В глубине, там, где только что находилась задняя стенка ящика, он нащупал дверцу.
На этот раз интуиция радостно пела на разные голоса, от дисканта до могучего баса, а в кончиках пальцев ощущалась знакомая вибрация. Такую вибрацию Дмитрий Алексеевич чувствовал, когда под второсортной живописью малоизвестного художника находил шедевр кого-нибудь из великих художников прошлого.
Он ощупал дверцу и почти сразу нашел скрытую пружину, нажав которую сумел проникнуть в тайник.
В руках у него оказался маленький узкий розоватый конверт — точная копия того, что нашли они с Лизой в клавесине. Конверт был хоть и старый, но довольно аккуратный, чувствовалось, что положили его в тайник давно и с тех пор больше не трогали. Словом, он был очень похож на тот, первый. В правом верхнем углу был точно такой же герб, как и на том, — в верхней половине щита орел, снизу решетка, с боков щит поддерживают два льва. Те же буквы внизу — «М» и «Н».
Старыгин перевернул конверт и с первого взгляда понял, что все правильно, он двигается в нужном направлении. Сзади отчетливо виднелась та же надпись по латыни: «Ambitio accola!» — «Ищи рядом!» — и стояла римская цифра три.
И все же сердце Старыгина билось от волнения, когда он извлек на свет божий сложенный вдвое листок старинной желтоватой бумаги. Этот листок тоже как две капли воды был похож на первый, найденный в клавесине…
Старыгин хотел уже развернуть его, но в это время поблизости раздались шаги возвращавшихся Татьяны и завхоза.
— Ну, вы меня убедили, — говорила Татьяна нарочито громко, чтобы предупредить Старыгина о своем приближении. — Конечно, здесь неподходящие условия для музейных экспонатов! Сырость и еще температурный режим…
— А я же тебе говорил! — вторил ей завхоз. — Я же тебе объяснял, что неподходящие. А самое главное — не положено это. А раз не положено, значит, нельзя… Я сколько уж лет тут работаю, приобрел, понимаешь, некоторый опыт, и я тебе скажу как старший товарищ: что не положено, то нельзя!
Дмитрий Алексеевич поскорее спрятал свою находку во внутренний карман пиджака — тем более что если там, как и на первом листке, написаны ноты, то он не сможет прочесть записку без помощи Лизы.
Поблагодарив Татьяну за помощь, он покинул дворец и, разумеется, не вытерпел — прямо на улице, едва отойдя от крыльца, развернул найденный в секретере листок.
Как он и подозревал, это была старинная нотная запись, наверняка продолжение первой: такая же точно пожелтевшая бумага, такие же выцветшие от времени чернила. И этот листок, так же, как и первый, был оборван по краю.
Только если первый листок был оборван снизу, этот был оборван сверху. Значит, это последняя часть записки? Да сколько же их всего-то?!
В душе у Старыгина шевельнулось неприятное предчувствие.
Впрочем, говорить что-то определенное пока что рано: прежде всего следует записать ноты словами, а для этого ему понадобится Лиза.
Мария Тимофеевна собралась на непременную утреннюю прогулку с собачкой, и у нее еще были кое-какие дела. Однако Кузя не вертелся, как обычно, в прихожей, не тявкал нетерпеливо и не разбрасывал всякие мелочи. Мария Тимофеевна присела на табурет, чтобы застегнуть ботинки, и вдруг почувствовала, что за дверью кто-то есть. В свете последних событий следовало быть осторожнее, поэтому она прильнула к «глазку» и увидела, что перед дверью несчастной Амалии Антоновны стоит какая-то женщина и звонит в квартиру.
Женщина была одета во все черное, словно она в трауре, и это навело соседку на мысль, что визитерша имеет какое-то отношение к покойной владелице квартиры.
«Теперь люди-то найдутся, — в раздражении подумала она, — будут ходить, квартиру делить… И где, интересно, они все раньше обретались, когда для старухи в магазин сходить некому было? А может, это Лиза?»
В волнении соседка забыла, что Лиза уже в курсе всего и в квартире ей делать нечего, поскольку с этим паршивцем племянником она уже крупно поговорила.
Женщина в черном, не дождавшись, разумеется, ответа, позвонила еще раз, потом достала из глубин просторного одеяния какую-то бумажку, проглядела ее внимательно, нахмурилась и снова принялась звонить в дверь.
Мария Тимофеевна решилась приоткрыть свою собственную дверь на цепочку и оглянулась в поисках Кузи — как бы не выскочил с лаем. Однако песика в обозримом пространстве не было видно. Мимолетно удивившись этому факту, решительная соседка высунула нос на площадку и твердым голосом спросила в спину женщине в черном:
— А вы, простите, кто будете? По какому вопросу?
