— Пролетаем Мексику.
Я поднялся и пошел к тому месту, где сидела Телма.
— Ты купила бутерброды?
Она достала из-под сиденья коробку.
— Есть с ветчиной и сыром, еще — с колбасой и сыром.
— Лучше ветчину с сыром.
Она передала мне бутерброд, завернутый в вощеную бумагу, и я спросил:
— А ты? Ты не проголодалась?
— Я поела раньше.
Я сел рядом с ней, съел бутерброд, потом пошел в туалетную комнату, вымыл лицо, руки и выпил стакан воды. Вернувшись на место, я сказал:
— Прости за то, что я кричал на тебя.
— Тебе не за что извиняться.
— И нечего сердиться.
— Я не сержусь, — ответила она.
— А как же это назвать?
— Мне страшно.
— Почему тебе страшно?
— Не знаю.
— Бояться нечего, — сказал я.
— Рой… Ради бога. Ведь мне не два года, у меня есть глаза и уши. Думаешь, я заснула на неделю, как это бывает в сказках?
— Ну… самое лучшее вообще забыть происшедшее, все уже закончилось.
— Нет, не закончилось. И ты знаешь, что не закончилось.
— Для меня все в прошлом.
— Ты даже не спросил, где меня держали и как со мной обращались. Ты вообще ничего не говоришь. Я приезжаю, и вижу: ты прижал кусок стекла кому-то к горлу, у того вся рубашка в крови, и даже об этом ты ничего не говоришь. — Она повернулась ко мне. — Ты думаешь, мне лучше вообще ничего не знать. Но это не так. Поверь мне, совсем не так. Ничто не может быть хуже того, что я сама себе внушаю.
— Тогда выбрось эти мысли из головы.
— Но как я могу? Думаешь, я не поняла, что происходило нечто ужасное? — Она смотрела на меня и ждала ответа. Ответа у меня не было.
Она опять отвернулась. Когда я поднял на нее глаза, она смотрела в окно.
Наконец, я сказал:
— Из-за этого не стоит ссориться. Я скрываю не ради собственного удовольствия. Зачем втягивать и тебя в эту историю?
— Но так ничего не получится. Так не может быть.
— У меня так и бывает. Всю жизнь у меня неприятности, я к ним привык. Они преследуют меня по пятам. Но это совсем не значит, что и ты должна к ним привыкнуть.
— Но я привыкла! Я знаю тебя, знаю, какой ты. И дело не в этом. Важно то, что нельзя быть вдвоем и в то же время оставаться наедине с самим собой. Я хочу знать правду, неважно даже какую. А из-за тебя мне приходится все время играть.
— Я не заставляю тебя играть.
— Заставляешь. Ты поступал так раньше и поступаешь так сейчас. Думаешь, я поверила в басню о людях, которые освободили тебя из тюрьмы потому, что, по их мнению, с тобой поступили несправедливо и ты заслуживал пересмотра дела? Я ни минуты не верила, знала, что это ложь, но мне было все равно. Я делала вид, что верю в любые сказки, лишь бы могла видеть тебя, быть с тобой рядом. — Она опять повернулась ко мне. — Думаешь, на суде в Индианополисе я поверила в твой рассказ? Нет, как и присяжные. Но я делала вид, будто верю, потому что ты этого хотел. Тебя не интересовало мнение присяжных, главное, чтобы в твою невиновность верила я. Ведь так?
— Пожалуй, да. Но что в этом плохого? Я ничего плохого не вижу.
— Я знаю. В этом вся беда. Потому у меня возникло такое странное ощущение. Я знаю — ты хочешь держать меня в неведении, по-твоему, в этом и заключается защита. Но ты не можешь защитить меня от своих дел. Я в этом не нуждаюсь и не хочу.
Я чувствовал на себе ее взгяд, и когда повернулся к ней, она продолжала: — Я знаю — ты убил Риггинса, я уже давно привыкла к этой мысли. Знаю, что в Лос-Анджелесе происходили какие-то мерзкие дела, и ты в них ввязался. Но даже это я могу стерпеть. Но для меня непостижимо то, что в тебе постоянно живут два человека.
Я чувствовал — она ждет ответа. Долго, очень долго она смотрела на меня, потом отвернулась. Когда я поднял на нее глаза, она смотрела в иллюминатор.
До конца полета мы сидели, как немые. Наконец, перед самой посадкой в Пунтаренас, она сказала:
— Я говорила тебе неправду — будто у меня никого не было. У меня был любовник — друг Фей и ее мужа, я рассказывала тебе — он за мной ухаживал. Я не хотела, и впоследствии чувствовала себя ужасно, но все равно пошла на это. И не один раз.
Теперь я повернулся к ней, но Телма по-прежнему смотрела в иллюминатор.
— Неважно, все в порядке, — сказал я.
