Освобождение от всяческих диких, сплошь ханжеских, сплошь лицемерных условностей, привычек, привязанностей...
Натуральным перезревшим холостякам сие дичайшее (якобы!) долгожданное освобождение из кошмарного семейного полона ни в жизнь не понять и не уразуметь.
Хотя находятся и оригиналы (а таких большинство), предпочитающие неволю в любом ее виде: тюрьма, казарма, семейный очаг. Лучше мучиться, лелеять свое страдание, покрываться нервно-психическими волдырями-лишаями, - но ощущать себя в некоем закрытом пространстве, в так называемом коллективе. И неважно, в каком статусе, - чаще всего в сугубо приниженном, слизняковом, услужающем, шестерочном, - но боже упаси обречь себя на добровольное одиночество.
Будучи индивидуалистом (от рождения, скорее всего) до мозга костей, тем не менее, умудрился пятнадцать лет отдать всем известному сверхрутинному (будто бы поощряемому государством) опыту семейного совместножительства.
Отдал, доверил на растерзание лучшие мужские лета, которые никогда более не вернут мне той свежести, неутомимости (во всем: в познавании вселенских и земных сокровищ, самого себя, в питие и чревоугодии, в путешествиях и встречах с неизведанным, и не в последнюю очередь с бесовским слабым полом), жадности и, порой, элементарной глупой доверчивой неразборчивости - но боже! какой же всегда пьянящей, - все там, все в пошлом семейном прошлом...
Так мне думалось совсем еще недавно. Я казался самому себе древним скучным существом, существующим ради близких существ, изыскивающим легальные и порядочные способы добычи денежных знаков...
На тринадцатом году совместного пребывания под одной кровлей моя родная половина, с мудро простецкой ухмылкой обмолвилась в моем присутствии:
- Не припомню года, когда я была спокойна за наш дом, за наш бюджет. И получается в итоге: вместо жизни, одни занудные мыслишки - о деньгах, о деньгах...
Я с дуру попытался, было интеллигентно возразить:
- Мадам, вы изволите шутить! С наличными в нашем семейном портмоне всегда было более или менее, - но было!
- Отстань! Кто бы говорил! Живешь только ради себя. Гения...
Аналогичные милые пикирования сопровождали нашу совместную жизнь, в особенности последние годы. И если вначале я пытался капризно артачиться: какой же, позвольте, из меня эгоист, когда вкалываю, не вылезаю из лаборатории...Из бюджетной государственной совсекретной лаборатории.
А, в сущности, она права: жил законченным подлецом. Весь отдавался без остатка любимой работе, полагая, искренне надеясь, что вся эта перестроечная демкутерьма, наконец-то войдет в нужное здравомыслящее, прагматическое русло, и уникальные разработки - мои и моих сотрудников-коллег, наконец-то будут востребованы государством, которое вовремя сбросило с подуставшего своего станового хребта всяческих агитпроповских нахлебников, лодырей и прочих неумех и приспособленцев...
Жизнь, однако, распорядилась (как всегда на Руси) по-своему. Чрезвычайно, своевольно распорядилась. И меня "ушли" из института, после драматических событий (которые вскоре стали почти рутинными по стране): в собственном кабинете застрелился из именного пистолета наш директор, академик АН и множества заграничных, дважды герой соцтруда, лауреат Ленинской и прочее и прочее...
А "ушли" меня по простой причине. Попытался создать штаб из ближайших единомышленников, на котором поклялись найти истинных виновников, доведших нашего Лавра Игнатьевича Тузановича до последней предсмертной записки...
Мы успели выяснить, что наш суперзасекреченный "ящик" какие-то (успели выйти и на парочку официальных фамилий-подельщиков) подонки поставили на некий "правильный счетчик"...
Моя лаборатория в те страшные дни уже была чудовищно ужата. От первоначального, слегка разбухшего штатного расписания осталась меньше трети сотрудников. Но зато, какие ребята остались! Таких светлых одаренных голов (Боже, а какие это были умельцы "золотые руки"!) даже на нынешнем элитарно-научном Западе и днем с фонарем не отыщешь... Впрочем, вся эта так называемая элита сплошь вольные или невольные перебежчики из униженной матушки России.
До сих пор сердце саднит и не отпускает тупая простодушная мысль: зачем я, мои ребята, сам батя, Лавр Игнатьевич, ночей не спали, семьи впроголодь держали, инфаркты и прочие паршивые недуги приобретали, веруя в истинного Бога на земле, - веруя в Разум, Гений и Труд человеческий...
Сломалось, что-то самое важное в моем организме.
Испоганить, исковеркать физическое тело человеческое, наверное, нетрудно.
Восстановить, реабилитировать какие-то нужные центры жизнедеятельности, - это в силах человеческих. Медицинская наука, слава Богу, живет и даже где-то там, далеко процветает. Находятся и у нас порядочные ученые и патриоты, - как-то выкручиваются.
Моя же научная засекреченная деятельность пришлась не ко двору нынешнего демрежима.
Видимо, так судьбе и Богу угодно, чтобы мое направление (на невежественный взгляд, совершенно не прикладное, не злободневное) оказалось чуждым нынешним министрам-капиталистам.
...Зарплату бы бюджетникам наскрести, хотя бы раз в полгода, а вы господин ученый о каких-то фундаментальных приоритетах талдычите...
Собственно, и с изуродованной душой можно жить и даже предаваться ничтожным человеческим радостям.
Вот, пожалуйста, лежу себе в единоличной постели, которая расположена на единоличной (приватизированной) убогой - в смысле метража, территории, и купаюсь в одиночестве, точно запаршивевший аристократ в долгочаянной благовонной ванне.
Радуюсь себе, и никто меня за эту мелкую единоличную радость не смеет доставать, читать моральные прописные диктанты, - а это, позвольте, согласиться с самим собою, в наше мрачноватое времяпроживание немало. Именно, немало...
Собственно, вот так - для собственного тщедушного удовольствия удовлетворять свои пошлые прозаические мечтания - поспать вволю, а перед этим до одури начитаться и напитаться, любимым и скучнейшим Борхесом...
Ведь что это такое, - просыпаться по звонку, или от родного едко ощутительного толчка, после которого рутинная череда обязательных утренних процедур благовоспитанного отца семейства.
И непременное любезничание с любимой, глубоко почитаемой, половиной, выслушивание ее справедливых упреков и пожеланий, кажется знакомых тебе тысячу лет, но по какой-то гнусной антинаучной логике, почти всегда оцарапывающих сердце...
И после множества полноценных полигонных семейных битв-испытаний, меня пытаются убедить какие-то медицинские деятели своими научными выкладками и статистикой, что семейный муж трижды застрахован от цивилизованных недугов, возглавляет которые сердечный инфаркт...
Признаться, я до сих пор удивляюсь своей живучести, - вышел-то из бесконечного б о я, покинул поле брани семейное, на собственных ногах. А всякие мелкие благоприобретенные хвори, - я, как-то вообще забыл про их существование.
Уж на что привязалась ко мне, стала можно сказать родною - мигрень, и то ведь почти сникла, утеряла умышленную дерзость, поблекла буквально на глазах. А потом, по какому-то наитию, видимо, устыдившись своей ненужности, неполноценности, неангажированности, вообще перестала наведываться в нежданные гости...
Вполне могла случиться и обратная, еще более плачевная картина, будь на моем месте истинный, так сказать, прирожденный семьянин. Однако, оказавшись на своем месте, - я всей своей продубленной эгоистической душою неисправимого индивидуалиста осознал: мое истинное место в шкуре волка-одиночки.
Я давно уведомил себя: ты, старик, всегда был и будешь в одиночестве, - один. И ждать помощи тебе...
Стоп! Стоп, дядя Володечка... Побыть в реальном вольном кафтане одиночки, тебе довелось всего ничего... Какие-то жалкие недели... Вмешались нехорошие странные люди, которым, вероятно, стало завидно твое вполне сносное состояние души и тела...
А этот, несообразный ни с какой логикой случай в ночном салоне метро...
Услышав, каким-то остатком сознания объявленную родную остановку, успел таки ретироваться с места разборки - кровавой, кошмарной, чересчур натуралистической, чтобы видеться настоящей, - обкурившихся юнцов-наркоманов.
И, совершенно неправдоподобное задержание на выходе из метро молодчиками в (якобы) милицейской униформе.
И не менее дикий разговор с неким упитанным капитаном, глазные флюиды которого так и не удосужился перехватить, изловить, приручить.
И безумная бесконечная "внутрикубическая" ночь...
Каким образом я не заполучил милую психическую недужность под нежным термином: клаустрофобия, - до сих пор вспоминаю, и приятные колкие волдырники рассыпаются по всему малотренированному хребту, согнутому там (в "кубике") старинным деревенским коромыслом, - в финале отсидки превращенного в обыкновенную лошадиную дугу...
