По длинной красной ковровой дорожке, выстланной загодя, Карл Пятый прошел мимо строя трубачей, чьи инструменты в знак траура были перевязаны черными лентами; мимо строя рыцарей, одетых в тяжелые доспехи; мимо огромного количества куртуазных слуг, выстроившихся в почтительном поклоне – прямо к любимой дочери Маргарите, спешащей к нему с распахнутыми для объятий руками. Сейчас, одетая в черный траурный бархат, подчеркивающий ее бледное от природы лицо, девушка выглядела особенно очаровательно. Глядя на ее совершенное лицо, достойное кисти величайших флорентийских мастеров, верилось, что печаль не для таких девушек, как она, и только слезы, неожиданно проступившие в уголках глаз, указывали на то, что дочь погружена в большую скорбь.
Острая жалость резанула отцовское сердце, и Карл Пятый едва удержался, чтобы не застонать от нахлынувшей боли. Дела империи тотчас отступили на второй план – перед ним было родное дитя с истерзанной душой, которую следовало утешить и защитить.
– Дай я тебя обниму, моя девочка, – прижал Карл Пятый к груди Маргариту.
Герцогиня, уже не справляясь с накатившими чувствами, горько зарыдала, окропив слезами императорский камзол.
– Полно, Маргарита, успокойся, – прижимая дочь к груди, сказал отец, с трудом справляясь с подступившим к горлу комом. – На нас смотрят слуги. Потерпи.
– Хорошо, я попробую.
– Ты у меня умница. – Краешком платка Карл вытер со щеки дочери выкатившуюся слезинку.
Маргарита улыбнулась.
Карл Пятый, опьяненный свежим утренним воздухом и возможностью прогуляться с дочерью по большому зеленому парку, не спешил проходить во дворец. Он зашагал во внутренний дворик, украшенный скульптурами, стоявшими по обе стороны проходов, и фонарями с разноцветными стеклами, развешанными в высоких галереях.
Свита, шедшая за императором и герцогиней, предусмотрительно остановилась у высоких чугунных ворот с гербом рода Медичи, и отец с дочерью, уже не опасаясь быть услышанными, завели прерванный разговор.
– Мне тяжело, отец.
– Я знаю, дочка. Держись!
– Я любила Алессандро.
– Мне это известно, хотя он и не был достоин твоей любви. Тебе рассказали, как он погиб?
– Умоляю тебя, отец, – простонала Маргарита, – я не хочу слышать об Алессандро ничего дурного, для меня он мужчина, которого я очень любила и который всегда был нежен со мной.
Слегка скрипнув, приоткрылись тяжелые ворота. Карл Пятый повернулся, чтобы выразить свое неудовольствие, но увидел королевского почтальона, державшего в руках пакет, на котором разглядел сургучовую печать римского папы. Послание от Святейшего король ждал уже несколько дней и слегка нервничал, понимая, что глава католической церкви может медлить с ответом намеренно.
– Давай его сюда, – произнес император.
Стараясь не выдать нетерпения, он сорвал сургучовую печать и развернул письмо, написанное рукой папы, в котором было всего лишь одно слово: «Благословляю, – а ниже подпись, выведенная тем же красивым аккуратным почерком, – раб всех рабов Божьих Климент Седьмой».
Карл Пятый улыбнулся. Письмо было составлено в духе римского папы – невероятная гордыня сочеталась в нем с таким же большим самоуничижением.
Перед отъездом из Испании Карл написал папе римскому письмо с просьбой разрешить Маргарите выйти замуж вторично после окончания траура. И вот теперь получил положительный ответ. Более никаких политических браков, он сам определит судьбу собственной дочери.
– Ты еще молодая, дитя мое. – Император бережно сложил письмо. – У тебя впереди вся жизнь. Тебе нужно думать о завтрашнем дне. Положись на меня, я позабочусь о твоем будущем.
Король посмотрел на дочь. Ее лицо выглядело умиротворенным, уже ничто не свидетельствовало о горе, обрушившемся на ее хрупкие плечи. А слезы высохли, будто бы роса, не оставив после себя и следа.
– Я очень надеюсь, отец.
Император поднял голову и увидел, что из окон второго этажа за ним наблюдают дворцовые слуги. Им представилась редкая возможность лицезреть властителя Священной империи. Наверняка об этом коротком событии они будут во всех подробностях рассказывать своим внукам.
– Через год, когда пройдет траур, я отдам тебя замуж.
Девушка подняла на отца рассерженные глаза.
– Только не спорь со мной, дитя мое, так надо. Я желаю тебе добра.
– Хорошо, отец. И кто же будет мой избранник?
– Оттавио Фарнезе.
Длинные ресницы девушки удивленно вспорхнули.
– Отец, я никогда не сумею полюбить его.
– Отчего же?
