Внезапно громко всхлипнув, она прижала мою руку к своей мокрой щеке.
– Мы расстаемся навсегда?
– Да, но, конечно, я всегда буду тебе другом.
– Я не хочу другом. Я хочу, чтобы как раньше.
– Это невозможно.
– Почему? То есть, – поспешила она поправиться, увидев, что я сделал попытку отнять у нее свою руку, – то есть разве мы не можем встречаться, как раньше? Просто… просто встречаться? Я не буду… не буду претендовать на тебя.
Она казалась такой жалкой – худенькая, дрожащая. И я испугался – испугался того, что Марина назвала «судорожной готовностью». А вдруг припадок с Катькой начнется прямо вот здесь, сейчас? Что мне тогда делать?! Ведь я даже не умею оказывать первую медицинскую помощь!
– Пожалуйста, пойдем к тебе, – прошептала Катька, не отнимая от своего лица моей руки. – Пожалуйста…
…В общем, мы снова стали встречаться. Время от времени – не очень часто. И ни разу за время этих встреч Катька даже не заикнулась о том, чтобы снова заявить на меня свои права.
Теперь-то я знал почему: она хотела от меня ребенка!
* * *
Вот что я рассказал Аде, и вот как оно было на самом деле. Надо отдать Аде должное – она умела слушать.
– Слов нет, ты очень нехорошо обошелся с этой девушкой, Стас, – сказала она задумчиво. – Но я не буду читать тебе нотации. Во-первых, просто не имею на это права, во-вторых, ты и сам все прекрасно понимаешь. Ну а, кроме того, ваш разрыв с Катериной был практически предопределен: она, безусловно, Дева, а Дева и Стрелец – очень редкий союз. Не склонная к романтике, стремящаяся только к серьезным отношениям, Дева страдает от… скажем так – душевной расточительности и щедрости Стрельца. И Деве трудно первой оставить Стрельца, ведь ее покровитель – Меркурий – служит Юпитеру, знаку Стрельцов. Вас могла бы объединить общественная работа в какой-нибудь социальной или религиозной сферах, ну, например, Красный Крест. Но от Стрельца трудно ждать такого самопожертвования.
Все это я выслушал, плохо скрывая свое нетерпение.
– Почему ее убили?
Теперь мне казалось, что этот вопрос мне суждено задавать всем до конца своих дней. Почему ее убили? Убили Марину? Убили Милу? Убили Катьку?
Господи боже мой, да ведь есть еще Рита!
Рита ведь тоже в этом ужасном списке!
Как я мог об этом забыть?
Телефон просто плясал у меня в руках, когда я набирал номер.
– Да?
Слава богу!
– Ритка, ты жива?
– Ой, Стасик! Привет! Жива, а что? Со мной должно что-то случиться?
– Молчи и слушай. Ты сейчас где? А впрочем, неважно. Слушай. Ко мне сегодня не приезжай.
– Стасик… а почему?
– Я сказал: молчи и слушай! Домой ко мне не приезжай. Ты сама где живешь?
– Я комнату снимаю. У одной женщины, проводницы…
– Она, эта женщина, сегодня не в рейсе?
– Нет…
– Прекрасно. Сразу после работы, или что там у тебя – института, мухой летишь домой, запираешься вместе со своей проводницей на все замки, и сидите тихо, как мыши! Никому не открывать, никому не отвечать… даже если внизу начнут орать «пожар!» или «наводнение!», поняла?
– Поняла, Стасик, а почему…
– Ты ничего не поняла, если еще задаешь вопросы! Делай, как я сказал, а потом, ближе к вечеру, я приеду за тобой и все объясню… может быть. Усекла?
– Да.
– Диктуй адрес!
Она продиктовала. Еще раз внятно повторив свои инструкции, я отключился, хотя трубка еще булькала робкими Риткиными вопросами.
Ада смотрела на меня с любопытством.
– Да уж, в старости вам, безусловно, будет, что вспомнить, – сказала она с еле заметной насмешкой. – Интересно, как вы выкручиваетесь, если все ваши женщины начинают звонить одновременно?
– Вычеркиваю их телефоны и завожу новое знакомство, – буркнул я.
И одновременно подумал с болью, что Ада, сама того не подозревая, пошутила очень жестоко. «Все ваши женщины…» Все ваши бывшие женщины. Ваши женщины, которых убили…
– Почему их убили? – зло, неожиданно даже для самого себя, спросил я Аду. – Говорите же! Вы, которая знает все!
– Но я вовсе не все знаю, – пожала она плечами. – Я всего лишь свожу воедино те факты, которые лежат на поверхности. Иногда, и даже часто, из этого кое-что получается. Особенно если не забегать вперед. Можно узнать, что ты намерен предпринять дальше?
– Можно. Я собираюсь послать все к черту.
– Ну, это неправда. Стрельцы не успокоятся до тех пор, пока не разрешат мучившую их загадку. И я готова тебе в этом помочь. Если хочешь.
