К тому времени она снова стала самой собой, опять сделалась красивой, как раньше, даже еще лучше, потому что фигура ее приобрела плавную женскую округлость, а талия вновь стала тонкой, длинные ноги – ровными и стройными, и даже сама Александрина, всегда относившаяся к себе неоправданно критично, не могла не признать, что красива по-настоящему, без изъянов.
А вот страх потерять Петра почему-то не исчез. То есть он перестал быть таким острым и всеобъемлющим, теперь он черной тенью притаился где-то в глубине сознания и напоминал о себе только изредка, но не менее мучительно, чем прежде.
Наверное, если бы Петр говорил ей, какая она красавица, как он гордится ею и еще что-нибудь такое же глупое, но очень приятное, страх совсем прошел бы, но он ничего такого не говорил. Вернее, говорил, но неохотно и редко, только когда она сама из него это вытягивала.
– Нравится? – спрашивала Александрина, вертясь перед ним в новом платье.
– Угу, – хвалил он, не поднимая глаз, – здорово!
– А я? Я тебе нравлюсь?
– Конечно, – удивлялся он, все так же не поднимая глаз, – ты что, сама не знаешь?
– Не знаю, – мрачно отвечала Александрина.
Тут он, как правило, улыбался, хватал ее в охапку, мял новое платье, отрывая жену от пола, и назидательно говорил:
– Ну так теперь знай!
А Александрине хотелось, чтобы он говорил другое: что она лучшая на свете, что он не может без нее жить, что она его судьба и его счастье.
Ей хотелось, а он не говорил.
Он уходил в свою фирму, в свою жизнь, встречал там молодых и умных женщин и беседовал с ними про матобеспечение, про драйверы, про вирусы и системы и еще про что-то умное и таинственное, о чем Александрина имела весьма смутное представление и что казалось ей непостижимой мудростью. Он уходил, а она оставалась дома. Клуша клушей.
Ей не хотелось быть клушей. Александрина знала, что она настоящий Мастер. Художник.
И она начала шить всем желающим, и радовалась вместе с мгновенно преображающимися в ее творениях женщинами, и гордилась собой, и справедливо считала свою одежду произведением искусства.
– Я мастер, – хвалилась она Петру.
– Угу, – улыбаясь, хмыкал он, – мастерица.
– Петя! – обижалась Александрина на дурацкую «мастерицу». – Я – мастер. Понимаешь? Настоящий художник.
– Мастер, мастер, – успокаивал он ее, все так же улыбаясь, а потом все-таки ехидничал: – Мастерица.
Тут Александрина не выдерживала и начинала смеяться вместе с ним.
Но обида оставалась. Получалось, что то, чем занимается он, чем занимаются женщины в его фирме, есть настоящее, стоящее дело, а она, Александрина, – так, «мастерица».
– Пойдем покурим, – позвонив подруге по внутреннему телефону, позвала Юля.
– Пойдем. – Наташа достала сигарету и отправилась в курилку – на пожарную лестницу.
Глаза у подбежавшей Юльки так горели, что Наташа невольно заулыбалась:
– Сногсшибательные новости?
– Угу, – промычала Юля, закуривая и зачем-то воровато оглядываясь по сторонам, как будто и так не видела, что никого рядом нет.
– Ну давай, – поторопила Наташа.
Юля приблизилась к ней почти вплотную и зашептала:
– Я сейчас в буфет спускалась, ждала лифта, он опять только один работает. Черт-те что! Никогда лифты нормально не работают!
– Юль, ну давай рассказывай. – Наташа и без нее знала, что работу лифтов почему-то до сих пор не могут наладить, хотя здание сдано в эксплуатацию несколько лет назад.
– Ну вот. Тут подходит Петр с этим, из налоговой. А у дядьки этого вид совершенно пришибленный, как будто он милостыню просил, а ему отказали. А Петр ухмыляется, ну не то чтобы ухмыляется, разговаривает вежливо, но чувствуется, что издевается. «Приходите, пожалуйста, мы всегда вам рады», – удачно скопировала директора Юля. – Я надеюсь, – имя какое-то назвал, не помню, – в курсе вашего визита? Дядька несчастный стоит, молчит. Что-то он против нашей фирмы затевал, это точно.
– Я его на той неделе в ресторане видела. С Выдриным. Замдиректора сделал вид, что меня не видит. Правда, может, и действительно не видел.
– Да ты что! – ахнула Юля. – Вот это да! Слушай, нужно Сапрыкину об этом сказать.
– Да ну, глупо как-то.
– Ничего не глупо! Должен же Петр быть в курсе, кто под него копает.
– Юль, мы вообще не знаем, копает под него кто-то или нет. Если человек из налоговой пришел, это еще ничего не значит.