– Ведь он еще мальчишка, ему всего лишь тринадцать лет.
– Девочка моя, – рука короля ласково коснулась головы дочери, – но ведь ты же у меня тоже юная.
– Отец, ты забываешь, что я уже вдова.
– Ничего, все уладится, Маргарита. Я тебе обещаю. Оттавио Фарнезе достойный юноша. Ты будешь с ним счастлива. Уверен, его ждет большое будущее!
Дочь успокоилась, щеки слегка раскраснелись. Теперь она выглядела еще более красивой. Надо было знать ее по-настоящему, чтобы понять: умиротворение далось ей нелегко.
– Спасибо, отец, что ты печешься обо мне.
– Кто же это еще сделает, дитя мое, как не твой отец? В честь помолвки с Оттавио я подарю тебе замок в Испании, а сейчас возьми от меня вот это кольцо.
Карл Пятый снял с безымянного пальца золотое кольцо с крупным изумрудом и протянул его дочери.
– Господи, какая прелесть!
– Я очень рад, что оно тебе понравилось.
Маргарита сжала кольцо в ладони:
– Изумруд теплый.
Король улыбнулся:
– Так оно и есть.
– Мне не приходилось видеть таких камней… – Герцогиня разжала ладонь. Изумруд, собрав на своих гранях свет, полыхнул зеленой искрой. – Камень большой и невероятно прозрачный. Откуда он у тебя?
– Этот изумруд украшал шапку ацтекского императора. Говорят, что это был его талисман и оберегал империю от всяческих бед. Когда императора не стало, камень достался маркизу Эрнану Кортесу, а уже он передал его мне. Все это время я носил его на безымянном пальце. Теперь кольцо твое, ты вправе поступить с ним, как тебе заблагорассудится. Уверен, что изумруд поможет преодолеть тебе все невзгоды.
– Ваше императорское величество, я буду носить этот изумруд у самого сердца в память о вашей любви ко мне, – сделала реверанс герцогиня Маргарита.
Король улыбнулся:
– Пойдем во дворец, моя девочка, нам надо о многом с тобой поговорить.
Антонио Фарнезе выглянул из окна и увидел, как графиня Жанна Шевеньи с азартом играет в пелоту. Ее партнером был мексиканский маркиз Пауло Оахаки, имевший в Новой Испании обширные земли, которые по своим размерам вполне могли соперничать с небольшим королевством Европы. Ударяя ракеткой по упругому мячу, графиня громко и заразительно смеялась, наполняя душу Антонио мучительной ревностью.
Так же весело графиня смеялась два часа назад, когда они играли в прятки в дальнем конце коридора. Ему удалось отыскать ее в темном чулане. Потом Антонио ломал голову, что это в действительности было: Жанна Шевеньи хотела спрятаться от него в темном углу, как от навязчивого кавалера, или, наоборот, решила отыскать укромное место, чтобы никто не смог помешать их близости. Но как бы там ни было, едва он заглянул в чулан, как графиня крепко обвила его шею, опьянив ароматом своего дыхания. Ослабив тесемки платья Жанны, герцог предоставил ей максимум свободы и к своему немалому изумлению понял, что, несмотря на молодость, она была весьма искушенной в амурных делах. В тот момент герцог всерьез опасался, что тонкие стенки чулана под ударами ее острых каблучков могут обрушиться и придавить их своей тяжестью. Может случиться невероятный конфуз, когда на грохот сбегутся слуги и застанут хозяина замка в пикантной ситуации.
Худшего не произошло. Исцарапав его плечи ноготками, Жанна Шевеньи на некоторое время затихла. А потом недовольно произнесла беспристрастным голосом:
– Герцог, вы меня раздавите.
– Простите меня, дорогая графиня.
Поправив платье, Жанна ушла играть в свою любимую пелоту.
Глядя на гибкую прямую спину графини, ее трудно было заподозрить в чем-то предосудительном. Видно, ее муженек – святой человек, если не желает замечать многочисленных измен своей благоверной.
И вот теперь, ударяя ракеткой по мячу, графиня заливалась громким смехом, кокетливо поглядывая на мексиканского аристократа. Щеки ее раскраснелись, русые локоны неряшливо выбивались из-под шляпы, что не портило ее, а даже наоборот, добавляло к ее броской внешности еще большего очарования.
Два дня назад маркиз Пауло Оахаки предложил Фарнезе продать за весьма большую сумму кольцо с изумрудом, прежде принадлежавшее императору ацтеков Монтесуме Второму. Антонио, проявив такт, отказался уступить кольцо, которое не снимая носил на безымянном пальце. Вчера маркиз подошел вновь, значительно увеличив сумму. Герцог даже не сразу нашелся с ответом; деньги были настолько впечатляющими, что на них можно было купить целый замок.
