– Где ты была? – громогласно, по-русски, осведомилась Елена Ниловна.
– Анна показывала мне дом, – пояснила Александра и тут же перевела это для отца девушки на английский.
Мужчина любезно улыбнулся:
– Надеюсь, девочка не сбежала? Обычно Анна дожидается торта!
– Нет, но… она уснула, – призналась ему Александра. – В синей гостиной.
Елена Ниловна расхохоталась, трясясь в кресле, так что великолепные изумруды на ее груди запрыгали, разбрызгивая зеленые лучи.
– Ох! Ох! Всегда она спрячется где-то! Какая дурочка, прости господи! – Она по-прежнему говорила по-русски, словно не замечая вопросительного выражения, появившегося на лице отца Анны. – Но – красавица… Избаловали ее, как принцессу, а ведь предки-то у нее всего лишь бочками для селедки в порту торговали, если еще не чем похуже… Что с людьми деньги делают, а, Саша? Посмотришь сейчас на этих – аристократы! Аристократы ведь! Голубые кров я!
И, ткнув пальцем в отца Анны, старуха зашлась продолжительным, густым хохотом. Мужчина делано улыбался, то и дело поглядывая на дверь. Внезапно он оживился. Александра взглянула в ту же сторону и увидела, что в гостиную вошел Эльк.
Часовщик с Де Лоир умылся, причесал мокрые волосы и старался держаться непринужденно. Но свежая царапина на припухшей щеке ярко алела и вызывала у всех вопросы. Он отмахивался и отрицательно крутил головой, постепенно пробираясь к креслу Елены Ниловны. Наконец остановился рядом с Александрой, взял ее под руку, словно ища поддержки.
Хозяйка дома, также рассмотрев царапину, быстро задала ему несколько вопросов по-голландски, на которые Эльк отвечал неохотно и даже смущенно. Отец Анны не спрашивал ни о чем, но пристального взгляда с царапины не сводил. Эльк нервно поправлял падавшую ему на лоб прядь мокрых волос, отшучивался, ненатурально смеялся в ответ на ироничные поддевки Елены Ниловны. Наконец увлек Александру прочь, под тем предлогом, что она еще ничего не ела.
– Все им надо знать! – пробормотал он, отодвигая от стола полукресло, обитое красным бархатом, и галантно усаживая туда свою спутницу. – Где был, в какой куст упал… Не все ли равно! Саша, что тебе принести? Коктейль?
– Лучше кофе… – Александра обвела взглядом разоренный стол. Несколько уцелевших бутербродов не вызвали у нее аппетита.
– Кофе подадут вместе с десертом… – Эльк взял с подноса крошечную стопку водки в виде колокольчика и залпом опрокинул ее в рот. Так же антиквар поступил и со второй стопкой. Он был взбудоражен до предела – Александре еще не случалось видеть, чтобы Эльк пил что-то крепче вина.
– Рану надо обработать, – заметила художница, с тревогой оглядывая его лицо.
– Заживет и так!
Эльк схватил третью стопку, но Александра, привстав, отняла ее. Женщина взяла бумажную салфетку из лежавшей рядом пачки, пропитала ее насквозь водкой и осторожно приложила к ссадине. Эльк зажмурился, сморщил нос и тихо зашипел сквозь зубы, в точности воспроизведя звук убегающего на раскаленную плиту молока. Александра иронически улыбнулась, больше чувствуя, чем видя устремленные на них многочисленные внимательные взгляды:
– Почему мужчины так боятся самой ничтожной боли?
– Ты меня еще не видела у зубного врача… – Эльк отнял у нее салфетку, перевернул и вновь приложил к ране. – Знаешь, я свалял дурака… Сделал большую глупость. Я ведь все время думаю об этой твоей пропавшей подруге, о ее записке… Когда мы сюда пришли, я вдруг вспомнил, что буквально через квартал живет один ее старый приятель. Вот уж кто знает в старом Амстердаме все вывески наперечет. Исключительный знаток фарфора! Тоже в инвалидном кресле, как Стоговски, но она-то бодрая дама, хоть опять замуж, а он очень тяжело болен. Много лет не выходит из дома. Совсем плох… Я решил заехать к нему на минуту, задать пару вопросов… – Тяжело вздохнув, Эльк отнял салфетку от щеки: – Я опоздал, сильно опоздал. Он умер два месяца назад. Сейчас чувствую себя последним негодяем…
– Почему? – осмелилась спросить Александра. Она видела, что антиквар искренне и глубоко потрясен. Его взгляд, всегда спокойный и внимательный, приобрел тяжелое выражение. – Твоей вины тут нет…
– Есть… – пробормотал Эльк, обеими руками взъерошив подсыхающие волосы. – Он очень много сделал для меня когда-то, давал советы, знакомил с уникальными людьми… А я забыл все. Черт, я пьян.
