- Да уж слышал о твоих подвигах, - Данилов чуть усмехнулся.
- Какие там подвиги. А вы, значит, по-прежнему.
- Как видишь, нам генералы руку не жмут. Нас, брат, они в основном ругают.
- Да, вы скажете.
- Значит, слушай меня, Миша, сегодня в двадцать часов придешь в райотдел НКВД, там тебя к нам проводят. С начальством твоим согласуют. А я пойду, Миша, плохо мне сейчас.
- Я понимаю, Иван Александрович, понимаю.
Данилов притиснул Мишку к себе, тяжело вздохнул и, резко повернувшись, пошел по переулку, Мишка взглянул ему вслед и поразился. Он видел только спину, перерезанную ремнем портупеи, и в этой спине и опущенных плечах было столько горя, что у Кострова защипало глаза.
Во дворе дома на подножке "эмки" сидел Быков. Данилов прошел мимо него, потом остановился, вспоминая. Быков встал.
- Вот что, у тебя где коньяк?
- Здесь, в машине.
- Принеси, - сказал Иван Александрович и, тяжело ступая по скрипучим ступенькам, поднялся в дом.
В комнате он снял портупею, бросил ее на кровать, расстегнул крючки гимнастерки. Вошел Быков с бутылкой. Он остановился в дверях, не решаясь войти в комнату.
- Ну, чего стоишь, - не оборачиваясь, сказал Данилов, - наливай.
- И себе?
- И себе налей. Помянем Степу.
Быков разлил всю бутылку в две кружки.
- Закусим чем, а, товарищ начальник?
- Ты как хочешь, я так прямо. - Данилов подошел к столу, взял свою кружку, несколько минут глядел на темную жидкость, подступившую к краям, и выпил ее в три глотка. Потом постоял немного, опустив голову, и снова отошел к окну.
- Вы бы поспали, Иван Александрович.
- Ладно, Быков, ты иди, иди. Мне одному побыть надо.
Данилов сел на кровать, внимательно прислушиваясь к себе. Алкоголь горячим огнем разливался по жилам, словно запруду ломал где-то под сердцем. Очень давно, когда он пришел на работу в бандотдел ЧК, у него был друг. Веселый и добрый Миша Резонов, студент-технолог, влюбленный в революцию. Они работали в одной бригаде и дружили сильно, взахлеб, как это случается только в молодости. Зимой девятнадцатого под новый год, когда они проводили очередную проверку в гостинице "Лиссабон", Миши не стало. И случилось все это глупо, совсем глупо. Когда они уже выходили в вестибюль, из дверей номера выскочил совершенно пьяный мальчишка в замшевом френче и офицерских бриджах и, крича что-то непонятное, стал палить вдоль коридора. Он был смертельно пьян, еле стоял на ногах, наган в его руке прыгал и описывал круги. Но все же одна пуля кусанула Мишу в висок. Увидев, как падает Резонов, Данилов с первого выстрела завалил бандита.
Потом они приехали в ЧК, и Данилов молчал и не говорил ничего, только почернел весь. Зашел в комнату начальник бригады Чугунов. Бывший прапорщик по адмиралтейству, выслужившийся во время войны из матросов, поглядел на него и запер дверь. Потом из-за дивана достал бутылку водки и налил Данилову стакан.
Иван с удивлением посмотрел на начальника.
- Пей, - сказал Чугунов, - только сразу. Так надо.
Данилов, давясь, выпил водку, и ему стало тепло и грустно. Придя к себе, он заперся, сел за стол и заплакал. И горько ему было, но вместе с тем боль, сжимавшая грудь, уходила вместе со слезами, точно так же, как в детстве, когда он дрался с гимназистами на пустыре за артиллерийским заводом.
Но восемнадцать - это не сорок два. В юности все проще, легче приобретаешь друзей, спокойнее расстаешься с ними. После сорока друзья становятся как бы частью тебя самого, и потеря их напоминает ампутацию без наркоза. Да и плачется труднее, кажется, что жизнь высушила тебя и нет уж больше слез, есть только пронзительная горечь утраты, невероятной болью разрывающая сердце.
И чтобы заглушить эту боль, Данилов лег лицом в подушку и заснул сразу, словно провалился в темную глубину.
Проснулся Данилов так же внезапно, как и уснул. Сон освежил его, и чувствовал он себя почти хорошо, но тяжелое чувство утраты так и не покинуло его. В комнате было прохладно, остро пахло зеленью, и Иван Александрович понял, что прошел дождь. Он поглядел на часы, вытянувшиеся в одну прямую линию стрелки показывали восемнадцать. Значит, он проспал почти двенадцать часов.
Иван Александрович натянул сапоги и вышел на крыльцо. У машины на перевернутых ящиках сидели Быков, Муравьев и Сережа Белов. Они смотрели на начальника и молчали.
- Сейчас я побреюсь, - сказал Данилов, - и ты, Игорь, зайди ко мне ровно через двадцать минут.
- Хорошо.
Данилов повернулся и пошел в дом.
