Олег Андреевич был очень доволен тем, что поездка оказалась короткой. Он обернулся, чтобы взять деньги, и в это мгновение в его шею вонзилась тонкая игла. Пассажир безжалостно надавил на поршень шприца, вводя в кровь Зуева прозрачный раствор. Олег Андреевич с испугом заметил, как начал меркнуть дневной свет, и через мгновение повалился на сиденье, не подавая признаков жизни.
***
...Он очнулся, ощущая, как разламывается голова. Во рту было сухо, как в пустыне, а в ушах стоял дикий рев, как будто где-то рядом прорвало паровой котел.
Олег Андреевич попытался пошевелиться и обнаружил, что может двигать только головой. Постепенно он разобрался в своих ощущениях и понял, что буквально прибинтован к жесткому стулу толстой бельевой веревкой. Тот, кто это сделал, переусердствовал, и веревка глубоко впилась в тело, причиняя боль даже через одежду. Зуев усилием воли подавил панику. Его перепуганный разум поспешно опустил завесу спасительной лжи над ужасным будущим: в конце концов, пока он сидел на стуле, никакой непосредственной угрозы его здоровью и жизни не было, а причиняемая веревками боль казалась вполне терпимой. Олег Андреевич понимал, что пытается обмануть себя, но взглянуть правде в лицо у него не хватало мужества. Тогда возведенная разумом плотина непременно рухнет, и он забьется в отвратительной истерике, поскольку все, что он может сделать, это кричать до потери сознания.
В его уши снова ворвался дикий рев. Зуев наконец сообразил, что этот ужасный звук издает вовсе не паровой котел, а живой человек. Он немного повернул голову, чтобы посмотреть, кто же так кричит, и поспешно зажмурился. Это было сделано с большим опозданием: он разглядел слишком много подробностей, от которых кровь застыла у него в жилах, а желудок тугим горячим комом подкатил к самому горлу.
На стене был распят человек - вернее, то, что от него осталось. Теперь он больше напоминал неумело разделанную мясную тушу, которую начали расчленять, не убедившись предварительно, что это именно туша, а не живое существо. По обнаженному телу обильно струилась кровь, покрывая его сплошной пленкой. Блики света плясали на этой страшной пленке в такт судорожным сокращениям мышц. Какой-то человек, низко склонившись над животом распятого, что-то делал возле его паха. Блеснула сталь, и помещение снова наполнилось нечеловеческим ревом. Палач разогнулся и отбросил в темный угол какой-то слизистый кровавый комок. Комок со шлепком упал на пол. В ответ из угла раздалось урчание, и Зуев с ужасом рассмотрел худого ободранного кота, который, выйдя из укрытия, жадно схватил то, что секунду назад было частью живого человеческого тела. Кот скрылся, унося в зубах добычу. Олег Андреевич почувствовал, что его сейчас стошнит, и попытался наклониться. Веревка не пустила его, и содержимое желудка обильной струей выплеснулось ему на грудь.
- Подожди, Рустам, дорогой, - услышал он знакомый голос. Палач разогнулся и отступил на шаг в сторону. Олег Андреевич отвернулся от жуткого зрелища и увидел своего недавнего пассажира. - Наш гость проснулся.
Он подошел к Зуеву и некоторое время молча разглядывал его, слегка морщась от кислого запаха рвоты. Как ни хотелось Олегу Андреевичу выглядеть в глазах своих мучителей настоящим мужчиной, которому нипочем любые пытки, он чувствовал, что смотрит на недоучку из Герценовского института с рабской преданностью и трусливой надеждой: а вдруг его не станут бить? А если станут, то, может быть, не очень сильно или хотя бы не сейчас? "А что я могу сделать? - пронеслось в мозгу. - Что я могу сделать? Может быть, я бы сумел броситься под танк с последней гранатой - кто знает? Но сидеть, не в силах пошевелиться, и смотреть, как от тебя отрезают куски.., о Боже!"
Чеченец, похоже, читал в его глазах, как в открытой книге. Его губы искривила презрительная усмешка, и он удовлетворенно покивал головой.
- Вот и славно, - сказал он. - Я вижу, ты все понял, свинья. Ты заслуживаешь смерти за то, что оскорбил мой народ и меня, но я дам тебе шанс искупить свою вину.
- Но вы... - Зуев понимал, что собирается сказать глупость, но ничего не мог с собой поделать. - Но ведь вы обещали, что не станете мстить!
- Обещание, данное неверному, ничего не стоит, - просветил его хозяин. - И потом, пока что я тебя даже пальцем не тронул. Будешь себя хорошо вести отпущу и даже дам денег... Как это у вас называется? Вынужденный простой! Ты получишь щедрую компенсацию за вынужденный простой. Но если ты будешь много трепать своим поганым языком и упрямиться... Я просто хочу, чтобы ты знал, что тебя ждет. Рустам, дорогой!