— Нет, все в беспорядке, — ответила она. — Все в полном беспорядке.
Как только мы приехали в наш дом неподалеку от Хуапалы, я опять сел в машину и отправился в Пунтаренас. Я поймал капитана Руиса в коридоре, когда он уже уходил из канцелярии.
— Как обстоят мои дела с паспортом? — спросил я. — Вы можете его вернуть?
— Сожалею, но нет. — Он взял меня за руку. — Идемте, мы поговорим в моей машине. — Мы прошли мимо лифтов и спустились по лестнице. — Мне ужасно неприятно. В главном управлении, в Сан-Хосе, что-то случилось, видимо, пожар. И в суматохе пачка документов и паспортов то ли была потеряна, то ли сгорела.
Мы вышли на освещенную солнцем улицу и направились к его «Мерседесу».
— К счастью, для вас никаких сложностей нет. Вам достаточно посетить консула США прямо здесь, в Пунтаренас. Он свяжется с Вашингтоном, и вам незамедлительно выдадут дубликат паспорта. Если возникнут какие-либо вопросы об утере паспорта, попросите сотрудников консульства позвонить мне. — Он сел за руль. — Достаточно направить в Вашингтон простую ноту, вот и все.
Я смотрел, как он отъезжает, потом направился в консульство и сообщил об утере паспорта, зная, что это бесполезно. Но мне нужно было попытаться. Спустя пять дней от консула пришло письмо. Я положил его в карман и позже прочитал на пляже.
«Уважаемый мистер Уолдрон.
Сообщаю относительно вашего утерянного паспорта № 1147261. На наш запрос мы получили из Вашингтона непонятный ответ. Шесть месяцев назад некий Гарри Уолдрон из города Норман в штате Оклахома сообщил об утере паспорта за тем же номером, что указан выше. При этом был выдан новый паспорт за новым номером. Как Вам известно, Гарри Уолдрон — имя распространенное. Несомненно, ошибка связана именно с этим фактом. Мы вновь запросим Вашингтон и известим Вас о полученном ответе».
Идя по берегу вдоль кромки воды, я порвал письмо на множество крохотных кусочков, потом подкинул их вверх, как конфетти, и наблюдал за тем, как легкий ветер с моря разбросал их между деревьев в конце пляжа. Каким-то странным противоестественным образом я почувствовал облегчение. Больше не нужно было драться, не нужно было выбирать. Выбора не оставалось.
Кольцо вокруг меня смыкается, все происходит по графику. Десять дней назад я получил от них по почте вырезку из газеты, выходящей в Альберте. В статье говорилось, что бежавший из тюрьмы заключенный по имени Рой Такер убит полицией, «оказывая сопротивление при аресте».
Спустя два дня заехал Ризер. Он оставался у нас около часа; выпил виски, прогулялся по дому, все внимательно рассмотрел, потом около половины пятого уехал в Сан-Хосе, сказав, что должен попасть на девятичасовой рейс в Майами.
На следующий день Телма рано утром пошла в деревню на овощной рынок. Когда она возвращалась домой, на спуске, буквально в двухстах метрах от нашего дома, какая-то машина резко вильнула с дороги, ударила ее о стену и умчалась. Двое мужчин, работавших у дороги, видели, как это произошло, но не смогли описать машину.
Мне сразу же позвонили, когда Телму привезли в больницу, но когда я приехал, она уже умерла. Спустя два дня я похоронил ее на холме позади дома. Когда я отправился в банк в Пунтаренас, мне сказали, что на счету денег больше нет. Лицо, которое ранее перевело деньги, теперь их изъяло. Перед тем, как вернуться домой, я купил ружье и коробку патронов.
На следующий день, ближе к полудню, к дому подъехала машина. Из нее вылезли Пайн и Брукшир. Когда они появились из-за угла и начали по лестнице подниматься на веранду, я застрелил их.
Сложив трупы в их же машину, я отъехал к скалам на побережье, в трех километрах от дома, отпустил тормоз и столкнул машину. Она ударилась о воду, потом ее стало затягивать, и она исчезла совсем.
Я вернулся пешком по другой дороге. Дома шины моей машины были порезаны, все провода в моторе оборваны. После этого я спустился в деревню и истратил все оставшиеся деньги на еду и патроны.
Вечером в кухне я сел за стол и начал писать обо всем, что произошло с того самого первого дня, когда меня привели в канцелярию «Бурильщика». Я записал все, что мог вспомнить, и по почте послал Эпплгейту. Может быть, он придумает, что сделать с моим письмом. А может быть, ничего и не сделает. Так или иначе, оно мне не поможет, уже не поможет. Остается только сидеть. И ждать того, кто придет следующим.
Перевод с английского ЮРИЯ ДРОЗДОВА
ДЖИМ ГАРРИСОН
