– А пропади все пропадом! Сами дойдем до части, подумаешь, сложности строят, задачки придумывают. А вот мы вас еще и опередим! Попрятались, сволочи! Раз! Два! Три! Четыре! Пять! Я иду искать, кто не спрятался – я не виноват. Ряса! Петюня! Идите сюда!
Никто ему не ответил, и, вернувшись, он увидел, что товарищи спят.
«Ну и правильно! Поспим, а там видно будет, что делать, может, наши вернутся», – думал рядовой Дунаев, укладываясь рядом с Петровым и Ряскиным.
Первым, в полной темноте и тишине проснулся Ряскин:
– Петров! Дунаев! Где вы?
– Да здесь, куда мы денемся! – ответил ему Дунаев.
– А где Петров?
– Рядом со мной. Спит.
– Не умер?
– Нет. Дышит.
– Где мы? Что делать-то будем? Жрать хочется нереально! А нас что, никто не искал?
– Похоже на то. Интересно, сколько сейчас времени? Вот посветлеет, будем сами выходить. Может, Петров к тому времени в себя придет.
– А сейчас что делать, Дунай?
– Я не знаю. Спи пока.
– Я боюсь спать. Мне такие ужасы снились!
– Ну ты даешь, Ряса! Расскажи!
– Не хочу! Потом как-нибудь.
– Потом не до того будет, будем дорогу искать.
– Вернемся в часть – расскажу. А сейчас страшно.
– Лады. Спи пока.
На рассвете проснулся Петров, долго молча смотрел на товарищей, крутил головой, тер глаза. Протянул руку рядовому Ряскину:
– Ряса, ущипни!
Тот с удовольствием выполнил просьбу.
– Ой, чего ты, больно!
– Так сам просил!
– А что мы здесь делаем?
Рядовой Дунаев доложил обстановку. Рядовой Петров недоверчиво слушал и, казалось, не верил товарищу:
– И что делать будем?
– Пойдем своих искать, – ответил рядовой Ряскин. – Вот Дунай говорил, что он с дядей два раза на охоту ходил, ему и карты в руки.
Они двинулись в путь и к вечеру наткнулись на железнодорожную ветку с ржавыми рельсами и сгнившими шпалами. На рельсах стояли несколько десятков старых вагонов.
Попрыгав и пообнимавшись от счастья, они отправились по шпалам туда, куда приведут, но в какой-то момент те оборвались. Тогда товарищи решили переночевать в лесу, а утром пойти в обратную сторону, ведь где-то это полотно должно было соединиться с другим. Как сказал рядовой Петров:
– Тупик – это хорошо, потому как – факт. Если здесь тупик, то там – выход.
Утром с того места, где они заночевали, увидели озеро и, спустившись с холма, обнаружили старый дом и услышали высокий женский голос, выводящий песню так хорошо, что и скала прослезится.
– Идут на Север срока огромные…
Из личных записок доктора. Отрывок № 6.
Серебрянка, 1913 год
Я подозревал, что могло быть написано в этих дневниках, и, честно говоря, был сильно раздосадован такой поспешностью друга. Вернувшись домой, я, чтобы не углубляться в распутывание черных догадок, сразу же придумал себе приятное дело: сел писать в Турин своему другу Филиппо Новелли, замечательному художнику, а также знатоку потустороннего и необъяснимого. Описав ему магическое расположение усадебных треугольников, я приглашал друга своего приехать погостить, а заодно вместе разобраться в происходящем. Подыскивая нужные итальянские слова, я задумался, пытаясь сконцентрироваться на ускользающей иностранной лексике, так и провел остаток дня.
Среди ночи я очнулся в томлении. Достал и крепко прижал руками к груди футляр с ожерельем. Этот футляр был для меня своего рода машиной времени: с ним я путешествовал в воспоминаниях и мечтах, с ним любовь жила во мне и давала силы, с ним посещали меня самые далекие воспоминания и странные вещие сны. Воображение все дальше уводило к Марии Афанасьевне. И привидилось мне, будто села она на свое привычное место за стол, погладила и рассеянно пролистнула несколько книг, потом вздохнула и, подперев голову ладонью, уставилась на меня:
– Дорогой мой друг Виктор Павлович, здесь ваша жизнь окончится в одиночестве и душевном страдании. Уезжайте куда-нибудь, женитесь, забудьте все и, главное, увезите с собой мой камень. И я буду рядом. Не брошу. А потом к себе заберу.
Он не понимал, говорила ли это она ему или он разговаривал сам с собой. Однако он видел, как она нежно улыбнулась, вышла вон и дверь тихонько за собой закрыла.
– Да! Я понял! Да, я уеду, уеду.
