– Хорошая мысль. Сограждане! Сейчас мы вместе прослушаем последние новости о победоносном движении наших войск!
После недолгого бормотания зазвучали позывные фашистского гимна и раздался голос диктора:
– Итальянцы! Именно в тяжелые моменты народ должен проявлять мужество и сознательность, необходимые для родины. Под натиском превосходящих сил противника немецкие войска были вынуждены отступить. Неаполь в руках американских захватчиков, англичане заняли Бари. Но ничего еще не потеряно, пока есть люди, готовые умереть, защищая свою родину! Мы передаем братский привет нашим согражданам в Кампани и говорим им: «Надейтесь! Мы освободим вас!»
Пицци поспешно нажал на кнопку и заявил (правда, не очень убежденно):
– Еще один пораженец!
Его встретило молчание. Веничьо расстегнул ворот рубашки. Люди переглядывались, но никто не осмеливался начать разговор. В роли оратора, как всегда, выступил Пепе. Он насмешливо поинтересовался:
– Так что ты говорил насчет повешенья, Марио?
У мэра возникло ощущение, что он идет ко дну.
– Я, конечно, несколько преувеличил… Ты сам знаешь, Пепе, мы в Страмолетто частенько можем вспылить на словах, но в глубине души…
Бедный Марио обливался потом, не находя нужных слов.
– Короче говоря, ты шутя хотел повесить Аттилио.
– Вовсе нет! Я и не собирался вешать моего старинного приятеля Аттилио, друга моего детства… как только что напомнила мне бабушка.
Пицци недовольно одернул мэра:
– Что, струсил? Поджилки затряслись? Решил перейти на сторону врага?
Веничьо жалостливо вздохнул:
– Знать бы, с какой стороны враг…
Пепе настаивал:
– Но все же ты сторонник Дуче?
– Не надо преувеличивать… Некоторые его идеи мне нравились, признаю, но нельзя сказать, что я одобряю его во всем. Это большая разница!
– Эта разница зависит от исхода сражения?
– Я не понимаю, в чем ты меня обвиняешь, Пепе?
– Ни в чем. Я просто заявляю, что ты последний из трусов и, если бы немцы не проиграли, ты, не колеблясь, расстрелял бы Аттилио! Прав я или нет?
Публика подтвердила, что старик прав. Марио стало жарко.
– Пене, ты же меня знаешь, ты видел, как я родился.
– Ну и что? Воображаешь, я этим горжусь?
– Нет, но… ты меня обвиняешь в намерении убить человека, чья жена является двоюродной сестрой моей жены. Это ужасно!
– Наконец-то ты это понял.
– Я уважаю Аттилио! Я счастлив, что его сын возьмет в жены мою дочь. Мы станем как пальцы на одной руке!
Аврора прижала руки к груди и от всего сердца воскликнула:
– О, спасибо, папа!
Марио попал в точку. Чтобы отвести от себя гнев итальянцев, стоит лишь заговорить о любви, в этом жители Страмолетто ничем не отличались от остальных. Подлый Марио был забыт, и все стали аплодировать, наперебой поздравляя Джанни и его невесту. Веничьо перевел дух.
Барбьери был умнее Пицци. Он старался утихомирить коллегу и не дать ему вмешаться. Аттилио, закрыв глаза, все еще не мог поверить в такой чудесный поворот событий, но уже чувствовал свой предстоящий триумф. По природе своей он был добрым человеком и не слишком сердился на Марио. В общем, все складывалось как нельзя лучше, если бы Пепе не начал опять:
– Скажи, Марио, похоже, при новых порядках ты больше не вспоминаешь своего друга, гордость страны – дона Лючано?
Ох уж этот неугомонный старик, неужели он никогда не замолчит?
– На хрена он мне сдался! Он помер? Ну и пусть лежит, где лежит!
Пицци вскинулся:
– А убийца? На убийцу вам тоже наплевать?
– Какой такой убийца?
– Который убил дона Лючано.
– Во-первых, кто может доказать, что дон Лючано мертв?
Багровое лицо полицейского стало фиолетовым.
– Марио Веничьо, все же не стоит…
– Вы лично видели его труп?
– Нет, поскольку…
– Тогда откуда вы знаете, что он умер?
Фашист чертыхнулся, плюнул, зарычал, не в силах найти подходящий аргумент против такого неопровержимого факта.
– К тому же от мэрии я отказался добровольно, она мне надоела. Аттилио, в знак того, что не сердишься на меня, прими шарф мэра!
Капелляро поймал шарф на лету и облегченно сказал:
– А теперь пускай женщины идут домой и приготовят суп. А мужчины зайдут в трактир Бонакки пропустить по стаканчику.
– Минутку!