Ровно через двадцать минут Игорь вошел в комнату. Начальник стоял у окна свежевыбритый и холодно-официальный.
- Значит, так, - он помолчал, побарабанил пальцами по подоконнику, значит, так, - повторил Данилов, словно стараясь собраться с мыслями.
Игорь понял, что начальник весь еще полон событиями этой ночи.
- Ты едешь в Москву, - наконец сказал Данилов.
- В Москву? - удивленно переспросил Муравьев.
- Да, в Москву, на, читай, - Данилов подошел к столу, расстегнул полевую сумку, вынул спецсообщение.
Муравьев пробежал глазами, вернул Данилову.
- Это обязательно? - спросил Игорь.
- Просто необходимо, - Данилов сунул руку в карман галифе и, не разжимая кулака, поднес ее к лицу Муравьева. Когда он раскрыл пальцы, то на ладони лежала серебряная фигурка Наполеона.
- Тот самый?
- Да.
- Где?
- У Дробышевой.
- Так. Значит, вышли.
- Вышли. Теперь нам нужен Гомельский и Гоппе. От них сюда нитка тянется. А у нее, у нитки этой, два конца. На одном - Музыка, на другом Шантрель. Они-то думают, что мы их здесь трясти будем, и постараются, чуть что, в Москву уйти, а там мы.
- Как думаете, Иван Александрович, подход к Гомельскому есть?
- Есть.
- Кто поможет?
- Костров.
- Мишка?
- Мишка.
- Где же он?
- Скоро будет здесь.
МОСКВА. Август.
- Ну, Муравьев, знаю, слышал о ваших делах. - Начальник МУРа встал, пошел навстречу Игорю. Жаль Полесова. Очень жаль. Редкой души человек и прекрасный работник. Похоронили его?
- Да.
- Где?
- Прямо там, на кладбище. Все как положено, оркестр, цветы, памятник. Только ему это без разницы.
- Ему да, а нам нет. Делу нашему не без разницы, как хоронят людей, отдавших за него жизнь. Ты мне эти разговоры брось.
- Он мой друг...
- И мой, и Серебровского, и Муштакова, и Парамонова. Мы все друзья. Так-то. Ну, садись, поговорим. - Начальник нажал кнопку звонка. В дверях появился Осетров.
- Где Муштаков?
- В приемной.
- Проси.
- А, Игорь Сергеевич, - улыбнулся, входя, Муштаков, - значит, мы с вами работать будем?
- Да.
- Ну и прекрасно. - Муштаков уселся в кресло, аккуратно поддернув выглаженные брюки, - можно докладывать?
- Давай, - начальник закрыл ладонью глаза, - начинай.
- Видите ли, Игорь Сергеевич, - Муштаков сделал паузу, словно обдумывая следующее предложение, поглядел на Игоря, - данных у нас немного. Согласно нашей сводке-ориентировке о Гомельском были предупреждены все сотрудники милиции. Второго августа постовой милиционер заметил похожего человека на Тишинской площади. Он немедленно сообщил в 84-е отделение милиции. Оперуполномоченный Ларин, приехавший туда, также опознал Гомельского. Он довел его до Большого Кондратьевского и там потерял. Гомельский скрылся. Лалин работник опытный, на следующий день он опять был на площади. В одиннадцать часов Гомельский появился вновь и опять исчез на углу Большого Кондратьевского.
- Там проходные дворы, - сказал Игорь.
- Теперь все дворы проходные, заборы-то сломали на дрова. - Начальник опустил руку. - Ты продолжай, Муштаков.
- По оперативным данным нам стало известно, что Гомельский часто бывает именно в этом районе и даже посещает пивную.
- Это которую? - поинтересовался Муравьев.
- Знать надо, - усмехнулся начальник, - она там одна.
- Да я этот район не очень...
- Придется изучить. Ну, какие у тебя соображения, Муравьев?
Игорь помолчал немного. Вопрос начальника застал его врасплох.
- Видите ли, - начал он.
- Нет, так не пойдет, - начальник хлопнул ладонью по столу, - я смотрю, у тебя и плана нет.
- Есть.
- Тогда излагай.
- Мы продумали два варианта. Первый: установить дежурство и арестовать Гомельского.
- Ишь ты, - начальник иронически поглядел на Игоря, - один думал или с Даниловым вместе? А если Гомельский туда больше не придет? Тогда что?
- Тогда на него должен выйти Костров.
- Где он? - Начальник встал.
- У меня дома сидит.
- Что же ты раньше мне не сказал, - он поднял трубку телефона, машину. Едем, - начальник повернулся к Игорю, - к тебе в гости.
МИШКА КОСТРОВ
Из окна комнаты был виден двор. Совсем крохотный, с чахлыми акациями. Дома обступили его со всех сторон неровным квадратом. Они были старые, облезлые от дождя, поверх дерева покрытые штукатуркой, потерявшей цвет. В некоторых местах она обвалилась, обнажая дранку, уложенную крест-накрест. Окна первых этажей были почти у самой земли, на подоконниках стояли горшки с непонятными цветами, лежали худые жуликоватые коты.
