Берджесс кивнул:
— Поэтому, вероятно, и другие обитатели дома ничего не слышали. Видите: слишком много здесь совпадений, чтобы можно было заподозрить нечто иное, кроме несчастного случая. Он мог десять раз удариться головой о стену и остаться в живых, мог даже свалиться и не сломать при этом шею. Он совершенно случайно погиб на месте, на это нельзя было рассчитывать.
— Хорошо, а лампочка? Сдается мне, тут тоже слишком много совпадений, а? Я знаю, что говорю: с лампочкой было все в порядке, когда я спускался по лестнице, чтобы позвонить вам. Если бы свет не горел, мне бы пришлось идти ощупью, а я спустился очень быстро.
Берджесс провел фонариком вдоль стены, пока не обнаружил лампочку. Она висела на кронштейне, торчащем из стены.
— Я не понимаю, что вы имеете в виду, — сказал он, разглядывая лампочку. — Ведь его считали слепым; в любом случае, он большей частью ходил с закрытыми глазами, что в общем–то одно и то же, — так при чем же тут лампочка? Разве ему помешала бы темнота? По идее, в темноте он должен был увереннее двигаться, чем при свете, так как не привык полагаться на свои глаза.
— Может быть, в этом все и дело, — возразил Ломбард. — Может быть, он выбежал второпях, чтобы удрать, пока я не вернулся, и в спешке забыл закрыть глаза, оставил их открытыми. А с открытыми глазами он, наверное, чувствовал себя ничуть не лучше, чем вы или я в темноте.
— Ну, теперь вы окончательно запутались. Для того чтобы ослепить его, свет должен был гореть. А ваша версия строится на том, что свет не горел. И в любом случае, чего ради это стоило делать? Как можно было рассчитывать, что он оступится и, более того, сломает себе шею?
— Согласен, но все же какой–то странный несчастный случай. — Ломбард с досадой взмахнул рукой, делая шаг вниз. — Одно могу сказать: не нравится мне, что он произошел именно сейчас. Я не смогу от него ничего узнать…
— Сами знаете: такие вещи случаются весьма некстати.
Ломбард в раздражении спускался по лестнице, тяжело топая по ступеням.
— Все, чего от него можно было добиться, исчезло навсегда.
— Не отчаивайтесь. Может быть, вам удастся найти еще кого–нибудь.
— Но то, что знал он, утрачено. А эти сведения были под рукой, только и ждали, чтобы их нашли. — Он остановился на площадке, где лежало тело, и неожиданно обернулся. — Что случилось? Что это значит?
Берджесс указал на стену:
— Лампочка опять загорелась. Ваши шаги на лестнице встряхнули ее. Вот и объяснение тому, что произошло раньше, — когда он упал, что–то разъединилось. Проводка, видимо, неисправна. Так что свет тут ни при чем. — Он тронул Ломбарда за локоть. — Вы должны держаться в стороне. Я сам доложу о происшествии. Никто не должен знать, что вы каким–то образом замешаны в этой истории, если вы хотите продолжать.
Ломбард в подавленном настроении вышел на улицу, легкость исчезла из его походки, Берджесс остался наверху, рядом с неподвижным телом на площадке.
Десять дней до казни
Девушка
На клочке бумаги, который дал ей Берджесс, было написано:
«Клифф Милберн»
оркестр театра «Казино» — в прошлом сезоне
текущий сезон — «Реджент».
И два номера телефона. Один — номер полицейского участка, действовавший до определенного часа. Второй — его домашний номер, если ей понадобится позвонить после окончания рабочего дня.
Он заявил:
— Я не могу подсказать вам, как действовать. Вам придется решать на месте. Может быть, ваша интуиция поможет вам больше, чем я. Только не бойтесь и не теряйте головы, и все будет в порядке.
В конце концов Кэрол нашла единственную возможность. То, что она придумала, теперь глядело на нее из зеркала. Исчезло наивное, мальчишеское выражение лица. Не было и озорной пряди, пересекавшей чистый лоб. Вместо этого появилась копна медных волос, завитых и так сильно залитых лаком, что вся прическа напоминала металлическую каску. Обычно она предпочитала свободную молодежную одежду струящихся очертаний. Теперь же она натянула нечто столь облегающее, что, хотя ее никто не видел и она находилась одна в своей собственной комнате, ей стало немного не по себе. И к тому же платье ужасно короткое, такое, что стоило только сесть… Ладно: надо привлечь его внимание во что бы то ни стало. Бесстыдные красные пятна румян на щеках, заметные издалека, как запрещающий сигнал светофора, только значение подразумевалось прямо противоположное: «Вперед!» Нитка бус позвякивала на шее. Носовой платок, сверх меры украшенный кружевом и пропитанный такими едкими духами, что у Кэрол защипало в носу, когда она прятала его в сумочку. Она в первый раз в жизни подвела глаза синей тушью, от чего веки сразу набрякли.