Это сказал Барбьери. Полицейские стояли, держа в руках револьверы. Толпа отхлынула.
– Минутку! Марио Веничьо может валять дурака, если ему так нравится. А мы повторяем приказ: если через полчаса мы не получим виновного в убийстве Криппа, Аттилио Капелляро будет повешен!
– Минуту!
На этот раз команда раздалась из задних рядов. Ряды раздвинулись, и полицейские увидели карабинера. Он надвигался на них с ружьем наперевес.
– По какому праву вы собираетесь вешать кого бы то ни было?
– Мы из полиции, и имеем полномочия на любые действия!
– Не вы, а комиссар Бутафочи! Он должен приказывать, а вы подчиняться.
Данте встал рядом с карабинером.
– И я приказываю вам оставить в покое этих достойных людей!
Пицци растерялся:
– Но, мэр…
Джузеппе Гарджулло уточнил:
– Мэр у нас Аттилио Капелляро. У него и спрашивайте инструкций. Но меня несказанно удивит, если он прикажет повесить сам себя.
– Ты за них?
– Я за равенство. А вы убирайтесь обратно в Фоджу. Здесь вы уже надоели.
Пицци поднял оружие:
– А если я тебя застрелю?
– Ты не уйдешь далеко. И боюсь, что ты умрешь позорной смертью.
Полицейский огляделся вокруг и увидел напряженные лица и сжатые кулаки. Он слегка побледнел.
– Но мы еще не закончили.
– Нет, все кончено. Сдайте оружие.
– Ни за что!
– Вы предпочитаете, чтоб его отобрали силой?
Трясясь от бессильной ярости, Барбьери и Пицци были уже готовы швырнуть пистолеты на землю, но тут из церкви донесся женский крик. Вскоре они увидели, как оттуда выскочила Меккали в крайнем волнении. Она в изнеможении свалилась на руки друзей. Мертвенная бледность ее лица говорила о пережитом ужасе. Изабелла, как старшая сестра, обняла ее за плечи:
– Что такое, София?
– Там, в церкви… в исповедальне… как только я открыла дверь, я увидела, что там кто-то есть…
– И что дальше?
– Это был… это был…
– Кто? Иисус милосердный, говори же!
– Дон Лючано!
Толпа ворвалась в церковь и столкнулась с доном Фаусто, который призвал крестьян к спокойствию. Выслушав Меккали, он покачал головой:
– Дети мои, вы бредите наяву. С чего вы взяли, что дон Лючано, никогда не посещавший церковь при жизни, будет захаживать сюда после смерти? Несколько поздновато для раскаяния, не находите?
Но Меккали упорствовала, и, чтобы развеять ее страхи, пришлось показать ей пустую исповедальню.
Стоя на пороге церкви рядом с вдовой Марини, падре смотрел вслед удаляющейся пастве. Затем дружески хлопнул вдову по спине:
– Придите в себя, Мариучча, и постарайтесь узнать, кому пришло в голову затащить дона Лючано в мою исповедальню!
Ход событий ускорялся. С вершины холмов видны были красные всполохи пожаров. В небе кружили самолеты, издалека они напоминали шершней. Даже самые наивные из прихожан дона Фаусто догадались, что стоят у края пропасти и в любой момент могут свалиться туда. Ожидание отбивало всякую охоту заниматься обычными делами, и жители запирались в своих домах, прислушиваясь к гулу приближающейся войны.
Окруженный ореолом славы, Аттилио заседал в мэрии в компании де Беллиса и Бонакки. В благодарность за помощь в укрытии опасного покойника были приглашены также Венацца с Бергасси и Джанни. Только Веничьо и Виргилий отсутствовали на собрании деревенского актива. Первый – потому что предпочёл не слишком бросаться в глаза, а второй – потому что полностью потерял чувство времени, занимаясь поисками трупа синьора Криппа.
Аттилио признательно посмотрел на соратников:
– Друзья мои! Позвольте поблагодарить вас всех… Я никогда не забуду, что вы для меня сделали! Однако, чтобы между нами не оставалось неясностей, я должен заявить, что не убивал дона Лючано. Не скрою, такое желание появлялось у меня не раз, но я не делал этого. Если бы сражение шло на улицах Страмолетто, можно было подкинуть его труп среди убитых и замять это дело. Правда, в этом случае у нас тоже появится шанс присоединиться к дону Лючано. Падре неустанно молится за нас, осталось только надеяться, что Бог услышит его мольбы. А мы должны готовиться к возможному приходу американцев и подумать, как их встретить. Они должны сразу понять, что мы за них.
Бергасси старательно чесал голову. Он размышлял… Наконец, приведя свои мысли в порядок, он поднял руку. Аттилио дал ему слово.
– Вот… Американцы наступают, как сказало радио. Значит, немцы отступают?