Эльк потянулся за последней стопкой, остававшейся на подносе, и Александра внутренне содрогнулась. Последний ее брак с художником, страдавшим тяжелой зависимостью, привил ей стойкое отвращение к самому запаху водки. Вероятно, взгляд, брошенный художницей на поднос, был очень красноречив, так как Эльк замер, не коснувшись стопки и вопросительно поднял брови:
– Что случилось?
– Ничего, но… Ты прав, мне не стоило сюда приходить, – сказала женщина, с трудом сдерживая растущее раздражение. – Расспрашивать я, по уговору с тобой, никого не могу. В чердачную комнату, где я видела ту женщину, попасть не удалось. Я начинаю думать, не показалось ли мне, что у нее была такая прическа… Она бы уже появилась среди гостей, наверное? Да и ты никого в окне не видел…
– То есть ты перестаешь доверять собственным глазам? – серьезно спросил антиквар. – Это небезопасно… Я всегда держусь мнения, что видел то, что видел. Даже если видел нечто странное.
– Мне бы твою железную уверенность, – вздохнула Александра.
В этот миг все зааплодировали и повернулись к дверям. Горничная-блондинка поспешила открыть вторую створку, прежде запертую на утопленную в полу щеколду, и в гостиную с помпой вкатили столик, на котором красовался торт. Раздавались восторженные возгласы. Елена Ниловна, восседая в кресле, благосклонно улыбалась и попутно делала знаки второй горничной, которая торопливо вынимала из буфета стопки десертных тарелок.
Торт, вызвавший восхищение гостей, и впрямь выглядел эффектно. Трехъярусный, нежно-голубой, он был щедро украшен марципановыми фигурками и тонко расписан кондитерским золотом. Это был настоящий шедевр кондитерского высокого искусства, вызывающе роскошный и очень дорогой. Но Александра онемела вовсе не от красоты торта.
Столик, на котором был установлен шедевр, с большими предосторожностями катила краснолицая женщина средних лет, в черном костюме кондитера. На голове у женщины чуть косо, с небрежным шиком, сидела черная же суконная беретка. За ушами, в разные стороны, торчали короткие пышные хвостики, туго перехваченные у основания резинками.
– Ну, торт мы обязательно должны попробовать! – заявил Эльк. Он не обратил никакого внимания на прическу кондитерши. – Десерт – это едва ли не единственное, ради чего сюда стоит приходить. Его заказывают даже не в Амстердаме, а в Хаарлеме, у лучшего кондитера. Той кондитерской уже двести лет с лишним. Сама знаешь, тут выше всего ценится то, чему больше всего лет… Но торты, правда, превосходные!
Когда перед Александрой оказалась тарелка с куском торта и огромная чашка кофе с молоком (о том и другом позаботился Эльк), она не могла ни есть, ни пить. Женщина разом ощутила всю усталость, накопившуюся за этот бесконечный день, который начался в аэропорту Шереметьево и длился до сих пор, не принося никаких результатов. Ассистентка в черном костюме, прилагавшаяся к торту, выписанному в дорогой кондитерской, привычными движениями, молниеносно и бесстрастно, нарезала куски и укладывала их на тарелки. Горничная-блондинка разносила тарелки гостям, брюнетка наполняла чашки из огромного, старинного серебряного кофейника, куда вмещалось чуть ли не ведро. Когда Александра сделала наконец глоток, кофе оказался таким крепким, что у нее слегка зашумело в ушах. Маслянистый аромат, словно липнувший к небу, исцелил ее от подступившей было головной боли. Она сделала еще глоток, попробовала торт, но приторный марципан, который с таким упоением поглощали остальные гости, не пришелся ей по вкусу. Эльк давно исчез со своей тарелкой, уведя с собой отца Анны. Разговор, судя по всему, намечался серьезный – мужчины вышли из гостиной в холл, причем вид у господина Моола был вовсе не радостный.
«До чего же я легко теряю чувство реальности! – тем временем иронизировала над собой художница, украдкой разглядывая разномастное общество, веселившееся с непринужденным добродушием. – Капризничаю… Торт слишком сладкий… А ведь этим роскошным тортом меня угощает весьма влиятельная особа. Весь день меня водили за ручку и пытались решить мои проблемы люди, которых знает весь антикварный Амстердам. Но я нахожу торт слишком сладким, и точка. В Москве меня ждут разгромленный дом, из которого немедленно надо съезжать, грошовые скучные заказы и полная неизвестность впереди… Никаких тортов, разумеется! Но я нахожу торт слишком сладким и не ем его, и точка…»
– Скучаешь? – Голос Елены Ниловны, неслышно подъехавшей в своем кресле к столу, прозвучал на удивление мягко, негромко. Старуха испытующе оглядывала поникшую художницу. – Признайся, скучно у меня?
