Неужто я никогда не нарушу безмятежный сон твоего зрелого тела болью и восторгом? Что толку служить самой себе, если ты не в силах служить жизни?
…Сестра двоюродная родила мальчика, вся изошла кровью, а еще теперь пуповина не заживает, на голове мальчика струпья. Наша палевая гончая поранила лапу, отец грозился пристрелить, да я не дала, теперь гуляем с нею на полях — она на трех лапах скачет, а как увидит птицу или, не дай бог, почует зайца, так и кинется вслед. Бежит, визжит от боли, но бежит, а куры черные не несутся…”
— Собак надо пристрелить! — возбудилась тут Рита. — Пристрелить, и все!
— Рита, как ты меня напугала!.. Тебе лучше? Не вставай.
— Принеси водки. И телефон.
— Нет у нас больше телефона, ты же знаешь, лесники забрали.
— Тогда водки!
— Хорошо, только ты не смотри такими глазами. Что там было в комнате? — перехожу я шепот.
— Тебе лучше не знать. Дай сюда ключи! Вот так… — она отсоединяет ключ от потайной комнаты, снимает цепочку и вешает ключ рядом с бусиной себе на шею. — А то ведь обязательно сунешься!
После второй стопки Рита поинтересовалась, не могу ли я еще раз проделать фокус с побегом, раз уж нам не дадут позвонить.
— Ночью не смогу. А что, надо?
— Надо. Надо связаться с братьями.
— С твоими братьями?
Ну вот, я так устала с нею возиться, что даже не получаю никакого удовлетворения от исполнения задуманного.
— С моими! — повышает голос Рита и добавляет после третьей стопки:
— У тебя ведь нет братьев, несколько я знаю…
Лесники привели доктора. Осмотрев лицо Риты, ее язык и внутренность правого века, доктор пожалел, что не может взглянуть на наши фекалии, предложил промыть желудки холодной водой с марганцовкой, а потом сознался, что он вообще-то ветеринар.
— Садитесь, ветеринар, — разрешила Рита и подвинула ему мою стопку. Пока доктор-ветеринар не опьянел окончательно, он просил честно сказать ему: кто съел привезенные мною в большом количестве консервы — раз, и что это были за такие странные консервы — два. Я пожалела, что придумала отравление.
Конечно же, бдительная охрана первым делом полезла в подпол и не обнаружила там ни одной банки! Я даже допускаю, что контуженный Коля обыскал все кухонные шкафы и всякие другие места, предназначенные для хранения банок, но, естественно, ничего не нашел и насплетничал доктору, что сбрендившие от безделья и спиртного дамочки сожрали за один вечер литров десять весьма подозрительных неопознанных консервов.
Я встала затемно — половина седьмого. Дрожа, пробралась с клеткой на чердак.
Голубок оказался совсем легким — почти невесомым, он покорно сидел в моих руках и ждал, иногда дергая головой и поглядывая то одним, то другим глазом.
В открытое чердачное окно вихрем врывался холодный ветер с заблудившимися снежинками, где-то, наверное, на хуторе, закричал далекий петух.
— Ну, в общем, счастливого тебе пути! — я прижала голубка к щеке, вдохнула напоследок теплый запах птицы и высунула его в окно.
Еще почти минуту в темноте холодного неба мелькало светлое пятнышко — последний живой лоскуток от паруса моего детства. Я прощалась с детством без слез и без сожалений. Я не знаю, как другие уходят, я уходила навсегда. Теперь — навсегда. Я не отдам больше моему детству ни одной разбитой коленки, ни одного листка календаря, ни одной заусеницы. Я запрещу своей дочери читать сказки. Не знаю, кто их напридумывал, может быть, все люди по чуть-чуть в момент своих прощаний с детством, чтобы предохранить себя во взрослой жизни, от ужасов кровосмешения, безнаказанного воровства, затопления рожениц с младенцами в бочках, превращения девушек в жаб, крыс — в королей, а маленького братика в козленка… От говорящих животных и живых мертвецов, от кареты, которая не увезет тебя посреди ночи с бала, потому что превратится в тыкву, и от серого волка, пожирающего девочек, бабушек и еще охотников в придачу.
Рассвело. Сверху мне хорошо был виден лес, и чернеющее поле, и краешек дороги, и крыши хутора, где живут лесники-охранники. Я закрыла этот видимый мир ладонью, потом свернула ее в кулак, а кулак прижала ко лбу, чтобы запомнить, я так всегда делаю, когда прощаюсь с чем-то важным.
Рита, конечно, еще спит. Пойти разбудить ее, чтобы и она попрощалась?
— Который час? — бормочет она, прячась с головой под одеяло.
— Скоро восемь. Я отпустила голубка.
— М-м-м…
— Он полетит к твоим братьям и расскажет, где ты.
— Очень смешно… Голубок, это, конечно, неплохо, но я больше доверяю простым вещам.