Та обернулась. Соседка обомлела. Женщина была высока, свободные одежды не скрывали ее статности. Волосы были замотаны черным шелковым платком, вырывались на свободу лишь несколько темных жестких прядей. Самым примечательным на этом лице были глаза — черные, необычайно яркие, они, казалось, горели зловещим огнем.
— Я по вопросу квартиры, — сказала женщина тихим невыразительным голосом, — вот, осматриваю варианты.
— Какие варианты?! — ахнула соседка. — Это вас племянник прислал? Славик?
— Ну да, он, — женщина усмехнулась и подошла ближе.
— Да ведь еще и положенный срок не вышел… — растерянно проговорила Мария Тимофеевна, — как же он…
«Черная, из южных народов… — проносились в ее голове лихорадочные мысли, — понаедут всем аулом, или как там у них называется… будут жить десять человек в одной квартире — грязь, дети кричат — ужас!»
— Да я пока только смотрю… — женщина взялась за ручку двери с той стороны, и рука Марии Тимофеевны сама сняла цепочку, — а что, кроме племянника, другие наследники на эту квартиру есть?
Голос у нее был тихий и какой-то бесцветный и мрачный, как ранние ноябрьские сумерки. Зато глаза с необычайной пронзительностью уставились на соседку, и та подумала, что напрасно она приняла визитершу за простую тетку, каких сотни на рынках, эта — совсем другого поля ягода.
— Да я не знаю, вообще-то она одинокая была… — непослушными губами заговорила Мария Тимофеевна, — только Лиза к ней и приходила. Хорошая такая девушка, серьезная, самостоятельная… Но нечасто, потому что работа у нее творческая — пианистка, то гастроли, то концерты, опять же молодая, развлечься тоже хочется…
Женщина внезапно шагнула вперед, ее пронзительные глаза оказались совсем рядом. Глаза не сверкали, теперь они были черными, как сама тьма. Мария Тимофеевна почувствовала, что погружается в глубокий омут и нет дороги назад. Она застыла у стены, не в силах оторваться от страшного взгляда, только губы быстро шевелились, рассказывая незнакомой женщине все о Лизе: кто она такая, где живет, откуда знала покойную Амалию Антоновну, и все те сведения, которые болтливая, ныне покойная, старушка сумела сообщить в течение долгих чаепитий, когда Мария Тимофеевна заглядывала к ней по-соседски с куском домашнего торта или ватрушкой.
Она пришла в себя от холода и осознала, что стоит в собственной прихожей. Входная дверь была распахнута настежь, по квартире гулял сквозняк, странной посетительницы и след простыл. Мария Тимофеевна захлопнула дверь и на негнущихся ногах пошла искать Кузю.
Песик нашелся в дальней комнате под диваном. Он всхлипывал и трясся как осиновый лист. Несмотря на то, что такое поведение было для смелого скотчтерьера совершенно нехарактерно, хозяйка не забеспокоилась — у нее просто не было сил. Она подошла к окну и, высунувшись едва ли не по пояс, оглядела двор. Так и есть: вон там, вдали, мелькнула фигура, закутанная в черное. Рядом с ней трусила большая черная собака.
— Еще и собака огромная! — ахнула соседка. — То-то Кузя так испугался! Не дай бог они эту квартиру купят…
У обычных людей при взгляде на майора милиции Александру Павловну Ленскую не возникало никаких мыслей. Ну, совершенно ничем она не могла привлечь взгляд случайного прохожего — самая заурядная женщина, не слишком молодая, просто одетая, сутулая, очкастая и унылая. К тому же вечно нездоровая.
Болезни одолевали Ленскую с завидным постоянством. Болезни эти были какого-то специфического свойства. Ленская не маялась сердцем, и давление у нее не подскакивало до заоблачной цифры, и ноги-руки она никогда не ломала — тьфу-тьфу, чтоб не сглазить! И не сваливалась в одночасье с жестокой ангиной, когда температура зашкаливает и человек мечется в бреду, сгорая от внутреннего жара.
Зато обыкновенная простуда подстерегала майора за каждым углом, ей хватало малейшего сквозняка либо же вымокших ног или кашляющего попутчика в метро. Ленская тут же начинала чихать, у нее закладывало горло, но столбик ртути в градуснике, черт бы его побрал, упорно держался ниже тридцати семи. Так что о больничном не могло быть и речи. Если же не было простуды, обязательно случался небольшой приступ радикулита — когда ходить еще кое-как можно, а наклоняться уже нельзя или шея от малейшего движения взрывается болью, и поворачиваться можно только всем корпусом.
