И как же меня ласково и предупредительно удерживали на весу (по прошествии нескончаемых внутрикубических часов) молодцеватые забронированные служители местного закона, оберегатели моего обывательского благополучия, - а хребтина моя бедная, превратившись в кляузную одеревеневшую запятую, ни под каким видом-углом не желала преображаться в основательный привычный восклицательный знак...
Причем, восстановить первоначальное более-менее гордо-вертикальное положение помогли штатные каучуковые приспособления, - лукавый митингующий люд окрестил их вполне правдиво научно: демократизаторы.
Не знаю, не хочется все-таки впадать в подлый глобальный пессимизм, тем самым, поставив на своей единоличной настоящей жизни жирную наглую вопросительную фигуру...
Я почти искренни примерился и уверовал в свою удачливую единоличную звездочку (безусловно, я некогда мечтал о полноценном божественном знаке звезде предназначения) столичного мелкого грызуна. Именно, грызуна. Отнюдь, не хищника, которому в качестве прокорма служат как раз мои мелкие собратья...
В конце концов, все эти полумистические игры в "первого свидетеля", а с недавних пор, и подозреваемого в совершении умышленного убийства...
В сущности, всегда существует выход из любой сверхтупиковой ситуации, - пока еще моя жизнь в моих руках, и суметь перекрыть пару-тройку вентилей, отвечающих за поддержание жизни этого жалкого, белкового, водянистого аппарата...
Но я опять верю, что мой личный ангел-хранитель не допустит сего греховного отчаянного непотребства. Тем более, - и Я - за!
Я за ж и з н ь, какой бы она не поворачивалась архимерзкой античеловеческой стороною.
Потому что позволить себе возможность - ж и т ь, - чертовски занимательное занятие.
Даже незатейливое лежание в холостяцкой постели, и смакование этого непреложного тактильного факта - есть высшее животно-человеческое наслаждение!
И почему я не должен получать удовольствия от этого рядового незамысловатого времяпрепровождения, почему должен истязать свои мозги какими-то издевательскими думами по поводу недавно приключившихся с моим бренным организмом - заточением в приемлемо инквизиторский закут "кубик"?!
Почему я не могу? Как раз могу и желаю!
Я прямо сейчас могу дать себе устную запанибратскую команду: "милый товарищ, а не пойти ли нам на кухню, и не опрокинуть ли грамм семьдесят "Мартеля", и закусить эту французскую влагу парой ломтиков испанского цитруса-лимона, а? А?!"
А почему бы и нет, - запросто отвечу я. Черт возьми, кто, какая собака посмеет на меня мелко и раздраженно затявкать? Нету, милый товарищ, здесь, на этой единоличной малометражной местности таких занудливых воспитательных псин...
Ах, вы говорите, - нету! Тогда, что ж, милый товарищ Володя, дерзайте!
И, разумеется, пререкаться я себе не позволил.
Развивать тяжбы с самим собою - самое распоследнее свинство, двурушничество и...
...И, разумеется, на кухне меня поджидал мерзкий, я бы добавил, мерзопакостный сюрприз, который тотчас же возвестил о себе:
- Вован, пидер ты наш! А ты че смурной, а? Ты че, падла, опять в задницу радость засунул, да? Сперни мне свою радость, а! Слушай, Вован, а че-то кота твоего не слышно, не видно, а? Я из него пирожок хочу пошить, чтоб темечко грел, а?
Если говорить по справедливости, сей поздний нежданный визит нахального старознакомого пришельца пришелся мне не по душе.
Но утверждать, что я чрезмерно удивился явлению этого приблатненого ерника (ведь за версту тащило дилетантизмом, самодеятельностью, "мальчик" старательно представлял бывалого зека), - этого естественного чувства я в себе не нащупал.
Потому что, пока мои милые вымогатели существуют где-то рядом, где-то в пределах досягаемости нашей общей планеты Земля, не видать мне обывательского упокоя на ближайшие лет двадцать-тридцать... Если только физическим путем не превратить их в трупные оболочки.
Хотя, насчет этого иронического говоруна, - я полагал, что прописал, так сказать, его жабье тело в муниципальной покойницкой... Вероятно, вновь, что-то напутал в собственных мозгах!
- Мальчик, - так вроде вас, сударь, кличут, - а позвольте спросить: а куда командир подразделения потерялся? Откуда такая чапаевская куражливость - в одиночку, на разведку? А кругом сплошное вражеское озлобленное окружение... Я ведь тебя, дурашка, разложу и выстегаю, как советского пионера-хулигана... Вот что ты расселся здесь? Грязными башмаками и локтями мою кухонную местность грязнишь и портишь...