Похожий на гориллу Рустам вышел из своего угла, держа в руке длинный железный лом. Он без предупреждения размахнулся и нанес распятому человеку страшный удар по голени. Зуев отчетливо различил отвратительный хруст сломавшейся кости. Человек хрипло закричал.
- Этот негодяй убил моего друга, - пояснил хозяин, закуривая сигарету и показывая большим пальцем через плечо на распятого. - Он бандит, убийца, убил моего лучшего друга, почти брата, из-за паршивых денег. Подошел сзади и выстрелил в затылок из пистолета. Он русский, но главное не это, а то, что он убийца. Он неверный, который поднял руку на верного сына ислама. Он грязь, которая вообразила себя равной аллаху и убила его верного слугу. Почему он больше не кричит?!
Крики распятого действительно смолкли - видимо, бедняга выбился из сил. Дыхание с хрипом и свистом вырывалось из его окровавленного, распухшего рта. Рустам снова взмахнул ломом, как двуручным мечом, и вторая голень несчастного переломилась пополам со звуком, похожим на выстрел из мелкокалиберного пистолета. Вопли распятого возобновились.
- Он лизал зад жирному борову по кличке Понтиак, - продолжал чеченец, - но тебя, пес, это не касается. Скажи мне, правда ли то, что вы решили организовать какой-то профсоюз, чтобы не платить нам деньги?
Олег Андреевич молча кивнул. Его наполовину парализованный смертельным ужасом мозг лихорадочно метался в поисках выхода. Не ко времени вспомнились мечты о героической борьбе и самопожертвовании. Здесь, в пропитанном запахами пота, крови и экскрементов кирпичном подвале эти мечты казались именно тем, чем были на самом деле, - никчемными плодами блудливого воображения, капустными листами, милосердно скрывавшими бледную кочерыжку его трусоватой рабской натуры. Отвечать на вопросы было позорно и подло, не отвечать - глупо, потому что он и без Олега Андреевича был в курсе событий. "Но никаких имен, мысленно приказал себе Олег Андреевич. - Ни слова о конкретных людях и адресах. Я - мелкая сошка, сам по себе. Слышал звон, да не знаю, где он..." Ему захотелось расплакаться - в глубине души он знал, что скажет все, что у него спросят.
Чеченец разглядывал его с брезгливым любопытством, как сбитое грузовиком животное, медленно умирающее на обочине дороги.
- Хорошо, - сказал он. - Пока ты ведешь себя хорошо. Посмотрим, что будет дальше. Кто у вас главный?
Олег Андреевич в последний миг поймал за хвост готовое сорваться с губ имя и отрицательно помотал головой. В этот момент ему стало окончательно ясно, как работает детектор лжи: усилия, которые ему пришлось приложить, чтобы не сказать правду, просто не могли не отразиться на показателях пульса и кровяного давления. Ему казалось, что он превратился в бесплотный призрак, пытающийся заставить двигаться и разговаривать огромную набитую песком куклу наподобие тех, с которыми тренируются самбисты. Это ему удалось, но движения головы напоминали судороги гальванизированной лягушки, а голос был похож на треск рвущейся пыльной тряпки.
- Не.., я не знаю. Просто услышал на стоянке...
- От кого услышал? Олег Андреевич всхлипнул.
- Не знаю... Я с ними незнаком. Я сам по себе... Вишневая "девятка". Я постараюсь... Подождите, я постараюсь вспомнить номер.
- Мне не нужен номер, - лениво процедил чеченец. - Мне нужно имя, и ты его знаешь, пес. Знаешь и скажешь - прямо здесь и сейчас. Между прочим, ты хотя бы знаешь, где ты?
- К-как это где? - пролепетал Олег Андреевич, радуясь короткой отсрочке. В Москве.., или под Москвой.
Но пока он говорил, в его ум закралось ужасное подозрение, которое переросло в твердую уверенность: он был не в Москве, а в Грозном, а может быть, и вовсе в горах, в подвале особняка какого-нибудь полевого командира. Его отравили каким-то наркотиком, и невозможно было выяснить, сколько минут, часов или дней он проспал. Его могли вывезти из города в ящике с картошкой и провезти через полстраны, бесчувственного, как окружающие его корнеплоды. Ему доводилось слышать, каково приходится чеченским заложникам, но он понимал, что не может рассчитывать даже на такое обращение: за него не собирались требовать выкуп. Да и какой выкуп могла собрать его жена? Жалкие крохи, отложенные, чтобы дать взятку при поступлении сына в институт...
Он почувствовал себя стремительно падающим в бездонную пропасть. Честолюбивые мечты и серенькая, безрадостная рутина повседневной московской жизни отсюда казались лишь быстротечным сном, прекрасным и нереальным. Реальным был этот сырой застенок и распятый на стене окровавленный, вопящий кусок мяса, бывший когда-то человеком.