— Что это за простые вещи?
— Например, — высовывается Рита и зевает, — услужливый доктор-ветеринар.
— Ты что! — я дергаю Риту за руку, и она рывком садится и открывает глаза. — Ты что, сказала ветеринару, чтобы он позвонил твоим братьям?!
— Ну да, а что?..
— Господи, мне не выбраться из этой проклятой сказки! — кричу я и бью кулаком по стене. — Ты знаешь, что теперь будет?!
— Приедут мои братья, заберут меня, — бормочет испуганно Рита.
— Приедет Гадамер! Понимаешь, теперь приедет Гадамер! Он уже мчится сюда со страшной скоростью! Я же просила тебя не доверять слугам, просила?
— Ты думаешь, что этот милый доктор…
— Да он сразу же позвонил Гадамеру, как только Ушел от нас, сразу же!
Ну почему ты меня не послушалась? Я обещала, что все сделаю, что сообщу твоим братьям!
— Ну и что? Сообщила?
— Да, я послала голубя!
— Это какой-то бред, при чем здесь голубь?
— А при чем здесь слуга корейца?
— Ладно, — Рита примирительно выставляет перед собой ладони, — давай успокоимся. Ты послала голубя и думаешь, что этого достаточно, чтобы сюда приехали братья. Я попросила позвонить ветеринара, и он выдаст меня Гадамеру.
Ну и что?
— Ты тупая или притворяешься? — устало спрашиваю я, садясь на край кровати. — Теперь не отвертеться от трагического конца. Теперь все действующие персонажи соберутся вместе, и твои братья убьют Гадамера!
— Убьют, это точно, — бормочет Рита, задумавшись. — Но я же не хотела, я не знала… А может быть, этот доктор не позвонит корейцу? Или братья успеют приехать раньше?..
Она впервые назвала своего мужа корейцем.
Кореец приехал первым. После разговора с Ритой я поднялась на чердак и стала смотреть на кусочек дороги, выходящей из леса. Я сидела и смотрела, пока у дома не собрались все лесники-охранники. Сначала они переговаривались в саду, сгрудившись кучей, потом разбрелись.
Я сняла куртку, повесила ее на гвоздь и сбежала вниз.
Рита собирала свою косметику и драгоценности с трюмо.
— Ну что? — спросила она шепотом.
— Пришли охранники. Они запирают все двери снаружи.
У нее затряслись руки.
— Ты что, прицепила этому голубю записку на лапу?
— Нет. Я просто его отпустила. — Просто отпустила! — стонет Рита. — Да почему думаешь, что мои братья обратят внимание на какую-то птицу?! Все бессмысленно. Теперь, когда я нашла его потайную комнату, мне не жить.
— Не волнуйся. Голубь прилетит к своему хозяину, это будет сигналом, и мои друзья свяжутся с твоими братьями.
— Зачем им это делать? — удивлена Рита.
— Такой договор.
— Я не понимаю! — она мечется по комнате.
— Ладно, чтобы тебе было понятно, братья заплатят им за информацию о тебе.
— Не сомневаюсь!..
— Что было в этой комнате? — я делаю еще одну попытку разговорить Риту.
— Это не для детских глаз! — она бледнеет. — Если я выберусь отсюда, я напишу заявление в милицию! Его посадят, такое не должно остаться безнаказанным, это!.. Мне плохо, посмотри валидол в аптечке.
Я сходила на кухню и принесла початую бутылку коньяка.
— Нам нельзя пить, — заявила она после большого глотка из горлышка. — Мы должны быть максимально готовыми к неожиданностям… — второй глоток.
— От запаха валидола меня тошнит.
— Подумать только, — ужасается Рита, делая третий глоток, — он, такой утонченный, такой изящный и оригинальный!.. Такой нежный в постели, а оказался маньяком!
— Ладно, хватит меня пугать, — я отбираю у нее бутылку. — Не знаю, как насчет первых четырех жен корейца, но моих тетушек похоронили, маму — тоже. В чулане не могут висеть их тела, тогда что тебя так испугало?
Рита подзывает меня, я склоняюсь к ней, сидящей в кресле, и дрожащая рука обхватывает мою шею.
— Гадамер извращенец. Из категории фетишистов, — шепчет она, касаясь мокрыми губами моего уха. — Он собрал в этой комнате все свадебные платья своих предыдущих жен, а под ними…
Она тянет к себе бутылку, я не даю. Некоторое время мы молча боремся, потом Рита отнимает коньяк.
— В общем, ты была права насчет понравившихся ему внутренностей, — заявляет она после следующего глотка. — Но какая сволочь! Пустой восьмой крюк, ты только подумай! — возмущается Рита уже слегка заплетающимся языком. — Конечно, у меня же не было свадебного платья! Знаешь, я думаю, он бы не убил меня еще целый год.