Я стоял, облокотившись о косяк дверной коробки, скрестивши руки на полуголой груди. Стоял в обычном спальном неглиже: цветастые семейные трусы и германская гарнитурная майка, серая на обвислых тонких петлях.
Какого-либо страхолюдного конфуза от вида безмятежно развалившегося крепыша - и в помине не было.
Так, поприсутствовала обыкновенная интеллигентская оторопь, - и то, на какие-то невзрачные мгновения, почти тотчас же поменявшись на глухую маловразумительную раздражительность. Самую полезную раздражительность, по прошествии которой, от меня можно было заполучить нечто малоинтеллигентное. Я нежно баюкал тайное желание, - я почти воочию лицезрел, как лихо размазываю по затертому линолеуму молодого пребойкого слизняка.
В ответ на мои мягкие хозяйские замечания, "отмороженный" визитер даже позу не переменил: сидел, вольно откинувшись на подоконник, разбросавши свои короткопалые мясисто-джинсовые ходульки, всунутые в завышенные неухожено белесые кроссовки, с еще светлыми, но отвратительно замызганными, затоптанными, разлапистыми шнурками.
На накаченных сине-забеленных коленях этого ухарька, с мордой органичного недоноска, возлежал нагло заголенный здоровенный тесак. Подобные сувенирные холодно-пикантные кинжальные игрушки нынче в любом порядочном охотничьем шопе - на выбор.
Обоюдозаточенный (мне так виделось с моего наблюдательного пункта) клинок имел боевую длину не менее пятидесяти сантиметров, и наборную рукоять с эфесом в виде, сросшихся затылками сиамских бронзово-червленых, адамовых анфасов.
По первому впечатлению, - сие квазижреческое кузнечное изделие явно не из тибетских пещер, не из горячих кавказских аулов, а наверняка из зоны, где сработано на поток, холодными несвободными руками.
Я никогда не считал себя отъявленным храбрецом, не понимающим, что такое тяжелая зеркальная сталь в малокультурных неопрятных (в заусеницах, с черными полумесяцами под ногтями) пальцах. Нет, мое сознание приняло информацию, которая поступила к нему через зрительные колбочки, оперативно переварило, сигнализируя о печальных (а то и летальных для меня) последствиях, в случае грамотного бандитского мажора, так сказать...
Впрочем, хотел бы напомнить: в последние месяцы текущего года (года, расставляющего апокалипсические библейские меты и зарубки на теле матери-Земли) мое сознание, как-то мало бралось мною в расчет.
Я существовал по некоему нутряному наитию, порядком, поднадоевшему и мне, и моему Эго, и моей душе, и сердцу завзятого единоличника...
Одним словом, я делал вид, что живу - этакая квазижизнь вполне благополучного (в материальном и прочем обывательско-холостяцком плане) жителя матушки первопрестольной...
События, происходившие со мною, получалось, жили как бы сами по себе, а я (или то, что подразумевалось под моим именем и биографией) сам по себе.
Безо всякой логической связи я обрушивался, то в некое уличное, совершенно примитивное знакомство с малолетней проституткой, которая оказывалась штатным агентом (или стажером, не упомню уже) тайной структуры, в досье или в Отделе кадров которой я числюсь неким "первосвидетелем", то в какую-то домашнюю киношную перестрелку...
В сущности, сейчас, именно в эти пополуночные (самые любезные моему Я) минуты я веду беседу с существом вполне инфернальным, вполне потусторонним, вполне трупным...
Возможно не во всех натуралистических подробностях, но я же помню, как подстрелил этого молодца-подонка.
Я отлично помню мерзкий жгут тошноты, перехвативший мое горло, когда наблюдал агонизирующие потяги этого тела, ежась от пустынных крапчато немигающих зрачков, застилаемых смертной слюдяной пленкой...
После подобных - буквально в упор, через филенчатую дверь ванной, убойных револьверных прободений человеческий организм не обязан бороться за место под солнцем...
Но ведь живой же, чертяка, и уверенно, со всей подлостью ненаказуемого (и ненаказанного) ухмыляется, пропуская мимо ушей, бесформенно-борцовских, словно размазанных по обнулено-тыквенной башке, мои справедливые нарекания и недоумения:
- Послушайте, мальчик, у меня возник законный вопрос. Кто вас наградил жизнью? За какие такие заслуги перед отечеством? А может, я ошибаюсь? Может, роль подстреленного сыграли не вы?
Не меняя разухабистой посадки, мой, зачем-то выживший, полузнакомец, вдруг истерично тикнул правой сдобной ланитой, густо утыканной черной трехдневной порослью. Разомкнул влажно-червонные губешки, складывая их в смачный бублик, одновременно выдувая приязненную фразу:
