Отец всегда добивается своего. Как он скажет, так и будет.
— Но Хуан, в отличие от меня, не солдат. Если уж кого ставить во главе войск, так это меня, только я могу гарантировать победу святой церкви и Риму. Так почему отец ставит главнокомандующим наглого хвастуна? Дурака, который будет возглавлять армию только для видимости?
Лукреция вновь опустилась на скамеечку, заглянула Чезаре в глаза.
— Чез, а почему Папа делает вид, что его дочь счастлива, выйдя замуж за невежественного герцога Пезаро?
Чезаре улыбнулся.
— Иди сюда, — он потянул Лукрецию к себе. — Ты мне нужна. Настоящее в моей жизни только ты. Остальное — ширма. Я кажусь всем слугой Господа, но я очень боюсь, Креция, что за шляпу кардинала и любовь отца мне пришлось продать душу дьяволу. Я не тот, каким все меня видят, и это невыносимо.
Он поцеловал ее, стараясь быть нежным, но они слишком давно не виделись, и страсть одержала верх. Он целовал ее снова и снова, она же задрожала всем телом, потом расплакалась.
Чезаре оторвался от сестры, посмотрел на нее, увидел в глазах слезы.
— Извини. Я вел себя грубо.
— Причина слез — не боль от твоих поцелуев, — ответила она. — То слезы желания. Мне так хотелось быть с тобой. В Пезаро я постоянно грезила о Риме и в моих грезах всегда видела тебя.
После любовных утех они долго лежали в кровати. Чезаре, похоже, расслабился, Лукреция вновь могла улыбаться. Она положила голову ему на плечо, спросила:
— Ты веришь, как папа, что истинная любовь не для его детей? Такова, мол, воля Господа.
— Ты уверена, что он так думает?
— Ну, меня выдали замуж за человека, которого я точно не люблю, — ответила Лукреция. — И Хуан женился не по любви. Хофре влюбляется легко, так что ему, возможно, повезло больше всех. А тебя от такой же судьбы, как моя, спасает кардинальская шляпа.
— Это тяжелая шляпа, — вздохнул Чезаре.
— Но какая-то польза от нее есть, — напомнила Лукреция.
Одевшись, они сели за маленький столик, чтобы поесть. Чезаре разлил вино по чашам, поднял свою.
— За твое счастье, моя дорогая сестра, — улыбнулся он.
В компании Лукреции он сразу обретал покой, такой она окружала его любовью. И просто не мог представить себе жизнь без нее.
Из Рима он привез длинный батон свежеиспеченного хлеба с золотистой корочкой, знал, что Лукреция его обожает, и сейчас батон лежал рядом с головками сыра. Чезаре разломил батон, нарезал сыр.
— Я надеюсь, мне удастся держать под контролем свои чувства, когда Хуан появится в Риме. Придется собрать всю волю в кулак, чтобы относиться к нему, как к брату.
Лукреция игриво улыбнулась.
— У него, возможно, есть то, что хочешь ты, Чез, но ему никогда не получить того, что есть у тебя…
— Знаю, моя сладенькая, — он поцеловал ее в нос. — Знаю, и в этом мое спасение.
* * *
В Риме Хуана Борджа ждала торжественная встреча.
Он ехал по улицам на великолепной гнедой кобыле. Ее бока и спину покрывала золотая парча, уздечка сверкала драгоценными камнями. Костюм из коричневого бархата и плащ Хуана украшали бесценные изумруды. Черные глаза блестели, на губах играла гордая улыбка. Словно он не вступал в войну, а уже выиграл ее.
Когда Хуан подъехал к Ватикану, Папа тепло поприветствовал его, крепко обнял.
— Мой сын, мой сын, — повторял Александр, увлекая Хуана в зал Пап, где на столе лежала большая карта Италии.
Там и прошло совещание, на котором определялась стратегия действий папской армии. Участвовали в нем Гвидо Фелтра, Александр, Хуан, Чезаре и Дуарте Брандао.
Три дня провели они над картой. Чезаре обратил внимание, что Дуарте крайне редко обращался непосредственно к Хуану. Если у него возникало какое-то предложение, он высказывал его Папе, называя Хуана не по имени, а исключительно по титулу, главнокомандующим. Чезаре подумал, что впервые на его памяти Дуарте Брандао выказывает несогласие с решением Папы, но так тонко, что заметить это смог только он.
Вечером третьего дня, когда все разошлись, утряся последние мелочи, Александр, оставшись наедине с Дуарте Брандао, спросил:
— Ты полагаешь, это ошибка ставить Хуана во главе армии, выступающей против Орсини?
