— Не стоит, Гевин.
— Сэр?
— Она старовата для вас.
Улыбка исчезла. Трой смутился. И смутило сержанта не то обстоятельство, что прочли его мысли. Он давно убедился, что шеф это умеет (и даже слишком хорошо). Просто он посчитал еретическим само предположение, что особа, которой денег некуда девать, имеет «срок годности».
— Входите.
Лора Хаттон стояла на пороге, прикрывая ладонью лицо. Барнаби показал ей удостоверение. Она на него даже не взглянула, повернулась и пошла в сторону крошечного офиса, выгороженного стенками из стекла и досок, в углу просторного, с высоким потолком зала.
Барнаби огляделся. Все здесь напоминало реквизиторский цех любительского театра, в котором играла Джойс. Предметы мебели, громоздящиеся один на другой, картины, нередко повернутые лицом к стене. Украшения. Картонные коробки с наклеенными на них номерами лотов, набитые старыми столовыми приборами и другой домашней утварью.
В офисе стоял антикварный письменный стол, такой крошечный, что его едва удавалось разглядеть под «макинтошем», телефоном, факсом и автоответчиком. Пахло душистым мылом. Барнаби догадался, что хозяйка, должно быть, сразу услышала их стук, но вынуждена была ополоснуть лицо над хорошеньким, в цветочках, тазом для умывания, прежде чем пойти открывать. Если она таким образом надеялась скрыть следы слез, то потерпела неудачу.
Горестная гримаса искажала лицо Лоры, и стоило Барнаби извиниться за вторжение, как ее предательски заблестевшие глаза вновь наполнились слезами. «Ну наконец-то, — подумал инспектор, — кто-то плачет по Джеральду Хедли».
— Простите. — Она вытерла слезы, уже побежавшие по щекам, ярким лоскутом шелка. — Это такой шок…
О, это не просто шок. Старшему инспектору достаточно было взглянуть на скорбные складки, что залегли возле ее рта, едва она кончила говорить. Какой там шок… Все гораздо серьезнее и глубже.
— Значит, вы понимаете, почему мы здесь, миссис Хаттон.
— Да, думаю, что да. Никак не могу… — Узкие плечи дрогнули, она закрыла лицо руками. И снова произнесла «простите». — Мне не следовало впускать вас. Я подумала, что смогу справиться с собой.
Барнаби колебался, продолжать или нет. Не из сентиментальности. Он был чувствительный человек, но ни за что не отложил бы свою бесчувственную работу, если бы ее требовалось сделать без промедления. Сейчас он колебался, сознавая, что свидетельница того и гляди совсем слетит с катушек. Скорее всего, именно так и случится. И тогда он ничего не узнает, а следующий разговор сложится еще труднее, заранее подпорченный неприятными воспоминаниями.
— Вы предпочли бы, чтобы мы наведались к вам в другой раз? — спросил он.
— Нет. Раз уж вы все равно здесь.
Лора протянула руку и выключила настольную лампу. В сумраке, прячущем ее слезы, она почувствовала себя увереннее. Она села на вращающийся табурет, единственный предназначенный для сидения предмет в офисе.
Трой пристроился со своим блокнотом у шкафчика с картотекой. Правда, он опасался, что потом не разберет собственные каракули. Барнаби прислонился к двери.
— Но я не совсем понимаю, что вы хотите узнать.
— Прошу вас, несколько слов о вчерашнем вечере, миссис Хаттон.
— Понятно. — Ничего-то ей было не понятно, но ее это нисколько не волновало, судя по глухому, безжизненному голосу.
— Как проходила эта встреча?
— Встреча? Но… какое это имеет отношение к… — Кажется, ей трудно было выговорить его имя.
— Вы не заметили чего-то необычного в поведении мистера Хедли?
— Заметила. Он почти ни с кем не разговаривал, а это было на него не похоже. Болтливым он никогда не был, но любил поговорил о писательстве. Я думала, он воспользуется возможностью и задаст множество вопросов.
— У вас не возникло впечатления, что его отчужденность как-то связана с личностью гостя?
— Нет, не думаю. Хотя… странно, что вы это говорите. Потому что, когда впервые возникла кандидатура мистера Дженнингса, он…
— Мистер Хедли? — уточнил Барнаби.
— Да. Так вот он очень смутился. Даже кофе пролил. Там на ковре пятно осталось, вы можете посмотреть.
