— Вам кого?
Глаза человека смотрели настороженно, рука лежала на кобуре.
— Мы из милиции, — Полесов достал удостоверение, — ищем телефонный узел.
— Он здесь находится, я его начальник.
— Нам бы хотелось поговорить с вами.
— Пойдемте.
Они вошли в большую комнату, заставленную огромными рамами с проводами, в центре ее блестела лаком и медью старая панель коммутатора, над ней горела маленькая лампочка. Какая-то женщина с полукружьем наушников на голове пристроила к свету растрепанную книжку. Она на секунду повернула голову, но тут загорелся красный глазок.
— Город. Соединяю.
Что-то щелкнуло, и в металлическое кольцо плотно вошел штекер на гибком шнуре.
Вслед за начальником оперативники миновали зал и вошли в маленькую комнату с небольшим телефонным пультом и письменным столом в углу.
— Мой кабинет, — словно извиняясь, сказал начальник.
— Ничего. — Степан присел на край стола, — вы партийный, товарищ?..
— Макаров Павел Сергеевич... Да, с двадцать четвертого.
— Дело у нас такое, секретное дело. О нашем разговоре никто не должен знать.
— Я понимаю, органы и все такое.
— Правильно понимаете. Так вот что нам скажите. У вас есть график дежурств сотрудников?
— Кто вас интересует? Монтеры? Техники?
— Нет, телефонистки.
— Конечно. Они как раз работают строго по графику. Правда, бывают замены, но редко.
— А график далеко?
— Не очень, как раз за вашей спиной.
Степан обернулся. На стене был прикреплен разграфленный кусок ватмана.
— Этот?
— Он.
— Кто дежурил у вас утром шестого августа?
Начальник узла связи чуть прищурил глаза, приглядываясь.
— Дробышева Нина. Нина Васильевна.
— А сегодня, вернее — вчера в шестнадцать часов.
— Она тоже.
— Ага, — Степан сжал кулаки так, что ногти больно впились в ладонь. — Так. Что вы о ней сказать можете?
— А что сказать. Женщина она молодая, видная из себя. Незамужняя. Вроде ничего за ней плохого не замечали.
— Что она при немцах делала?
— Да вроде ничего, как и все, дома пряталась. Ну, конечно, поговаривают, мол, с военными она крутит. Да кто ее судить-то может! Незамужняя, живет одна.
— Давно она в городе?
— Нет. Перед самой войной приехала.
— Откуда?
— С Украины. Точно не помню. Если надо, я могу личное дело посмотреть.
— Не надо.
Степан помолчал. Его начали уже настораживать совпадения. Как профессионал, он давно уже четко уяснил, что, чем больше случайных совпадений, тем меньше вероятность надежности версии. А здесь как-то все на Украине замыкается. И Гоппе, и Володя Гомельский.
— Вы не могли бы ее нам внешне описать?
— Видная она. Интересная такая блондинка.
— А сколько ей лет?
— Двадцать восемь.
— Подождите-ка, — Полесов задумался. Неужели опять совпадение? Неужели это та самая блондинка, приходившая к Шантрелю, которую они так долго и тщетно искали в Москве. — А она в Москву часто ездит?
— До войны случалось, а теперь нет. Да и когда? У нас работы невпроворот.
— А что вы об ее личной жизни знаете?
— Да как сказать, — начальник узла смущенно улыбнулся. — Говорят, у нее какой-то военный есть. Да, знаете, как таким разговорам верить... Чего угодно наговорить могут.
— Вспомните, пожалуйста, утром шестого и вчера в шестнадцать часов Дробышева никуда не уходила?
— Вот насчет шестого не помню. Знаете, наши девушки дежурят сутками, иногда просят подменить на полчасика. Я всегда подменяю. Им то в магазин карточки отоварить надо сбегать, то домой. А вчера в это время подменял я Дробышеву. Точно подменял. Она домой отпрашивалась. Правда, недолго ходила.
— А когда она вернулась, вы ничего особенного не заметили?
— Да нет. Ничего. Пришла, надела наушники и начала работать.
— Хорошо, Павел Сергеевич, — Полесов встал, — дело очень важное, у меня к вам просьба. Проведите нас к Дробышевой домой.
— Пожалуйста. Только дежурного монтера разбужу.
Начальник узла вышел. В комнате повисло молчание. Потом Полесов сказал тихо:
— Это она, Сережа, и мы ее возьмем сегодня.
— Может, людей позвать? Ребят из райотдела.
— Не стоит, что мы, втроем одну бабу не задержим? Задержим.
Уже на улице, по дороге к дому Дробышевой, Степан спросил начальника узла:
— А вам, Павел Сергеевич, стрелять-то из своего нагана приходилось?