– Да ты бы видела, как Петр с ним разделался! Точно тот какую-нибудь пакость затевал, к бабке не ходи. Наташа! А как Сапрыкин вообще тут очутился? Он же в Сочи должен быть, ему девчонки при мне билет заказывали. Узнал, что ли, от кого-нибудь, что налоговая прибудет?
– От Дарьи, – предположила Наташа.
– Я же тебе говорила, что на ней лица нет. Наверное, она каким-то боком тут замешана. То-то Выдрин около нее последнее время вертелся. Раньше они только здоровались, а тут он к ней зачастил по нескольку раз в день. Точно, Наташ, так все и было.
– Юля! Ну что ты придумываешь! Мы ничего не знаем. Зачем вообще Выдрину копать под фирму? Ему что, живется плохо?
– Не знаю. Но что-то здесь не чисто, помяни мое слово. А Петру сказать надо. Если ты не хочешь, я сама ему скажу.
– Ладно, – сдалась Наташа, – скажу.
Они выбросили окурки, и Наташа направилась к кабинету директора.
– Дарья Викторовна, здравствуйте. А Петра Михайловича нет? – заглянув в кабинет, спросила Наташа, прекрасно видя, что, кроме одиноко стоявшей у окна Дарьи, там никого нет.
Бухгалтер молча покачала головой. А ведь на ней действительно нет лица, подумала Наташа. Сейчас на Дарье словно лежала печать бесконечной усталости, как вчера на Петре Михайловиче, когда он приехал за Сережей в квартиру Вадимовой тети.
– Извините, а вы не знаете, где его найти?
Дарья опять молча покачала головой и отвернулась к окну.
– Нет его? – спросила любопытная Юля у Наташи, когда подруга закрыла дверь кабинета.
– Нет. А Дарья и в самом деле какая-то расстроенная.
– Я тебе говорю, в аферу впуталась. Иначе с чего бы ей расстраиваться?
– Мало ли с чего… Может, дома не все в порядке, болеет кто-нибудь или с мужем поругалась.
– Да ладно тебе! С мужем поругалась! У нее муж подкаблучник, ты бы слышала, как она с ним разговаривает! Купи то, купи се, отдает приказы как прислуге. Я же с ней почти год в одной комнате сидела, наслышалась.
– Ну что ты, Юль! Я его сто раз видела, он раньше за ней часто заезжал. Нормальный, спокойный, на Петра чем-то похож. Совсем не подкаблучник.
– Подкаблучник, и не спорь!
Юля еще потопталась под дверью кабинета, но возможности что-то разведать про наезд налоговой не было, и подруги разошлись по рабочим местам.
Он ехал по набережной Яузы почти вплотную за грязной «Нивой». Ненависть за пережитый страх, за неопределенность будущего была настолько ослепляющей, что он почти перестал соображать. И хотя в главных его бедах сопляк в «Ниве» был не виноват, и он прекрасно это понимал, желание выплеснуть свою ненависть не давало ему оторваться от зеленой машины. Он чувствовал, что водитель давно его заметил и теперь переполнен страхом, как он сам переполнен ненавистью, и это принесло ему хоть какое-то облегчение. Он напоследок еще постарался прижаться к зеленому боку машины и, уже обогнав ее, в зеркало увидел, как та закружилась на дороге.
Проехав метров триста, он припарковался и спокойным прогулочным шагом, не позволяя себе проявить внешнюю нервозность, пошел назад.
У пробитого бетонного ограждения Яузы уже собиралась реденькая толпа. Он тоже подошел и равнодушно смотрел на торчащую из воды ставшую чистой крышу зеленой «Нивы». Такого он не ожидал и даже не знал, рад этому или нет.
Не быстро, не привлекая чужого внимания, вернулся к машине, внимательно осмотрел ее – ни одной царапины, посидел за рулем, стараясь окончательно успокоиться, и медленно тронулся, вливаясь в поток.
За Калгановой захлопнулась дверь, и Дарья отвернулась к окну.
На первом курсе Даша была влюблена в Игоря Совенко, высокого черноволосого красавца из их группы. У Игоря были необыкновенной красоты синие глаза, он играл в большой теннис, отличался исключительно правильной речью, не допускал никакого сленга, что среди студентов было явлением очень редким, и был безукоризненно вежлив. Девочек в аудиторию пропускал вперед, заболевших спрашивал о здоровье, а на институтских вечерах приглашал танцевать самых некрасивых, впрочем, не давая им повода надеяться на его повышенное внимание. Говорили, что мать у Совенко известная журналистка, а отцов великое множество. То есть биологический отец, конечно, у Игоря был один, просто мама его меняла мужей чаще, чем другие люди изношенную одежду. К институту Игорь подъезжал на дорогой иномарке, одежду носил такую, о которой другим и мечтать не приходилось, учился блестяще, а на всеобщее девчачье обожание внимания никакого не обращал.