— Он был против этой идеи?
— Не то чтобы против. Мне показалось, он просто счел это пустой тратой времени. Мы часто просим известных авторов приехать и поговорить с нами, но они никогда не приезжают. Однако в конце концов он согласился отправить приглашение.
— Почему именно он этим занялся, миссис Хаттон? — спросил сержант Трой.
— В нашем кружке он был секретарем.
— Это ведь одинокое занятие — писательство, — произнес старший инспектор. Именно так считают все люди, которые сами никогда ничего не писали. — А вы что пишете?
— Я расшифровываю бумаги, которые приобрела на распродаже в Эйлсбери. Множество рецептов — «рецептур», как их называли, — записки о домашнем обиходе Тюдоровской эпохи, разведении домашних животных, лечении травами… — Лора замялась, вдруг осознав, что во всей этой мнимой деятельности больше нет никакой нужды. И никогда не будет. — В общем, еще один «Деревенский дневник эдвардианской леди» [19]? — Ее передернуло от отвращения.
— Вы вчера вечером ушли все вместе?
— Да, все, кроме Рекса, что было довольно странно.
— Почему странно? — спросил Трой. Он улыбался, но уже без дальнего прицела. Даже при тусклом свете было видно, что Лора не только старовата для него — прав шеф, — но и поглощена своим горем. Любая попытка флирта выглядела бы нелепо до гротеска.
— Обычно он рвется домой. Иногда уходит раньше всех. Беспокоится о своей собаке.
Трой понимающе кивнул. Он любил собак и являлся владельцем великолепной молодой немецкой овчарки кремового-серого окраса, бывшего полицейского пса, раненного на задании и больше негодного к работе. Трой спросил миссис Хаттон, сразу ли она отправилась к себе после вечера у мистера Хедли, и Лора ответила утвердительно.
— А в котором часу вы пришли домой?
— Незадолго до половины одиннадцатого. Я близко живу.
— Вы больше не выходили?
Она покачала головой.
— Мистер Хедли… Как думаете, его любили в деревне?
— Понятия не имею. Я не в курсе местных сплетен.
— Он ведь был вдовец?
— Да, безутешный вдовец. — Ее хрипловатый голос дрогнул. Барнаби видел, как она, пытаясь совладать с собой, сжала руки в кулаки и уставилась на экран компьютера. — Через полчаса я должна быть в Джеррардс-Кроссе, смотреть мебель. Простите, но мне придется попросить вас уйти.
— Тут собака глубже зарыта, — высказался Трой, не считавший нужным чеканить новые обороты речи, пока старые еще имеют хождение. — Моя родительница сама не своя до всей этой чепухи вроде эдвардианского дневника. Что к Рождеству, что ко дню рождения, только таких подарков и ждет. Посудное полотенце, разделочная доска, подставки для яиц, чехол на чайник — у нее этого добра… Семья в отчаянии. Осталось только заполучить книгу.
— Есть от чего отчаяться, — посочувствовал Барнаби.
— Тогда, может, ланч, шеф?
— О боже, да!
Было около трех дня, и столовая в полицейском участке стояла полупустая. Памятуя о разрешенных ему пятистах калориях, Барнаби взял кусок постного мяса, сэндвич с салатом, приправленным диетическим майонезом, и сел за отдельный столик, не в силах переносить грубоватые насмешки своего сержанта.
Потом они вернулись в Мидсомер-Уорти, опередив четырехчасовой автобус на пять минут. Было уже почти темно, когда они снова припарковались у ворот коттеджа «Бородино». Автобус остановился в нескольких ярдах от них, несколько человек сошли. Некоторые из приехавших пошли через Зеленый луг, другие отправились в противоположную сторону. Только трое двигались по направлению к ним: молодая женщина с ребенком в сидячей коляске и невероятно высокий, худой пожилой мужчина.
Мужчина шагал размашисто, какой-то развинченной походкой. Движения его были совершенно не согласованы; казалось, одна нога не знала о существовании другой. Он был увешан покупками. Особенно впечатляюще выглядела старомодная авоська, набитая какими-то измазанными кровью газетными свертками. Еще он нес через плечо связку книг, крепко стянутых ремнем с пряжкой. Его мягкие серебристые волосы трепетали, как пух одуванчика. Когда мужчина подошел ближе, стало видно, что он улыбается счастливой тайной улыбкой, как будто вспоминая о чем-то с благодарностью.
