Володя был человек незаметный, в институте его знали мало, ну заснул человек одинокий в ванне, несчастный случай, ни у кого и мыслей никаких не возникло, что что-то не так. Правда, у самого Андрея где-то глубоко нет-нет да и возникало неприятное чувство, оно было связано с Володиным звонком накануне. Никогда раньше этот тихоня ему не звонил да и повод выбрал какой-то пустяковый, ну да он всегда был с приветом, а что голос какой-то сдавленный, так может, у него горло болело. И Андрей отмахивался от этой мысли. Но через несколько дней ему стало казаться, что он не все сделал как надо, что Ирка могла о чем-то догадаться или сболтнуть кому-нибудь, что был-то он в поликлинике всего двадцать минут, в то время как дома он отсутствовал часа два с половиной. Вероятность этого была ничтожно мала, но он уже не мог успокоиться. Сам того не сознавая, он уже выискивал ничтожные причины, которые считал важными, ему казалось, что он не все сделал для своей безопасности. Он решил убить Ирину, и теперь больше не боялся этого слова. Он убеждал себя, что с убийством Ирины, оборвется последняя ниточка, связывающая его с этим делом. Он пробежался по окрестностям, нашел подходящий проходной двор, все рассчитал по минутам и провел операцию быстро и аккуратно. Убивать легко – с удовлетворением констатировал он. Дело было закончено, он вздохнул спокойно и несколько дней ходил довольный. И тут появилось письмо, и эта мерзкая баба из Маринкиного сектора положила его под стекло на виду у всех.
В этот день Надежда задержалась на работе из-за Сан Саныча. Накануне в воскресенье она буквально выперла его домой с утра пораньше, потому что в субботу позвонила мать и строгим голосом велела ей явиться в воскресенье на ее, материны именины. Воспользовавшись несуществующими именинами, мать созвала совет из тетки и двух своих приятельниц на предмет воспитания Надежды. Мать звонила Надежде часто, почти каждый день, у них так было условлено, и пару раз трубку брал Сан Саныч. Поскольку он разговаривал очень вежливо, спрашивал, что передать и так далее, у Надеждиной матери не хватило духу задать хамский вопрос: «А вы кто и что вы, собственно, делаете в квартире моей дочери?»
И теперь старушечий конгресс умирал от любопытства. Мать с теткой взяли Надежду в оборот еще в прихожей, приятельницы подключились в комнате. Надежда сначала посмеивалась, потом рассердилась, но мать всегда была мастером перекрестного допроса, это Надежда помнила с детства, поэтому пожилые дамы оставили ее в покое только тогда, когда выяснили подробно все анкетные данные ее нового знакомого. После этого все немного расслабились, напились чаю с пирогами, и Надежду отпустили с миром, взяв обещание привести Сан Саныча в следующее воскресенье на обед. И теперь Надежда с тайным злорадством ожидала его в кабинете, чтобы сообщить ему эту приятную новость и насладиться выражением его лица, когда она опишет ему в подробностях мать и тетку и он поймет, что его ожидает в будущее воскресенье.
Перед концом рабочего дня Сан Саныча вызвали к начальству, начальник отделения Владлен Иваныч обожал устраивать совещания в конце рабочего дня, он говорил, что когда в коридорах тишина, ему лучше думается. Надежда погасила свет в большой комнате, а в кабинете оставила только настольную лампу. Сама она уселась в уголке за шкафом и стала сочинять письмо Алене.
В комнате было тихо, Надежда задумалась и краем уха услышала скрип двери. Она привстала со стула и потихоньку выглянула из-за шкафа. Через стеклянную стенку в полутьме было видно, что кто-то тихонько идет вдоль прохода. Она хотела выйти и окликнуть Сан Саныча, но вдруг поняла, что это не он. По проходу крался Рубцов, оглядываясь по сторонам. Сердце у Надежды екнуло. Рубцов подошел к ее столу, приподнял стекло и достал свернутое Маринино письмо. Он сделал было шаг в сторону двери, но вдруг остановился и стал разворачивать листок. Надежда одновременно распахнула дверь и включила свет в кабинете. Рубцов вздрогнул и оглянулся на нее, сощурившись от яркого света.
– Это не тот листок, который вы ищете.
– Я, что вы, я случайно, – забормотал он, но развернул листок, который был абсолютно чист.
– Я же вам сказала, что это не письмо, а письмо Маринино вот.
