы прекрасно, кажется, там развеялись, – непонятно к чему добавил я. Наверное, чтобы скрыть свое смущение и некоторым образом стыд.
Я чувствовал себя ущемленным и даже обличенным, но старался не дать понять другу, что и я был сторонником этих Машиных увлечений, уже здесь, в его поместье, с его женой.
– Да, помню. Там, кстати, с этим ожерельем произошла пренеприятная история. Ну да ладно! – Он махнул рукой. – Простите, но вы знаете историю наших поместий?
– Нет, как-то не пришлось познакомиться, – солгал я немного. Некоторые факты мне поведала Мария Афанасьевна, но не хотелось перебивать: я видел, как это ему важно.
– Эти холмистые земли и озеро после войны с Наполеоном получил мой прапрадед за воинские заслуги. Там, за холмами, простирается равнина, поросшая лесами, и за топями есть деревенька Болотное.
– Знаю эту деревеньку, туда можно только в засушливое лето попасть.
– На эту землю указом Ивана Грозного был сослан его любимый купец Болотов. Тот осмелился привезти из Венеции в царский град невенчанную жену, итальянскую колдунью Антонию Орсини. И эта жена имела потайную комнату в его палатах, где поклонялась языческой богине. Донесли об этом царю. Поскольку царь привечал Болотова за небывалую честность, то не казнил его, не бросил в застенки, а сослал в глушь, явно полагая, что тот искупит свою вину тем, что не пропадет в этих болотах, будучи необычайно работоспособным. Так и образовалась эта деревенька. В середине девятнадцатого века прадед мой женился на праправнучке Антонии, которую, слышал, все-таки казнили за колдовские дела, а купец от горя сошел с ума и повесился. Земли наши соединились. Тогда уже мой дед построил нашу деревеньку, которую до сих пор «городком» называют за добротность и красоту крестьянских домов. Все мужчины нашего рода пробовали улучшить состояние присовокупленной земли, но все тщетно. Да и люди оттуда все здесь обживались. Однако с «той половины» досталось единственное наследство, которое не пропало, а передавалось из поколения в поколение, были это золотые цепи с камнем. Я и преподнес их Марии Афанасьевне в день свадьбы, чему она невероятно обрадовалась.
– Найдутся, друг мой, не беспокойтесь! Возможно, и правда в ее комнате остались. Так им там самое место!
– Так что вы там говорили про какие-то треугольники? – спросил меня Петр Николаевич. Мне показалось, что спрашивает он из вежливости, что-то еще волнует моего друга, а ожерелье было лишь поводом начать тяжелый разговор. И я оказался прав.
– Так вот, записи туринские совпадают с ощущениями, что посетили меня внезапно в наших местах. Вот, к примеру, тяжело въезжать мне стало со стороны новой железнодорожной ветки. Такая тоска подступает, и лошадь хлестать надобно чувствительно, чтобы двигалась вперед. Встанет как вкопанная и ни с места. Я уже не говорю про дорогу нашу лесную, что с большака заворачивает, да и заросла она сильно. Я на прошлой неделе по памяти только и выехал, с большими трудностями. Все там поменялось, и ощущалось присутствие какое-то странное в ближайших листьях и кустарниках. Трудно объяснимое. Не видное, но чувствительное.
– Что же это за треугольники такие?
– Магические. Магические треугольники. Один соединяет места проклятые; другой – благословенные. Их так и называют – треугольники зла и добра, – пояснил я и вопросительно взглянул на Владимирского. Он очень волновался и все ходил по веранде, засунув руки в карманы брюк. Потом остановился передо мной, потер ладонями лицо. Видно было, что сказать ему об этом чрезвычайно трудно. Но он пересилил себя:
