Как ни старался Анатолий Карлович выбросить из памяти злополучный звонок, напряжение не отпускало.
Он не сказал о случившемся ни Суханову, ни Гречу. Журковскому казалось, что жаловаться и просить защиты по таким пустякам недостойно взрослого, самостоятельного мужчины, да и опасности как таковой что-то не наблюдалось. Скорее всего, звонок был просто глупой, злой шуткой, мелким хулиганством, ведь противников у Греча и, соответственно, у тех, кто его поддерживал, было предостаточно.
Второй звонок раздался ровно через неделю. Анатолий Карлович почему-то сразу понял, что сейчас услышит хриплый голос того самого типа. Хотя Журковскому звонили теперь постоянно — в его доме телефон никогда не был так загружен, как в последний месяц, — этот звонок Анатолий Карлович сразу выделил из всех остальных. Даже тембр пиканья у телефона, казалось, изменился.
— Ты не понял меня, профессор, — с сожалением сказал, опуская приветствие, тот же невидимый враг. — Не понял, значит. Придется объяснить по-другому. Раз ты русского языка не понимаешь, может, тебе на иврите напеть? Так мы ивриту не обучены, мы по-простому, по-русски… В общем, готовься, старая сволочь. Хотя…
— Пошел ты! — неожиданно для себя крикнул Анатолий Карлович. Школа Суханова давала себя знать. Журковский частенько наблюдал, как его работодатель мгновенно — словно в голове срабатывал невидимый переключатель переходил с вполне интеллигентного тона на едва ли не матерщину. — Пошел ты знаешь куда?!..
— Ого! — отозвался незнакомец. — Мы, значит, ерепениться будем? У своих ворюг научился, профессор? Прежде-то был тихий… Ладно, последний раз предупреждаю тебя, борзой: либо ты отваливаешь от политики своей сраной, либо — пеняй на себя. Все. Будь здоров, Рэмбо.
Анатолий Карлович положил трубку на стол.
«Может, все же рассказать Суханову? У него служба безопасности… Ну, и что он сделает? Приставит ко мне пару костоломов? Буду ходить с телохранителями? А сам он как живет? Сколько ему пришлось претерпеть на ниве бизнеса!.. И ничего, живет, посмеивается. Нет, не дождутся… Им ведь главное — запугать. Были бы люди серьезные, давно уже поговорили бы с глазу на глаз…»
Журковский представил себе это «с глазу на глаз» и поморщился. Если честно, то, конечно, не хотелось бы…
Анатолий Карлович лег спать, промучился до рассвета, ворочаясь с боку на бок, и в конце концов заснул, утомленный жуткими картинами, которые рисовало его воображение.
Утром Журковский, как всегда, отправился в Институт. Затем поехал в штаб Греча, оттуда — в педагогическое училище с лекцией, потом вернулся в Штаб для утверждения текстов новых листовок, еще успел заскочить в офис Суханова и взять материалы для новой энциклопедии, — время летело незаметно, и когда Анатолий Карлович оказался дома и взглянул на телефон, он вдруг понял, что весь день совершенно не думал о своих виртуальных неприятностях.
В обычном режиме прошел и следующий день — если, конечно, бешеную гонку, в которую теперь превратилась жизнь Журковского, можно было назвать «режимом». Затем еще один, и еще…
Анатолий Карлович начал остывать. Телефонные угрозы снова показались ему чем-то незначительным, не стоящим траты нервов.
…В тот день он закончил работу раньше обычного и, возвращаясь домой на служебной машине Суханова, попросил водителя остановиться далеко от дома.
Журковский вдруг понял, что давно уже не гулял по городу, а ведь прежде он очень любил одинокие прогулки — они помогали ему словно бы отойти в сторону от будничной суеты и остаться наедине со своими мыслями. Кроме того, он просто любил Город и каждый раз получал немалое удовольствие от этих самостоятельных экскурсий.
Анатолий Карлович прошел по набережной, любуясь рекой, покрытой ледовым панцирем, — кое-где по снежному покрову вились цепочки следов, оставленных отчаянными согражданами.
«Как они любят, однако, гулять по льду, — подумал Журковский. Он остановился и, облокотившись на гранитный парапет, принялся разглядывать протоптанные в снегу дорожки. — Что их тянет туда? Ведь это в чистом виде русская рулетка. Никто не может дать гарантию — выдержит ли лед. Сколько всякой дряни сбрасывается в реку с предприятий! Сколько канализационных стоков! Кто знает, какие там подводные течения — горячие, химически активные?.. Никому это не ведомо. Но лишь только станет лед, народ тут же вылезает на него. Вон следы — отошел некто метров на тридцать от берега, потоптался, покружил почти на середине реки и обратно… Зачем? К чему? Какой в этом смысл?»