Дуарте со свойственным ему тактом изящно ушел от прямого ответа:
— Я сожалею о том, что волею случая, определившего порядок появления на свет, рожденному князем церкви приходится становиться воином, а истинному воину — кардиналом.
— Но, друг мой, разве ты не веришь в судьбу? В предначертания Господа нашего? В непогрешимость Папы?
Ответил Брандао с юмором:
— Кто из нас может знать предначертания Господа?
Все мы смертны, и нам не чужды ошибки. Тем более в толковании божественных предначертаний. Даже самым честным и добродетельным из нас.
— Дуарте, Педро Луис, да будет благословенна его душа, был моим первенцем. По обычаю второй сын идет служить церкви. Тут ничего нельзя истолковать не правильно, этому обычаю следуют все семьи благородной крови. А судьба человека всегда и дар Божий, и тяжелая ноша. И кто из нас не борется со свободой воли, когда произносит в молитве: «Твоя воля будет исполнена, Боже, не моя»?
Дуарте добродушно расхохотался.
— Простите меня, ваше святейшество, но как можно быть уверенным, что наш молодой воин, Чезаре, ваш второй сын? Женщины так и липли к вам, о ваших мужских подвигах ходят легенды. Мне трудно поверить, что у вас нет других детей, матери которых скрыли, кто их истинный отец…
Тут рассмеялся и Александр.
— Ты — прекрасный советник, Дуарте, и отменный дипломат. Если судьба молодого кардинала — быть святым воином, тогда твой довод придется как нельзя кстати.
Но пока главнокомандующий — Хуан, и он должен вести в бой наши войска. Так что нам не остается ничего другого, как преклонить колени и молиться о победе.
Двадцатиоднолетний Чезаре, в кардинальских одеждах, стоя у дверей зала Пап, подслушал этот разговор, и впервые в его душе затеплилась искорка надежды. Неужели над этим предательским миром действительно есть Небеса и Отец, который услышал его молитвы? Возвращаясь в свои покои, он, опять же впервые, позволил себе помечтать о том дне, когда он будет вести за собой войска Рима.
Главнокомандующий Хуан Борджа и кондотьер Гвидо Фелтра повели папскую армию на север, к первому из замков Орсини. И хотя его защищали закаленные в боях воины, мощь папской армии поразила их, и первый замок, как и второй, сдался без боя.
Получив эти новости, Дуарте поспешил к Александру.
— Я думаю, Орсини реализуют заранее продуманный план. Хотят, чтобы наши новые командиры уверовали в легкость победы, расслабились, и вот тут нанести удар.
Александр кивнул.
— Уверенности в военном мастерстве Фелтры у тебя нет?
— Я видел Орсини в бою… — ответил Дуарте.
Александр вызвал Чезаре.
— Говори правду. В чем, по-твоему, заключается главная опасность создавшейся ситуации?
Чезаре ответил осторожно, держа эмоции под контролем.
— Боюсь, что в военных вопросах у Фелтры не больше навыков, чем у главнокомандующего. И я предполагаю, что первые легкие победы приведут к головокружению от успехов… что выльется в поражение у Браччано, где Орсини собрали своих лучших солдат. А если делла Ровере скажет им, что они ведут святую войну, их сопротивление только усилится.
Папе понравились точность и логичность анализа Чезаре, но тогда он еще не мог знать, насколько тот оказался прав, потому что прошло несколько дней, прежде чем войска Орсини дали-таки отпор папской армии, а делла Ровере убедил одного из лучших артиллеристов Италии, Вито Вителли, подтянуть свои пушки на помощь Орсини.
Отряды Вителли двигались быстро и обрушились на папскую армию в Сорьяно. В бою Хуан и Гвидо Фелтра доказали свою полную профессиональную непригодность, и папская армия потерпела жестокое поражение. Гвидо Фелтра попал в плен и его бросили в подземелье одного из замков Орсини. Хуан бежал, чудом избежав серьезного ранения, отделавшись царапиной на лице.
Узнав, что сражение проиграно, но Хуан жив и здоров, Александр вызвал в зал Пап Чезаре и Дуарте.
— Война не проиграна, — заверил его Дуарте. — Ресурсов у нас достаточно.
— А если Святейший Папа думает, что нам грозит серьезная опасность, — добавил Чезаре, — он всегда может вызвать на помощь хорошо обученные, проверенные в боях испанские войска Гонсалво де Кордобы, расквартированные под Неаполем…
Но после встречи с послами Испании, Франции и Венеции (все они убеждали Папу заключить мир) Александр с неохотой согласился вернуть сдавшиеся замки Орсини.
Разумеется, небесплатно. Длительные переговоры закончились тем, что Папа согласился принять пятьдесят тысяч дукатов. Деньги пришлись как нельзя кстати: казна церкви изрядно опустела.