— Мне? — в темноте не было видно лица, но Полесов понял, что его собеседник улыбнулся. — Мне приходилось. На Халхин-Голе, я там командиром взвода телефонистов был. Там меня ранило, и списали вчистую. Потом здесь уже в ополчении дрался. Опять ранили...
— Это замечательно...
— То, что ранен?
— Да нет, я о другом. Мы с вами, Павел Сергеевич, в дом пойдем, так что вы наган-то переложите из кобуры, а ее застегните: вроде он там.
— А зачем?
— На серьезное дело идем.
— Как у вас в угрозыске все странно. Женщину задержать — и столько приготовлений!
— Да нет, просто у нас все наоборот. Совсем просто. Только работа у нас такая, что ничего заранее предусмотреть нельзя. Идешь вроде к женщине, а попадаешь в банду. Так-то. Особенно здесь, в прифронтовой зоне. Скоро?
— Да вот на той улице.
— Выходит, она на самой окраине живет.
— Вроде того. Ну вот и пришли.
В темноте дом казался вымершим. Степан прошелся вдоль забора, толкнул калитку. Она оказалась запертой.
— Собака у нее есть?
— Нет.
— Сергей, давай через забор.
Белов подошел, поднял руку, измеряя высоту, потом подскочил, уцепившись руками за край. Степан подтолкнул его, и Белов легко перебрался во двор. Он несколько минут повозился с замком, щеколда тихо звякнула, и калитка открылась.
— Так, — Полесов всмотрелся в темноту, — стойте здесь, я обойду дом.
Вернулся он через несколько минут.
— Сережа, стань к той стене, — прошептал он, — там два окна. Если что...
— Есть, — Белов, осторожно ступая, скрылся в ночи.
— Ну, Павел Сергеевич, — Полесов наклонился к начальнику узла, пошли, и если что...
— Я понял.
— Стучи.
Дверь снаружи была обита дерматином, и стук получался глухой. Они постояли, послушали. В глубине дома все было тихо. Тогда Полесов спустился с крыльца и сильно ударил в ставню. Потом еще и еще.
— Кто там? — спросил испуганный женский голос.
— Это я. Дробышева, Климов.
— Павел Сергеевич?
— Он самый.
— Да что же такое?
— Ты открой, что я из-за двери кричать буду. Валю подменить надо. Заболела.
— А вы один?
— Нет, всех монтеров с собой взял. Конечно, один.
— Я сейчас. Оденусь только.
— Давай быстрее.
Степан, припав к двери, настороженно слушал дом. До него доносился какой-то стук, чьи-то легкие шаги, шорох. Нет, он не мог определить, одна ли была Дробышева или кто-то еще прятался в темной духоте дома.
— Я войду, — тихо сказал он Климову, — а ты в дверях стань. Чтоб мимо тебя никто!
— Не пройдет.
И по этому твердому «не пройдет» Степан понял, что Климов шутить не будет, что вряд ли кто-нибудь прорвется мимо живого связиста.
А дом между тем ожил. Шаги послышались за дверью, и свет из щели на крыльцо выполз. Загремели засовы, и дверь распахнулась.
На пороге стояла женщина, лица ее Полесов не разобрал, в левой руке она держала керосиновую лампу, правой запахивала халат у горла.
— Ой, — сказала она тихо, — вы же не один, Павел Сергеевич.
— Ничего, ничего, — Степан начал теснить ее в комнату, — идите, гражданка Дробышева, я из уголовного розыска.
— Зачем это, зачем, — голос ее срывался, и она, отступая, поднимала лампу все выше и выше. Пятна света прыгали по прихожей, выхватывая из мрака углы, прихожая была маленькая, заставленная какими-то старыми картонками, обои на стене пузырились и отставали. Все это Степан уловил краем глаза. И понял, что здесь никто спрятаться не может, и дверь в прихожую выходит всего одна.
— Климов, — позвал он и услышал, как тот вошел в прихожую.
— Вы, гражданочка, засветите-ка лампу как следует и еще что-нибудь зажгите. Только быстренько.
Дробышева выкрутила фитиль, и сразу в маленькой столовой, обставленной старой, резной, потемневшей от времени мебелью, стало светло и уютно.
На столе стояли остатки ужина, бутылка вина и недопитая бутылка водки. Но главное, что увидел Степан, — два прибора.
— Вы одна в доме?
— Конечно, — Дробышева пожала плечами.
— А это? — Степан кивнул на стол.
— Вечером заходил мой знакомый, мы закусывали.
А Полесов тем временем быстро оглядывал комнату. Вот дверь закрытая, стол с закуской, этажерка с патефоном, буфет тяжелый, резной, на нем какие-то безделушки, собачка, поднявшая лапу, мальчик со свирелью, охотник...