Журковский усмехнулся и шагнул на ступени, идущие с набережной вниз, к реке. Ноги по щиколотки ушли в рыхлый, мягкий снег.
«С ума схожу, — отметил он про себя. — Впадаю в детство».
Он шел к середине реки, стараясь держаться в стороне от дорожек, протоптанных ранее.
Чем дальше Анатолий Карлович уходил от берега, тем более странное чувство охватывало его. Было в этом что-то от ощущений детства — легкое, веселое щекотание нервов, словно он, маленький, входил в огромную темную комнату и, вытянув вперед руки, тараща глаза, погружаясь в тягучий, сладкий коктейль из ужаса и восторга, пробирался вперед, не зная, что его ожидает в таинственном, полном загадок, мраке. Легкость юности тоже присутствовала здесь. Снег удальски скрипел под подошвами ботинок, шаги Анатолия Карловича становились шире, походка исполнилась упругости и даже некоторой прыти, как в годы студенчества, когда Толик Журковский летел в гости к сокурсникам и, несмотря на тяжелое послевоенное время, все ему было в радость, все было нипочем, все пути казались открытыми и все вершины доступными.
Была и свобода. Неожиданная и желанная — внезапное понимание того, насколько мелки и жалки все угрозы — и телефонные в его адрес, и газетные в адрес Греча, насколько все это несущественно и насколько преходяще перед ослепительной, вечной, ровной белизной снега, перед небом, которое отсюда выглядело совсем не так, как с берега. Оно было одновременно и выше, и ближе подними руку и достанешь. Оно не шарахалось вверх, испуганно сжимаясь, чтобы вырваться из ущелий улиц, — там оно словно бежало, оставляя внизу вонь выхлопных газов и человеческих испарений, здесь же небо как будто нежилось и свободно дышало в лицо Журковскому свежим, ровным ветром…
Он остановился на середине реки. До противоположного берега было не очень далеко, но он почему-то выглядел игрушечным — мелкие машинки, странно медленно катящие по набережной, фигурки людей, смешно и вяло перебирающие крохотными ножками, размахивающие короткими ручками… Анатолий Карлович не смог сдержать улыбки.
«Тоже мне, Андрей Болконский нашелся. Небо его, видите ли, на путь истинный наставило… Глаза открыло. В мои-то годы… Где же твой Аустерлиц, князь?… А туда же… Небо… И все равно что-то в этом есть… В хождении по воде яко по суху…»
Журковский сделал пол-оборота, чтобы вернуться на свой берег, и вздрогнул. Прямо перед ним стоял высокий мужчина в богатой меховой шапке, черной, спортивного покроя куртке и в черных же мягких брюках, уходящих в меховые сапожки. Видимо, он шел следом за профессором, неслышно ступая в мягких своих унтах, и остановился вместе с ним.
Анатолия Карловича неожиданно бросило в жар. Он узнал этого человека. Совсем недавно, выйдя из офиса Суханова и направляясь к машине, он едва не столкнулся с ним — мужчина в огромной шапке стоял на тротуаре, преграждая дорогу, и Журковскому пришлось даже пробормотать что-то вроде «простите-извините», чтобы обогнуть гиганта и пройти к служебному «Форду».
Как он здесь оказался? Преследовал? Зачем? С какой целью?
— Дрожишь, пархатый? — весело спросил верзила. — Приссал?
Анатолий Карлович мгновенно узнал этот голос. Тот самый, с наглой хрипотцой, который он уже два раза слышал в телефонной трубке.
— Ты знаешь, профессор, здесь лед тонкий. Проваливается иногда.
«Каким образом он лед-то пробьет? Или сразу в прорубь потащит?..»
Журковский невольно повел глазами, ища что-нибудь похожее на прорубь.
— Гы, — сказал мужик. — Гы-гы… Прорубь ищешь? Так она сама тебя найдет.
Он быстро поднял руку и схватил профессора за ворот. Притянув к себе, дыхнул Анатолию Карловичу в лицо теплым пивным перегаром.
— Ну, старый козел, что делать будем? Кончать тебя? Или как?
— Пустите, — прошептал Журковский.
Он попытался вырваться из цепкого захвата, но не смог оттолкнуть противника, лишить его равновесия — слишком велика была разница и в весе, и в силе, и в сноровке, да и возраст давал себя знать…
— Не пыли, не пыли, старый, — спокойно произнес верзила. — Я тебя сейчас убивать не буду, не бойся. Хотя моя бы воля, давно бы по асфальту размазал… Таракан ты вонючий…
Журковский машинально подумал, что тараканы вонючими не бывают, они ведь, кажется, не пахнут. Гигант, по-прежнему притягивая его к своему лицу и пристально вглядываясь в глаза, продолжал:
