Пока я рассуждал, строил умозаключения, Коробов и Карапетян составляли фоторобот «журналистки Марины». Как это делается, известно по фильмам. Сидит за компьютером специалист с художественным образованием, лишенный нервов, и спрашивает про брови, глаза, про форму носа, про прическу, показывая человеку, видевшему преступника, разные лицевые элементы, забитые в специальной программе. Конечно, эта работа не на три минуты, и по двум-трем приметам нарисовать приемлемый портрет преступника, конечно, невозможно. Ибо настоящий фоторобот — это никак не стопроцентное сходство с оригиналом, а лишь типаж. И художественное образование габитоскописта как раз позволяет наиболее полно приблизиться к типажу преступника, путем наложения светотени, довоображения характерных черт. Так что на составление приемлемого фоторобота уходит час-полтора минимально.
Так оно и случилось.
Коробов и Карапетян вернулись часа через полтора с распечатанным фотороботом. Когда мне дали взглянуть на него, я понял, что по картинке нам реальную женщину никогда не найти. Глаза спрятаны за стеклами очков, овал лица скрыт длинными волосами, лоб закрыт челкой…
— Этот портрет хотя бы процентов на пятьдесят походит на «журналистку Марину»? — поинтересовался я.
— Карапетян сказал, что очень походит, — как-то слишком оптимистично ответил мне Володя. — Говорит: «вылытый Маринэ»…
Ехали мы довольно долго — пробки. Ох, уж эти пробки… Бич больших городов. Невозможно что-либо планировать: все равно опоздаешь или пропустишь. «Москва сегодня — город одного дела», — как сказал «Дежурный по стране» Михаил Жванецкий. И верно. Два-три дела за день сделать получается очень редко…
Наконец добрались до нужной улицы и нужного дома.
— Вот этат дом, — указал нам рукой вышедший из своей «Тойоты» Карапетян. — А вон тот падъезд, — он повернулся в сторону первого по счету подъезда, у которого стояли две старушки.
— Вы свободны, — сказал хирургу Коробов. — Можете ехать домой.
— Какой дамой! — почти возмутился Карапетян. — У миня столка дел асталось низаконченных из-за вас…
— Из-за нас? — поднял брови Володя. — Так это мы с Русаковым, выходит, провели возможного убийцу в больничный корпус, проводили до реанимационного отделения, где немногим позже было совершено убийство? — Володя серьезно и внимательно посмотрел на Карапетяна, видно ожидая дискуссии, и, не дождавшись таковой, солидно продолжил: — А может, это мы пытались поначалу говорить неправду, что могло ввести следствие в заблуждение и затруднить поиск преступника?
— Но я же ни знал, что ана убийца! — едва не простонал после услышанных слов Карапетян.
— Ладно, езжайте по своим делам, — разрешил ему Володя.
— Можно, да? — с надеждой в голосе уточнил хирург.
— Можно, — ответил Коробов.
— Спасибо, — Карапетян, кажется, не верил своим ушам.
— До свидания, — вместо «пожалуйста» сказал Коробов.
— До свидания, — ответил Карапетян и сел в свою машину. А потом вдруг вышел и подошел к нам: — Я вспомнил. Может, эта важно, — он посмотрел сначала на Коробова, а затем на меня: — Ана, кагда с вами разгаваривает, за рукав вас трогает. Привычка, навернаэ…
Что-то невидимое кольнуло меня туда, где находится сердце.
— Простите, как вы сказали? — переспросил я.
— Ана, кагда гаварит с вами, за руку трогает, — произнес Карапетян.
— Ну, привычка такая, наверное, — сказал Коробов, искоса глянув на меня. — Или она так специально делает. Касается руки… Мол, я тебе доверяю, и никаких черных мыслей относительно тебя не имею. Прием такой есть, — добавил Володя. — В технике завоевания доверия у людей и последующей манипуляции ими.
— Да, да, — встрепенулся хирург, — ана явна мною манипулиравала, верно гаварите…
— Вы, это, езжайте себе, — посмотрел на Карапетяна Володя. — У вас же уйма незаконченных дел…
— Да, верно, уйма дел, — согласился Карапетян. А потом сел в свою машину и уехал.
— А что это ты так заинтересовался привычкой «журналистки Марины» трогать собеседника за руку? — снова посмотрел на меня искоса мой проницательный университетский товарищ.
— Ничего. Просто так…
— Просто так? — спросил Володя. И опять покосился в мою сторону, уже недоверчиво.
— Ага, — ответил я.
— Знаешь, — произнес он многозначительно. — Просто так и чирей не вскочит…
— Так то чирей, — как смог, парировал я.
Почему меня зацепила привычка «журналистки Марины» касаться руки собеседника при разговоре, я пока определить не мог. Думать об этом некогда. Потом, когда будет время, подумаю. А сейчас надо было узнать, проживает брюнетка «Марина» в этой высотке, или нет. Если проживает, то, возможно, она к смерти Петрухи Самохина и убийству Санина не имеет никакого отношения. Я сам иногда пользуюсь всяческими ухищрениями, чтобы проникнуть туда, куда мне нужно, и чтобы, по возможности, никто не знал, кто я такой. Настоящий репортер — это тот, который будет всегда в нужном месте в нужное время и влезет в окно, если его прогонят в дверь. А иначе — не видать зрителю интересного материала, а телеканалу — высокого рейтинга…
А вот если никакой «журналистки Марины» не существует, то подозрение, что она и есть та самая деловая дама, которую видел Петруха, когда уходил от Санина, и которая шарахнула Игоря Валентиновича бутылкой по голове, а потом добила, а самого Петруху устранила, как опасного свидетеля, — усилится.
Две старушки по-прежнему стояли у подъезда и о чем-то беседовали.
— Это с него, с Горбача, все началось, — донеслось до нас. — Не зря его Меченым прозвали…
— Верно, Маш, говоришь, — отозвалась другая старушка. — Бардак да безобразия всяческие именно с него и начались…
— Верно, ох, как верно…
— И Ельцин этот тоже натворил дел…
— И не говори…
— А когда они вроде бы о народе пеклись, в действительности друг с дружкой за власть боролись. Перед нами комедию ломали…
— Добрый день, — весело поздоровался с ними Володя, когда мы подошли к дамам пост-бальзаковского возраста. Он почему-то решил выбрать тактику весельчака и рубахи-парня. Надеюсь, у него для этого имелись веские основания.
— Да уж, почитай, вечер на дворе, — отозвалась та, которую вторая старушка называла Машей.
— Ничего, что мы прервали вашу дискуссию?
— Ничего, наговоримся еще.
— А мы к вам по делу, — сделался нарочито серьезным Володя Коробов. — Интересуемся, не проживает ли вот в этом подъезде, — он указал на подъездную дверь, недалеко от которой стояли старушки, — некая особа… Она брюнетка, среднего роста, ходит в очках и ездит на автомобиле марки «Мазда». Ей лет двадцать пять-тридцать…
— Касательно автомобилей, ты, сынок, у молодых спроси. А всех, кто живет в этом подъезде, мы и не знаем…
— Ты за себя отвечай, — строго посмотрела на подругу старушка Маша. — Ты в доме этом без году неделя живешь, и всех его жильцов, конечно, знать не можешь. А я, — она вскинула гордо голову и с вызовом посмотрела на Володьку, — с самого основания тут проживаю, когда только дом этот построили и в эксплуатацию сдали, и, стало быть, всех жильцов этого подъезда досконально знаю…
— Да как это без году неделю-то? Восьмой годок пошел, как мы сюда с сыном и снохою переехали…
— Не ссорьтесь, — встрял в спор дам преклонного возраста Володя. — Ответьте лучше на мой вопрос: проживает ли в этом подъезде или доме женщина, похожая вот на эту? — Коробов достал распечатанный фоторобот и показал.
— А с чего ты взял, что мы ссоримся, мил человек? Мы вовсе и не ссоримся, — старушка по имени Маша пристально посмотрела на Коробова, а затем перевела взгляд на свою подругу: — Верно?
— Верно, — подтвердила та и уставилась недоверчивым взглядом на Володю Коробова. — Мы так разговариваем. А вот ты кто таков, милок, будешь?
— Да! — совсем строго посмотрела на Володю старушка Маша. — И по какому праву ты вопросы нам задаешь, парень?
— Ну, право задавать вопросы я имею полное, — с этими словами Володька полез в карман и достал удостоверение следователя Главного следственного комитета. — А вот у вас имеется полная обязанность на мои вопросы честно и без утайки отвечать.
— Брюнетка, говоришь? — в крайней задумчивости промолвила старушка Маша и, подняв взгляд, скользнула по этажам дома.
— Брюнетка, — охотно подтвердил Коробов.
— В очках, говоришь, ходит? — снова спросила та, что звали Машей.
— Ага, — ответил Володя.
— И росточку, говоришь, среднего?
— Среднего, — снова подтвердил мой университетский товарищ.
— И годов ей под тридцать будет?
— Да, — ответил Коробов. — Лет двадцать пять — тридцать.
— Нет, такая здесь не проживает, — еще немного подумав, ответила старушка Маша.