Честно говоря, мысль об отъезде тлела в моей душе давно. Да что там! С тех пор, как полюбил я Марию Афанасьевну. Но сейчас, после того, как она умерла, а Петя сжег записки, так мне их и не показав, что-то воспротивилось во мне пребыванию здесь окончательно. И хотя бросать друга стыдилось все мое существо, побег произошел в одну неделю. Была поездка в уездный город и прошение о переводе, его сразу удовлетворили, даже с повышением. Надеялся я лишь на приезд Филиппо, что меня он простит за внезапный отъезд, сообщать о котором я ему не стал, да и письмо не успело бы дойти, а Петю развлечет. Петр Николаевич очень скорбел и не мог понять причин происходящего. Я бормотал что-то невразумительное про желание семьи, детей, приплел повышение в должности. Видимо, для себя он решил именно это принять как весомую причину, к ней присоединял другие и все приговаривал одно и то же целыми днями: «Конечно, конечно, Виктор Павлович, вы хороший врач. Вам надобно расти, развиваться. Да и к столице ближе, там жену сподручнее найти. Езжайте, езжайте, мой друг. Да и детишки вам нужны. У меня вот Поля с Грушей отрада…» Складывалось впечатление, что он уговаривал сам себя, поворачивал в своей голове все так, будто это он придумывает мне важные причины для отъезда. Я настойчиво просил его не расстраиваться, обещая, что вскоре скрасить его досуг приедет мой хороший приятель, а мы будем слать друг другу письма.
Через пару недель я уже занимал кабинет старого доктора в поселке Серебрянка. На Казанскую я встретил Елену с такими же, как у нашей Маруси, каштановыми завитками на высоком лбу. На Покров мы поженились. В конце следующего лета родилась дочь Туся…
Я больше не бывал в усадьбе Владимирского и больше не видел его никогда, однако переписывались мы очень живо. Из этих писем я узнавал новости и представлял себе жизнь в целом. В усадьбе после скоропалительного моего отъезда пошли дни за днями, чужды и странны. Друг мой жил затворником, как дом с вечно закрытыми ставнями. Барышни росли дикарками, бегали с дворовыми ребятами наперегонки, скакали верхом, удили рыбу и, казалось, были счастливы. В уединенный дом заходил только отец Григорий да наведывался почтальон, доставлявший письма от меня.
Глава 15. Анфиса
Москва, 2001 год – Заозерка, больше полугода назад
Старушка – божий дуванчик в каракулевой облезлой беретке – подскользнулась и была подхвачена молодой девичьей рукой, сильной и уверенной.
– Благодарю вас, мил… девушка, хм, – она пыталась подобрать подходящее слово, – … гражданочка.
– Пустяки, бабуся! Вам куда?
Старушка кивнула в сторону почты.
– Я провожу.
– Премного благодарна! – Старушка выправила осанку и просунула лапку под спасительный локоток. – Здесь очень опасное место! – приговаривала она, скользя и совершая чудеса эквилибристики черной сумочкой, зажатой в свободной руке. А про себя подумала, что с почты надо бы вернуться другой дорогой, эту ей одной не преодолеть, чай не Тарасова.
Но, когда уже вышла на улицу, увидела свою провожатую.
– Бабусь! А я вас жду! Если не очень далеко, могу проводить до дома. Мне здесь еще час болтаться. Мой-то за мной только через… – она посмотрела на золотые маленькие часики. – … сорок минут придет. Задерживается, как всегда. Ну как? Провожу?
– Спасибо! Я уже думала другой дорогой вернуться. Длинной, но не такой скользкой. – Старушка стала спускаться с лесенки и, если бы не провожатая, вероятно, упала бы тут же, совершив малоэстетичный пируэт. Девушка успела ее подхватить, правда, сумка отлетела в сугроб.
– Боже мой! – воскликнула старая дама.
– Ничего, бабуль, сейчас достанем. – Девушка отвела ее на безопасное место и принесла сумку, постучала по ней ладошкой. – Снегу сколько! Но, кажется, не успела промокнуть.
– Спасибо, детка. – Старушка схватила свое сокровище и, убедившись, что старенький замок выдержал полет и падение, успокоилась и далее проделала весь путь до дома, зацепившись за подставленный локоть, и простилась с провожатой у лифта.
– Храни вас Господь, милая.
– Ага, бабусь. Ну все, я побежала?
Это была первая «работа» Анфиски: божий одуванчик пенсии в сумке не нашла. Две новые жертвы нашла Анфиска, этим же вечером прогуливая пенсию в ресторане, – двух обиженных на мужей дам. Ничего не подозревающие женщины рассказали свои проблемы, и Анфиска предложила им магическую помощь. Причем обе там же, в ресторане, отдали ей в благодарность свои золотые украшения. Тут стоит добавить, что позже они не могли вспомнить, как выглядела девушка. Постепенно Анфиска влилась в стройные ряды «профессионалов». Выбирала барышень с потухшим взглядом и опущенными плечами. Глядя прямо в глаза «жертвы» и сжимая ее за локоть, плечо, все, что под руку попадет, главное – контакт, она предсказывала смерть, болезни и прочие ужасы и, приложив другую руку к сердцу, уверяла, что может помочь. Ну а как не помочь, ведь жаль, до боли жаль, в какую сложную ситуацию попала милая женщина, добрая, красивая, умная. Ну, не везет! Пока! Но она, Анфиска, обязательно поможет. Дальнейшие действия были уже делом техники, и из дома жертвы пропадали деньги, украшения, шубы. Гипнотический взгляд Анфиски действовал неотвратимо. К тому же она была прирожденным психологом, и найти «болевую» точку у жертвы она могла с помощью самого простого вопроса:
