Слушая эту убежденную речь, Сергей Георгиевич независимо от себя вылавливал логические нестыковки, вынужденные признания. Можно было не сомневаться, что на следующий день в СМИ будут хлесткие заголовки с вариацией единственной темы: «Анатолий Чубайс признал, что приватизация была нечестной!» Но совершенно другая фраза впилась в память: «…чтобы ваши законы как-то более или менее, хоть чуть-чуть укладывались в тот состав интересов, который в стране есть». Какой диапазон неопределенности! Кто определяет «состав интересов»?
Факир-практик преобразовался в факира-теоретика, который объясняет народу, как надо понимать действия факира-практика, и дает ему высокую оценку. Жаль, что ему не удалось загипнотизировать всех, чтобы внушение осталось на подсознательном уровне.
Что скрывал факир-практик и не договаривал факир-теоретик? Практик скрыл, что есть виды собственности, которые можно было использовать в России, например, программу участия сотрудников в акционерном капитале своей компании (ESOP), широко используемую в США. А теоретик не упомянул возможность использования шведской экономической модели, которая является социально-ориентированной, что очень подходило для российской экономики, унаследовавшей от СССР экономику с явно социальным укладом. Факир, который всегда что-то скрывает, скрывает главное — цель и метод.
Слушая Анатолия Чубайса, Сергей Георгиевич невольно сравнивал его со старшим братом — Борисом Чубайсом, философом, который несколькими днями ранее выступал по каналу «Культура». Взвешенная речь, в которой слушатель ощущал себя непосредственным участником. Два брата, которые не говорят друг с другом. Как все знакомо! Белые и красные, белый террор и красный террор — страницы нашего государства, и жаль, что наши соотечественники продолжают эту историю на расколе.
Неужели, приватизируя собственность, Анатолий Чубайс и безответственная команда Ельцина предполагали, что это забудется? Почему, когда говорят о приватизации, говорят только о новых собственниках, а не о тех миллионах граждан, которые лишились своей части собственности на богатства недр и ресурсов огромного государства? Почему не говорится об экономическом и моральном терроре, геноциде, когда население России сокращалось на миллион жителей в год? Это тоже результат проведенной приватизации.
Сергей Георгиевич сотни раз задавал себе эти вопросы. На них не будет ответов. Вопрос предполагает, прежде всего, честный ответ, а он не может быть без покаяния перед народом. Может быть, тогда и народ простил бы? Кто знает русскую душу?
Вождь красных большевиков был немецким шпионом, последний президент СССР, похоже, был английским агентом влияния, новый вождь белых либералов есть американский агент. Когда же великая Россия будет жить без сексотов, для себя и на радость своему народу?
* * *
— Когда говорят о надменности, я почему-то вспоминаю Чубайса, — неожиданно признался Сергей Георгиевич. — Я думал, что его манера говорить и держать себя — это характер, умение себя сдерживать, его природное спокойствие. Анализируя ряд фактов, доступных мне, я понял, что это надменность — его презрение к людям.
Лицо Олега Борисовича преобразилось, он удивленно посмотрел на Сергея Георгиевича и живо поинтересовался:
— А изменению, случайно, не способствовала его книга «Развилки новейшей истории России»?
— И она тоже, — согласился Сергей Георгиевич. — Меня все время удивляет стремление бывших «молодых реформаторов», лидером среди которых был Чубайс, убеждать всех, что все делали правильно, но, возможно, были небольшие ошибки.
— О-о-о! Они всегда внушали народу, что остановили голод, гражданскую войну.
— Голод можно создать искусственно. Запечатайте продуктовые склады на три недели и получите голодомор, — сказал Сергей Георгиевич.
— Но в книге он делает разворот на сто восемьдесят градусов, утверждая, что приватизацию придумали не они, приватизация созрела в обществе по вине чиновников, а он с Гайдаром возглавил этот процесс, чтобы как-то им управлять.
— Да, тут, как учили в начальных классах школы, без басни дедушки Крылова не обойтись, — пошутил Сергей Георгиевич. — Тоже мне, невинная овца.
— Точнее волк в овечьей шкуре. В книге он признает, что приватизация за деньги имела бы неоспоримые преимущества.
— Что говорить, ясно, что «реформаторы» с командой президента Ельцина в два счета ограбили и прихватили все богатство огромной страны. Ваучерная приватизация! Напечатали безымянных ваучеров неизвестным тиражом. Кстати, Олег Борисович, знаете, сколько было напечатано и роздано ваучеров? Куда делись остальные?
— Нет, не знаю. Думаю, что никто не знает. Более того, безымянность позволяла не оставлять следы при передаче ваучеров, формировании больших пакетов. Я могу предполагать, что они были задуманы именно для этого, — предположил Олег Борисович.
— Ладно, оставим книгу в покое, не стоит она нашего внимания. Не знаю, на кого она рассчитана? На сочувствие или понимание граждан? Так они его ненавидят. И в истории с приватизацией видят другую роль Чубайса.
— Намекаете на гарвардский след? — спросил Олег Борисович.
— Конечно.
* * *
— Сергей Георгиевич, как считаете, Сергей Михайлович меня отпустит после перерыва?
— Не знаю, Анна. Вроде особой работы нет, вчера он сдал отчет, а сегодня его подписали. Не вижу особых преград. Что-то случилось? — поинтересовался Сергей Георгиевич.
— Родители выделили деньги на кафель для ванной. Месяц назад старый кафель раздолбили, ванна в ужасном состоянии — почти Сталинград. В субботу придут кафельщики, с ними договорилась, а самого кафеля еще нет. Сегодня, кровь из носа, надо купить, чтобы завтра или в субботу утром привезли. Декабрь начался, а так хочется встретить Новый год с отремонтированной ванной!
— Понимаю. Кстати, где Сергей Михайлович?
— Утром звонил мне, сказал, что будет на встрече, придет к перерыву.
В большой комнате, в которой располагался только что созданный Инновационный центр, работали три человека. Сергей Михайлович, директор, часто отсутствовал в центре, проводя бесконечные встречи в различных организациях. Анна, девушка небольшого роста, худоба которой свидетельствовала о ее слабом здоровье, исполняла обязанности секретаря и переводчика одновременно. Положение Сергея Георгиевича, бывшего ректора крупного московского университета, в центре было особое — независимый эксперт, он был приглашен руководством корпорации и пользовался особым доверием.
Перерыв неумолимо приближался, а Сергея Михайловича не было. Анна нервничала. Несколько раз ей звонили. По разговору Сергей Георгиевич понял, что звонила ее мать, которая хотела с ней встретиться, чтобы вместе сходить в магазин. Было около двух часов, когда раздался еще один звонок. Анна удрученно посмотрела на телефон и обреченно подняла трубку.
— Да, мама. Ничего не могу сделать. Шефа еще нет, не пришел. Я же сказала, что сама позвоню, когда с ним договорюсь.
Анна злилась, но старалась мягко говорить. Ее лицо выражало растерянность, она готова была расплакаться.
— Анна, — обратился к ней Сергей Георгиевич. — Скажи, что ты выезжаешь.
— Что? Мама, подожди.
— Я тебя отпускаю, быстро собирайся.
— Правда? Я могу идти? Мама, я выхожу.
— Можешь, — подтвердил Сергей Георгиевич.
Захватив сумку, кинув туда мобильник, Анна остановилась у стола Сергея Георгиевича, который держал в руках какой-то пакет.
— Анна, возьми этот пакет. Здесь предложение по одному инновационному проекту. На конверте адрес и название института. Сергею Михайловичу скажешь, что я тебя послал за ним.
Через секунду Анны уже не было в комнате. Время медленно текло, Сергей Георгиевич погрузился в чтение очередного проекта, периодически выискивая в Интернете справочный материал. В начале пятого пришел Сергей Михайлович, который первым делом спросил:
— Где Анна?
— Я отправил ее за проектом, — спокойно сообщил Сергей Георгиевич.
Недовольный Сергей Михайлович быстро приготовил себе чай, после чего пришел в свое обычное состояние — спокойное, тихое и без эмоций. Он просматривал электронную почту и обнаружил письмо Сергея Георгиевича. Прочитав его, он довольно потер руки и развалился в кресле.
— Сергей Георгиевич, спасибо за информацию. Пусть теперь Кирилл рассказывает сказки про американскую помощь.
