А еще через какое-то время умытый и перевязанный Андрей уже дремал под пуховым одеялом на уютном диване в Леночкиной квартире. В доме было тихо и спокойно, только из ванны слышался шум воды, где плескалась хозяйка. Он уже засыпал, когда к его телу одновременно прижались губы, упругая грудь, плоский живот и прохладные ноги обнаженной женщины.
— И не думай даже засыпать, — по-кошачьи промурлыкала Леночка. — Сейчас я тебя буду лечить... По нашему, по-бабьи... Долго-долго... Сладко-сладко...
Андрей и не думал сопротивляться.
16. В ЧЕМ МАТЬ РОДИЛА, В ТОМ РОДИНА-МАТЬ И ОСТАВИЛА...
Едва на следующее утро Андрей пересек порог редакции, к нему тотчас подошел Николаев.
— Слушай, Андрюха, шефу позвонили из "политуправы" и срочно требуют тебя вместе с ним на ковер к начальнику. Сам понимаешь, редактор, как всегда, обоссался, весь побелел и трясется, валидол жрет горстями. Кричит, что ты его подставил специально...
— А ему-то что, ведь это не он вчера с нами был. Чего ему бояться?
Риторический вопрос остался без ответа, но Андрею почему-то показалось, что на смену вчерашнему лихому и компанейскому Славке сегодня пришел совсем другой человек - обстоятельный и серьезный заместитель главного редактора флотской газеты Вячеслав Николаев, которому уж очень не понравилось словосочетание "это не он вчера С НАМИ был". Впрочем, возможно, Андрею это лишь показалось.
Пошли к шефу. Из кабинета главного редактора раздавались стоны и повизгивание. Постучав в дверь и произнеся скороговоркой чисто корабельное: "Прошу разрешения", Андрей шагнул вперед. За огромным столом сидел рыжеватый и лысоватый капитан 1 ранга и что-то усиленно жевал. Андрей все моментально понял. Шефу было глубоко наплевать на Андрея и всех остальных офицеров редакции до седьмого колена. Его беспокоила лишь сама ситуация. "До краев" набравшись вчера, он уже сегодня перед службой успел изрядно опохмелиться, отчего и боялся в таком виде предстать перед очами грозного адмирала. Надо было что-то срочно придумать, но кроме шутливой и избитой фразы: "Чем лучше вечером, тем хуже утром", в голову, как назло, ничего не лезло.
Выручил Николаев, предложивший простейший вариант.
— Давайте я вместо вас пойду, а адмиралу доложу, что у редактора внезапно повысилось артериальное давление и прихватило сердце. Много и допоздна работаете, вот мотор и барахлит периодически.
Идея была моментально одобрена "умирающим" шефом. Он перестал причитать и радостно предвкушал, как после ухода Андрей и Славки он по данному вескому поводу обязательно остограммится...
* * *...У контр-адмирала Геннадия Протоиреева с утра было хорошее настроение. Накануне позвонили знакомые из Главного управления кадров и по секрету сообщили, что его кандидатура всерьез рассматривается для выдвижения на повышение с переводом в Москву. Для этого надо было немного подтянуть дисциплину на флоте, что после 1991 года стало самым главным показателем работы воспитательных структур. Сказался явный просчет и элементарная глупость ельциновских реформаторов. Впопыхах ликвидировав институт политработников Вооруженных сил, а вместе с ним, как оказалось, и отлаженную систему воспитания подчиненных, вскоре выяснили, что непосредственно заниматься людьми в частях и на кораблях теперь некому. По Вооруженным силам страны, как следствие непродуманных военных реформ, прокатилась волна суицидов, побегов, разбоев, хищений и иных воинских преступлений, а неуставные взаимоотношения между матросами и старшинами приобрели ярко выраженный криминальный характер. Стали спешно создавать новые структуры, но кроме тех же политработников, которых с седьмой или восьмой попытки все же переименовали в офицеров-воспитателей, так ничего придумать и создать не удалось. На воспитателей возложили максимум ответственности за состояние воинской дисциплины, и они теперь отвечали за нее головой.
Будучи человеком неглупым, контр-адмирал хорошо понимал, что весь воспитательный аппарат, находящийся под его руководством, по большому счету, ничего не сможет кардинально изменить, а сам он вместе с подчиненными превратился в заложников ситуации. Поэтому Протоиреев искренне мечтал о службе в Москве, и теперь, когда мечта оказалась так близка, он испытывал душевный подъем и лелеял благие надежды.
Радужные надежды и чаяния изгадил один-единственный звонок. И сделал это не кто-нибудь, а мэр города Флотоморска Калошин. Позвонив, градоначальник сразу же взял быка за рога.