Скотт Хендерсон смотрел на все эти приготовления из рамки около зеркала, и ей стало стыдно.
— Ты бы и не узнал меня, дорогой, не правда ли? — с грустью сказала она. — Не смотри на меня, дорогой, не смотри на меня.
И наконец, последний ужасный штрих, чтобы впечатление доступности было полным. Она приподняла ногу и натянула шелковую розовато–сиреневую подвязку с розочкой так, чтобы ее было видно. По крайней мере, когда она сядет.
Кэрол быстро отвернулась, Его Девушка не могла выглядеть как эта особа в зеркале, только не Его Девушка. Она обошла квартиру, выключая всюду свет. Внешне она была спокойна, в душе — взвинчена до предела. Только тот, кто хорошо знал ее, мог бы догадаться об этом. Он понял бы сразу. Но его здесь не было.
Подойдя к последнему выключателю, у двери, она произнесла короткое заклинание, которое произносила каждый раз, выходя из дому, глядя через комнату на его лицо в рамке.
— Может быть, сегодня, дорогой, — едва слышно прошептала она. — Может быть, сегодня.
Она выключила свет и закрыла дверь, и он остался там, в темноте, возле зеркала.
Когда Кэрол вышла из такси, фонари над входом уже горели, но тротуар перед ними был еще пуст. Она так и рассчитывала: войти пораньше и постараться привлечь его внимание до того, как в зале выключат свет. Она с трудом могла вспомнить название представления, кажется, что–то вроде «Продолжай танцевать». Ей было все равно, она знала, что забудет о шоу в тот же миг, как только выйдет из театра.
Она остановилась у кассы:
— Я заказала билет на сегодняшний вечер. Первый ряд, у прохода. Мими Гордон.
Ей пришлось ждать несколько дней. Потому что она шла не за тем, чтобы увидеть шоу, а за тем, чтобы ее увидели. Доставая деньги и вручая их кассиру, она уточнила:
— Вы уверены, что место именно то, какое мне надо? С той стороны сцены, где сидит ударник, правильно?
— Верно. Я проверял, прежде чем отложить билет для вас. — Он ухмыльнулся, на что она и рассчитывала. — Вы, наверное, много думаете о нем. Счастливчик этот парень.
— Вы не поняли, дело не в нем самом. Я его в жизни не видела. Просто… Как бы это объяснить? У каждого есть какое–то хобби. Ну, вот мое хобби — ударные инструменты. Каждый раз, когда я смотрю шоу, я стараюсь сесть как можно ближе к ударнику. Обожаю смотреть, как он играет, на меня это как–то особенно действует. С детства люблю барабаны. Может быть, это звучит странно, — она развела руками, — но так уж получилось.
— Я не хотел совать свой нос в ваши дела, — извинился он, разочарованный.
Девушка вошла в театр. Она появилась так рано, что контролер у входа только–только занял свой пост и билетер едва успел подняться из раздевалки. В отличие от галерки, где еще не привилась мода опаздывать, в партере она явно оказалась первой зрительницей.
Она сидела в зале, маленькая, одинокая фигурка с золотыми волосами среди моря пустых кресел. Ее вызывающее одеяние с трех сторон было скрыто плащом, который она предусмотрительно накинула на плечи. Убийственный эффект предназначался только для фронтального обзора.
Вокруг все чаще и чаще хлопали, опускаясь, сиденья. Этот шорох и невнятный гул говорили о том, что театр постепенно заполняется. Кэрол пристально смотрела в одну–единственную точку у самого края сцены, туда, где таилась маленькая, почти незаметная дверь. Эта дверца находилась прямо напротив Кэрол. Через щели в ней уже пробивался свет, девушка слышала голоса, доносившиеся оттуда. Там собирались музыканты, готовясь занять свои места.
Вдруг эта дверь распахнулась, и музыканты начали заполнять оркестровую яму; чтобы пройти, им приходилось сильно пригибать голову и плечи. Кэрол не знала, который из них тот, кто ей нужен, и не могла этого узнать, пока он не сядет на свое место, потому что никогда раньше его не видела. Один за другим оркестранты рассаживались по своим местам, образуя узкий полумесяц вокруг авансцены, ниже рампы.
Со стороны казалось, что девушка погружена в программку, лежащую у нее на коленях. Она сидела опустив голову, но при этом продолжала внимательно разглядывать музыкантов из–под опущенных ресниц. Этот, который входит сейчас? Нет, он остановился у дальнего стула. Тот, следующий? Какое зверское лицо. Она почти почувствовала облегчение, когда он остановился у второго от нее стула. Кларнет или что–то в этом роде. Ну, тогда, должно быть, этот — но нет, он свернул в другую сторону, контрабас.
