Самое главное у нее получалось отлично — она могла во всех подробностях представить себе любого человека, которого видела один-два раза. Лицо вставало перед ней, как живое, Глашка отчетливо представляла себе, как человек говорит, как ходит, как смеется. Образ, мгновенно вызываемый ею из памяти, был настолько фотографичен, что она сама иной раз удивлялась: как ей удалось все так запомнить? И она могла делать с этим образом все, что хотела. В ее фантазиях обидчик сворачивался в клубок, как змея, шипел от боли, у него вытекал правый глаз и с хрустом, который она явственно слышала, ломались кости… Такие мысленные сценки приносили маленькой Глаше большое удовлетворение. Но, к ее огромному разочарованию, Антонина больше ничему ее не учила.
— Не будут тебя теперь обижать, — сказала она как-то в ответ на настойчивые просьбы Глашки. — А иное тебе знать и не надобно: ни к чему.
И так глянула черными глазами на Глашку, что та струхнула и больше с Антониной не заговаривала. А через некоторое время и вовсе перестала к ней ходить — все, что ей нужно было, девочка Глафира уже получила.
Бабушка и Василий считали Глашку немного глупой, но оба были не совсем правы. Особым умом Глашка и в самом деле не отличалась, зато хитрости в ней хватало настолько, чтобы притворяться дурочкой. А с дурочки какой спрос? Это маленькая Глаша поняла еще лет в семь, когда, обозлившись на Василия, порвала его тетрадь с упражнениями, а потом на голубом глазу заявила, что так гораздо красивее получилось.
— Смотри, Вась! — радостно кричала Глашка, подкидывая вверх обрывки тетради. — Правда, как птички?
Васька хотел было отвесить сестре подзатыльник или дать по лбу со всей силы, но тут его удержала бабка, которая сама на подзатыльники не скупилась.
— Да ну ее, дурочку, — убеждала она внука. — Вишь, она, как убогая, радуется? А я тебе записку напишу в школу, чтоб тебя учительница не ругала.
Глашка, знавшая, сколько сил приложил Васька, чтобы выполнить упражнение, злорадствовала от души. К тому же она прекрасно понимала, что в школе к записке отнесутся с недоверием — решат, что бабушка любимому внуку поблажки делает. Так что Глафира не была глупой, совсем не была.
Бровь она расшибла себе сама, треснувшись спросонок об дверь. Но когда Антонина спросила про болячку, она, не задумываясь, сочинила и кота Барсика, и мальчика Пашку, мучившего его. Пашка действительно жил в тридцать пятом доме, но все остальное было Глашиной фантазией. Если бы Глашку спросили, зачем она врет, та не смогла бы ответить — совралось, и все. Она вообще была вруньей. Вранье приносило ей какое-то бескорыстное удовольствие. Но в следующий раз девочка действовала уже обдуманно.
Глашка готовилась к жертвам, но синяка, поставленного самой себе, и валяния в крапиве оказалось достаточно. Когда Антонина спросила, не сама ли Глашка упала в крапиву, ей стало страшновато: а вдруг ведьма умеет мысли читать или как-нибудь по-другому догадается? Но оказалось, что не умеет, и Глашка почувствовала себя куда уверенней. А после все пошло как по маслу — история про обиженную девочку подействовала. Глашке нравилось представлять себя жертвой, а потом мысленно мстить своим обидчикам, хотя на самом деле с ней редко кто играл и еще реже дрался. В основном ее почему-то не замечали, что выводило Глашку из себя.
Но теперь ее заметили… Еще как заметили! Мальчишки старались обходить ее стороной, а на взрослых Глашка предусмотрительно не применяла свою силу. Но и этого было достаточно — про нее заговорили вовсю. Правда, одно раздражало Глашку: ее нашептывание действовало не на всех. Например, почтальонова Женька, похожая на пацана, смотрела злобно своими черными глазищами, взгляд не отводила, и ничего ей потом, дряни эдакой, не было. «Может, у нее глаз лошадиный?» — недоумевала Глашка. Как бы то ни было, именно Женька один раз подстерегла Глашку за околицей, сбила с ног, изваляла в песке и предупредила: еще раз Глашка свои пакости сделает кому-нибудь из ее братьев, Женька ей такое покажет, что она и в деревне остаться не сможет. Глашка вроде бы притихла, и постепенно про ее гадости забыли.
А спустя три года у нее первый раз получилось навести настоящую порчу. Глашка не знала, что это называется именно так, но Лидка Еремеева, красавица и задавака, Глашку в упор не замечавшая, вся покрылась красной шелушащейся коркой и теперь носа из дома не показывала. Кончилось тем, что родители увезли ее в Москву, в какой-то институт, где Лидка и осталась на весь следующий месяц. Возвратилась с нормальным лицом, но едва в школе наткнулась на Глашку, как на следующее же утро из дома Еремеевых доносились крики и плач. Глашка торжествовала — у нее получилось то, чего она так долго добивалась.