Она нарочно сказала «Если хочешь» таким равнодушным тоном – она знала, что я ни за что не пожелаю барахтаться в этой чертовщине один!
– Хорошо, если быть точным – я собирался съездить к родителям, чтобы принять душ и переодеться. И привести в порядок свои мысли хотя бы на ближайшие полчаса.
– Принять душ и переодеться? Ах да, понимаю, вам не хочется больше оставаться в квартире, где нашли тело… вашей любовницы.
Очень тонкое замечание. Интересно, она тоже вывела это из своих любимых законов расположения небесных светил? Или просто проявила элементарную человеческую сообразительность?
* * *
Вениамин Андреич страшно обрадовался моему приходу.
Мамона тоже была очень рада, но ее претензия на соблюдение приличий распространялась даже на то, что нельзя излишне ласкать уже взрослого сына. Поэтому она только подставила мне желтую напудренную щеку, растянула углы бледных губ – это должно было обозначать улыбку, и какой-то странной походкой, сильно заваливаясь набок, прошла в свою комнату. Я знал: это затем, чтобы переодеться и подкраситься, ведь я теперь не только взрослый сын, но и гость.
Я проводил ее удивленным взглядом: поражали не только этот болезненно-желтый цвет лица и походка, но и то, что Мамона до моего прихода расхаживала по дому в стеганом халате и шлепанцах. Раньше она не позволяла себе такого даже во времена, когда переживала острую простуду.
– Что с мамой? Она больна?
Отчим был, как, впрочем, и всегда, суетлив: он неловко перемещался по маленькой кухне, то гладил меня по плечу, то молчал, отвернувшись к самому окну, то начинал бестолково греметь чашками и ложками, хлопать дверцей холодильника, хотя я три раза повторил ему, что совсем не хочу ни чая, ни кофе.
– Как я рад, как рад… Ты так давно не навещал нас! Мы соскучились…
Я почувствовал укол совести – действительно, свинство столько времени не бывать у стариков.
– Я тоже рад, честное слово. Как вы? Здоровы?
– Я знаю, молодых часто раздражает, когда престарелые родители дают о себе знать слишком часто, – ответил отчим, вторично обходя вопрос о здоровье. – Потому-то мы и не звонили тебе в последнее время, старались не беспокоить… Хотя если бы ты не появился до конца недели, я бы, пожалуй, нашел способ тебя увидеть. Как ты вырос… То есть прости… Я хотел сказать… Когда мальчики начинают жить отдельно, они уже становятся мужчинами. Вот я и хотел сказать: как ты возмужал! Тот ли это мальчик, которого я когда-то купал в ванночке?
– Тот, тот, – я вынужденно принял чашку с чаем, которую Вениамин Андреич просто-таки насильно всунул мне в руки. – Я немного устал, но не обращай внимания. Поговорим лучше о вас. Что у вас нового?
– Ну, какие новости у пенсионеров, мой мальчик.
– И все-таки? Почему мама, – впервые за много лет я назвал ее мамой, – почему она так плохо выглядит? Больна?
Только тут я заметил, что у отчима у самого больные глаза. Часто мигая, он смотрел на меня этими самыми глазами с желтоватыми белками, испещренными розовой сеточкой лопнувших сосудов, и, казалось, не знал, как ответить.
– Тише…
– Что случилось?!
– Говорю тебе – тише… Мы обсудим это после.
– Почему не сейчас?
– Она может услышать… Потом, все потом. Скажи мне, мальчик, ты пришел к нам, потому что у тебя есть какой-то конкретный вопрос или дело? Говори, не стесняйся, ты же знаешь, мы сделаем для тебя все. Или… – тут голос его дрогнул, – или ты просто захотел нас видеть?
Я встал со своего места, обогнул стол, подошел к старику и обнял его сзади за плечи. Лысина его мгновенно покраснела. Он с благодарностью похлопал меня по руке:
– Не обижайся на меня, сынок. Но в сущности, я так одинок. Твоя мать прекрасная женщина, но она… она не очень щедра на ласку. А к старости я стал сам себе напоминать плаксивую старуху. В сущности, я очень одинок, – повторил он.
– Ну что ты. Не напрашивайся на комплименты, пожалуйста. Ты ведь прекрасно знаешь, как я тебя люблю.
– Правда? – он моргнул.
– Ну разумеется, – от смущения несколько грубовато сказал я, потому что никогда не умел говорить родителям теплые слова. Почему-то именно им – не умел.
– Я, кстати, и пришел к тебе за консультацией. Как к единственному для меня авторитету в области человеческой психологии.
Дядя Веня вовсе не был авторитетом в области человеческой психологии, а я вовсе не за тем пришел в родительский дом, чтобы задавать ему вопросы по этой части. Но я знал, отчим воспрянет духом, как только я дам ему понять, что нуждаюсь в нем.