Надежда показала ему письмо и в ту же секунду поняла, что сделала ужасную глупость. Одним прыжком он преодолел расстояние между собой и дверью кабинета, она отступила в угол, инстинктивно спрятав письмо за спину. Он приближался к ней медленно, крадучись и вдруг прошипел: «Отдай письмо, сука!» Надежда взглянула в его абсолютно белые, бешеные глаза, и ее охватил такой ужас, какой она испытала только один раз в жизни в детстве, когда в сухом сосновом лесу она наклонилась за грибом и вдруг увидала под рукой свернувшуюся гадюку. Змея сонно посмотрела на нее и отправилась по своим делам, а Надежда застыла в столбняке, не в силах ни крикнуть, ни убежать. Так и теперь она застыла, вжавшись в стену, горло сдавило. Он дернул ее за руку, она не сопротивлялась, он развернул листок, чтобы убедиться, а она, вместо того, чтобы заорать, только смогла сказать: «Убийца!» и, сама не сознавая, что делает, придвинулась к двери из кабинета. Чтобы не стоять у него на пути, она, не оглядываясь, вышла из кабинета, стала отступать между столами и все повторяла: «Убийца! Убийца!» Он догнал ее, замахнулся, но в это время его руку перехватили в воздухе. Сан Саныч попытался завести ему руку за спину, но Рубцов увернулся, повернулся к нему лицом, они обхватили друг друга за руки и так застыли на минуту, все это в полном молчании. Сан Саныч был бледен и тяжело дышал. У Надежды вдруг где-то в дальнем уголке сознания мелькнула мысль, что не устоять ему против этой откормленной бешеной сволочи, она шагнула вперед, схватила с Пелагеиного стола вольтметр и бросила его под ноги Рубцову. Прибор был тяжелый, по ноге здорово попало. Рубцов отскочил, посмотрел на них уже нормальными глазами, грязно выругался, крикнул уже от двери: «Все равно ничего не докажешь, сука!» – и убежал. Сан Саныч медленно опустился на стул, потирая левую сторону груди. Надежда мигом пришла в себя от страха за него, опустилась перед ним на колени, заглянула в лицо. В это время открылась дверь, и на пороге появился Валя Голубев. Увидев, их в такой позе, он очень удивился и ляпнул от смущения:
– А что это вы тут делаете? – Поскольку ему никто не ответил, он продолжал: – Извините, я тут слышал шум, случилось что-нибудь?
«Где ж ты раньше был?» – подумала Надежда, а вслух сказала:
– Не видишь, человеку плохо, помоги. Сан Саныч поднялся.
– Нет-нет, все в порядке, я только пойду умоюсь.
Когда он вышел, Валя испытывающе посмотрел на Надежду, потом окинул взором прибор на полу и перевернутые стулья.
– Вы что, дрались тут, что ли?
Она не слышала вопроса, думая о своем, потом сказала:
– Валя, сходи, пожалуйста, посмотри, как он там.
– Да ты что, мать, совсем уже! – возмутился было Валя, но взглянув в ее умоляющие несчастные глаза, согласился.
«Да, сломалась наша Надежда, – думал Валя, идя по коридору, – ишь как ее зацепило, чуть не плачет. И что она в нем нашла, в этом Лебедеве? Сухарь какой-то, все больше молчит, ни тебе анекдот какой рассказать, ни так потрепаться в курилке».
Коридор был длинный, и, подходя к туалету, Валя решил, что Сан Саныч в общем мужик ничего, серьезный, в работе соображает, а что не курит, так и ему, Вале, давно пора бросить.
Сан Саныч перед зеркалом расчесывал влажные волосы. Он уже не был таким бледным, пиджак был застегнут на все пуговицы, узел на галстуке как всегда безупречен. Взглянув на Валю, он понял, что тот пришел по поручению Надежды, улыбнулся, но промолчал. Чувствуя себя полным идиотом, Валя тоже стал мыть руки, потом закурил. Когда Сан Саныч вошел в комнату, Надежда уже ликвидировала разгром. Они погасили везде свет, заперли двери и пошли темными коридорами к проходной, по дороге не встретив ни души.
Чиф набрал номер телефона связи. Дождался, когда снимут трубку – надо учитывать возраст – и представился:
– Это Николай. Мне звонили?
Старикан на том конце провода прокашлялся, нашел на тумбочке очки и прочитал записку. В записке было одно слово: «Восьмой».
Чиф вышел из будки телефона-автомата и поехал на Финляндский вокзал. Вышел в людный кассовый зал, заставленный бесчисленными книжными и парфюмерными лотками, послонялся, дожидаясь условного времени, затем выбрал место, удобное для наблюдения за телефоном-автоматом, числившимся в его списке как восьмой. Внимательно осмотрел зал. В такой толчее трудно было выделить все подозрительное, но Чиф верил в свое чутье, а оно говорило ему, что опасности нет. В 12.14 появился клиент. Он шел один, ни хвоста, ни охраны за ним не было: толпа за ним смыкалась, и никто больше не раздвигал ее плечами. Подойдя к автомату, клиент вошел в кабину и снял трубку. Чиф вынул из кармана переговорное устройство. Оно было оформлено под мобильный телефон, и ни у кого не вызывало удивления: в этом зале не меньше десятка человек держали возле уха трубки мобильников. Ответная часть переговорного устройства была вмонтирована в трубку телефона-автомата. По всему городу у Чифа было двадцать таких телефонов с начинкой, каждый его клиент знал только об одном и на период заказа получал номер, соответствующий номеру телефона. Назвав Чифу свой номер, он тем самым называл ему и место встречи. Каждый телефон использовался только для одного заказа, а после завершения всех расчетов демонтировался и менял место.