А потом к ним домой пришла ведьма. Про то Глафира никогда не вспоминала и спустя месяц после ее визита сбежала из дома: оставаться ей было никак нельзя. Иногда память выталкивала на поверхность черную фигуру, бросающую отрывистые слова, и бабку, бессильно опустившуюся на стул, но Глафира загоняла воспоминание обратно.
Когда она решила наконец вернуться в деревню, то обезопасила себя всеми способами и со страхом ожидала результата. Но все было тихо и спокойно. Антонина не показывалась. «Я победила! — поняла Глафира. — У меня все получилось!» Правда, теперь она была взрослой и без необходимости ничего такого не делала. К тому же хорошо помнила слова ведьмы — если тебя не обидели, не наказывай. Но с женой Чернявского был особый случай — та ее обидела. А значит, ее можно было наказать.
Глафира улыбнулась спокойной улыбкой и с чувством собственной правоты достала из ящика маленький мешочек…
— Вить, кто такая Антонина? — спросила Тоня мужа за завтраком в воскресенье.
Тот опустил блинчик в чашку с вареньем, поболтал им, откусил кусок и, только прожевав, ответил:
— Если это та женщина, о которой я думаю, то что-то вроде местной достопримечательности.
— И что ж за достопримечательность такая, о которой ты мне еще ничего не рассказывал? — язвительно поинтересовалась Тоня. — На речку ты меня водил, по лесу гуляли, у Рыбкиных в гостях были, а ведьму как-то упустил из вида.
Виктор поднял на жену глаза, подумав, не поставить ли ее еще раз на место, но решил не злоупотреблять.
— Слушай, — мягко сказал он, — да ерунда все полная, потому я тебе и не рассказывал. Страшилка детская, понимаешь?
— А вот Степанида говорит, что она самая настоящая колдунья!
— Ты Степаниду больше слушай, она тебе еще и не то скажет. И про домового, и про привидения, и про шабаши в лесу, и про оборотней… Ты всему верить будешь?
Тоня почувствовала себя несколько растерянно — всегда Виктору удается как-то так переключить разговор, что она выглядит полной дурой! Но на сей раз она ему не позволит отвлечь ее.
— А где она живет хоть, ваша колдунья?
— Тонь, да что ты ко мне пристала? — нахмурился Виктор. — У Степаниды своей спроси.
— А я хочу у тебя спросить, — возразила она. — Ты же сам говоришь, Степанида все выдумывает, вот и расскажи мне, кто такая Антонина на самом деле.
Виктор поразмыслил, сжевал еще два блина и проговорил неохотно:
— Да самая обычная баба, только живет не в деревне, а почти у леса, на дальнем конце. Ну, знаешь, где просека, только по другую сторону дороги, через поле пройти нужно. Там ее дом стоит, если, конечно, не развалился.
— Не развалился, — тихо сказала Тоня, но Виктор ее не услышал.
— Про нее всякие истории ходили: и что она якобы порчу наводит, и что колдует, и что лечить может… Господи, Тонь, ну что я тебе рассказываю? У вас у самих, что ли, таких страшилок не было?
— Таких — нет. Про кладбища были, про дома заброшенные, а про ведьму не было.
— Ну, значит, у вас фантазии не хватило. А у нас в детстве особым геройством было около ее ограды полежать, посмотреть, чем она занимается.
— И чем занималась?
— Да ничем! Тем же, что и все на огородах своих. Я же говорю — игра была такая, понимаешь, проверка на храбрость!
— И ты тоже играл?
— Все, Тонь, надоело мне ерунду обсуждать, давай лучше делом займемся. Ты меня спросила — я ответил. Даже время не хочу тратить на подобную чушь.
Тоня улыбнулась и стала убирать посуду со стола. Все, что ей нужно было, она уже узнала.
Явное раздражение Виктора, вопреки его ожиданию, не произвело на нее такого действия, как обычно. В другой раз она бы смутилась, решила, что послушала глупую, выжившую из ума старуху и опять выставила себя в глазах мужа деревенской простушкой, которую хлебом не корми, а дай потрепаться обо всякой чепухе. Но не сейчас. Слово «бесплодие» отзывалось у Тони в ушах каждый раз, когда она вспоминала про поездки к врачу, и, чтобы больше не слышать его, она согласилась бы пойти куда угодно и к кому угодно. К тому же слово «ведьма» Тоня как-то не очень принимала всерьез. «Наверное, Антонина травница, — думала она, — старая знахарка, которую слухи превратили в ведьму, как Витя рассказывает».