— Слушай, Геннадий Александрович, непорядок. Твои архаровцы человека вчера избили. К директору ресторана Исмаилу Бароеву племянник приехал. Хороший и спокойный парень. Двое офицеров из твоей редакции вчера после ресторана этого парня избили и угрожали ножом. Разберись, пожалуйста, и меры прими. Я со своей стороны тоже постараюсь это дело замять, если офицеры принесут свои извинения. А то представляешь, еще нас с тобой обвинят, что в нашем многонациональном городе граждан с Кавказа избивают только за то, что они другой национальности. Это уже политика! Тут запросто могут головы полететь...
Протоиреев хорошо понимал, куда клонит мэр. Одно дело, если нарушителем оказался матрос. Чего от него, глупого 18-летнего пацана, можно еще ожидать? Совсем другое дело, если в происшествии замешан офицер или даже целых два, как сообщил ему градоначальник. Тут может так повернуться, что с должности моментально слетишь, даже сообразить не успеешь за что. Тут следует принимать жесткие и радикальные меры и без кадровой хирургии не обойтись.
Накатила волна раздражения. Стерла, как шершавой мокрой губкой, прежнее радужное настроение. А когда в кабинете у контр-адмирала оказались Николаев и Андрей, Протоиреев уже еле сдерживал накопившийся гнев.
— Почему не прибыл, как я вызывал, главный редактор? — первый вопрос начальника сразу же определил жанр разговора.
На флоте это называют разговором на "ВЫ". Суть его проста и незатейлива. Начальник всем своим видом демонстрирует, что сейчас он безжалостно "ВЫдерет", затем "ВЫсушит" и, наконец, "ВЫбросит" подчиненного на все четыре стороны. Упоминание Славкой о внезапной болезни редактора подействовало на начальника управления, как красная тряпка на породистого испанского быка, и его, что говорится, понесло. Продолжительный монолог, если не брать во внимание образные сравнения, эпитеты, оценки и специфический флотский жаргон, сводился к одному: нужно срочно найти племянника Исмаила Бароева, принести ему свои извинения и тем самым постараться урегулировать возникший конфликт. В противном случае последствия для Андрея могут быть и наверняка станут самыми плачевными.
Еще один вопрос сильно интересовал контр-адмирала: с кем был в тот вечер Андрей и как фамилия второго офицера?
Сперва Андрей попытался все объяснить и показать начальнику свою перебинтованную руку. Он даже неоднократно начинал об этом говорить, но всякий раз его попытки обрывались негодующими криками и обвинениями. Выдавать же стоявшего рядом и молчавшего Славку и тем более впутывать в это дело врача Черкесова Андрей считал недостойным и непорядочным. Поэтому, убедившись, что начальник управления относится к категории руководителей, для которых существует лишь два типа мнений - свое личное и чужое неправильное, — он, в конце концов, не выдержал.
— Товарищ контр-адмирал, во-первых, я был один. Во-вторых, все, что вчера произошло, касается только нас с Бароевым и на боеготовность флота, о которой вы так заинтересованно и почему-то в одиночку печетесь, никак не влияет. В-третьих, извиняться перед Бароевым мне не за что и я этого делать не буду. Ни при каких обстоятельствах не буду. И последнее. Если я, как вы емко выразились, "позорю честь российского офицера" и стоит вопрос о моем увольнении из Вооруженных сил, то рапорт я напишу через десять минут. Сделаю это не потому, что вы сейчас кричите и думаете, что я вас от этого боюсь. Просто считаю, что каждому из нас необходимо себя уважать, и потому больше не намерен выслушивать подобный бред даже от адмирала. Честь имею...
И завертелся, закрутился скрипучий механизм отработанной годами военно-административной системы, безжалостно ломая, кромсая и корежа теперь уже судьбу конкретного человека.
* * *Давно замечено: насколько приятно встречать друзей, настолько тяжело их провожать. А исполнять роль отъезжающего, пусть даже на родину, где родился и прожил 18 лет, и вовсе невмоготу. Все это на себе прочувствовал Андрей, очутившись у зеленых стен Мурманского вокзала, повидавших на своем веку бесчисленное количество человеческой радости и горя. Вокруг сновали какие-то люди, торопясь занять в вагонах предписанное билетом место, степенно и надменно прогуливались по перрону железнодорожные работники, скрипели несмазанными колесами тележки носильщиков, а Андрей в новых и оттого непривычных гражданских кожаной куртке и джинсах медленно курил, дожидаясь, когда подадут состав.
