Изабелла еще не легла, когда я наконец вернулся домой. Я обнаружил ее на кухне, где она сидела за столом и отсутствующим взглядом смотрела в пространство. Сидела, сгорбившись. Я не мог припомнить, что видел в ней, — сидевшая передо мной поникшая фигура никак не вязалась с полной жизни художницей, у ног которой когда-то был весь мир. Я готовлюсь к битве. Стою, прислонясь к косяку двери, чувствую, как горечь жжет душу.
— Не смей никогда ставить меня в неловкое положение.
Не те слова. Я в таком состоянии, что мне следовало повернуться и уйти. Она выпрямляется на стуле, отбрасывает назад плечи. Смотрит на меня, сузив глаза. Несмотря на алкогольный туман, я понимаю, что принял ее за кого-то другого, за сломанную женщину, забывшую, как мечтают.
— Опостылело мне все это, Диклен, слышишь? Хватит с меня.
А она сильная, сильнее меня. Я это чувствую — смутно, однако чувствую. Но как все провалилось в тартарары, какие мы строили планы, в какую тюрьму превратился этот дом, какой удавкой стала моя работа — охровая грунтовка, на которую не будет наложено никакой краски, никогда.
— Значит, хватит с тебя? С меня тоже хватит. Почему же ты не уходишь и не оставляешь меня в покое?
Она вскакивает на ноги, нависает надо мной, а я не успеваю понять, что она задумала. Она уже почти прошла мимо, когда я, качнувшись, загораживаю дверь. Мы сталкиваемся. Я отбрасываю ее вбок. Она пошатнулась, но удерживается на ногах. Снова наступает на меня.
— Не смей меня трогать.
Не такая она уж и сильная. Двинув ее в грудь, я заставляю ее отступить, но от этого внезапного движения комната закружилась вокруг меня. Я не вижу, откуда наступает Изабелла, чувствую удар в бок, затем холодный кафель под собой. Пинок в спину, потом еще раз, и ее голос, который кричит:
— Ах ты, чертов, чертов мерзавец, не смей никогда больше прикасаться ко мне.
Я не горжусь собой, я не извиняюсь, я просто регистрирую происшедшее. Я уже не тот, кем был тогда. Чего я не знал, так это того, что мечты бывают разные. И я должен благодарить Изабеллу за то, что она преподала мне этот урок. У меня такое чувство, что я нахожусь в котле — варюсь, и потею, и обжигаю руки о горячий металл, пытаясь перекинуться через край, ничего не сознавая, кроме собственной боли.
Почему она пришла в тот вечер в «Таверну», таща с собой нашего незаконнорожденного ребенка, и сказала, чтоб я шел домой? Я думал потому, что я ей нужен. И мне доставило порочное удовольствие то, как я оттолкнул ее: я казнил ее вечер за вечером за то, что моя жизнь превратилась в такую туфту. Лишь позднее я понял, что она меня тоже наказывала, — понял, что по-своему неистово и гордо она в тот вечер сделала мне предложение, которое я отверг, ударив ее в грудь. От этого удара она пошатнулась, а вокруг меня закружился весь мир.
Следствие
— Вы доктор Эврил Фергюсон?
— Да.
— Вы — врач Рэймонда Артура?
— Да, я был его врачом.
— В течение какого времени?
— Он впервые зарегистрировался у нас двадцать восемь лет назад.
— Могли бы вы ознакомить суд с медицинской историей покойного?
— Рэй Артур был редким клиентом, как мы это называем. Его медицинская карта состоит всего из двух-трех листков: он по десять лет не приходил консультироваться с врачом. В этом нет ничего необычного: в противоположность женщинам здоровые мужчины мало нуждаются во врачах, пока не достигнут преклонного возраста.
— А когда Рэймонд Артур последний раз приходил к вам на консультацию?
— Могу я свериться со своими записями?
— Можете.
— Так вот: я видел его два раза за этот год, первый раз тридцатого июля, а потом девятнадцатого октября.
— И в связи с чем он приходил к вам?
— В июле по поводу трудностей со сном. Я написал: «Говорит, что не может спать, но обратить внимание: работает в ночную смену. Плохой аппетит; признает, что чувствует себя неважно. Разведен, живет один. Никаких идей о самоубийстве. Упоминал о дочери, о внучке. Впечатление: депрессия. Принимать амитриптилин, пятьдесят миллиграммов на ночь, через три недели довести до ста пятидесяти миллиграммов, выписано сто таблеток по пятьдесят миллиграммов. Явиться через две недели».
— Значит, вы в июле диагностировали депрессию?
— У него были классические симптомы.
— А выписанное вами лекарство — это антидепрессант?
— Да.
— Доктор Фергюсон, вы слышали ранее в ходе этого заседания о потенциальных побочных действиях этого лекарства. Не отметили ли вы, что оно оказало подобное побочное действие на покойного?
— Ну, честно говоря, я был удивлен, что в его крови при вскрытии было такое обнаружено. Когда я видел его в октябре, он сказал мне, что вообще не принимал этого лекарства.
— А знаете ли вы почему?
— Пациенты часто с подозрением относятся к лекарствам, особенно к антидепрессантам. Люди не принимают лекарств, которые мы им рекомендуем, — это случается, наверное, чаще, чем мы думаем.
— А могло ему при его депрессии стать лучше без лекарств?
— Могло. Но не стало. Когда он пришел ко мне в октябре, он был в гораздо худшем состоянии.
— В чем это выражалось?
— Я написал: «Депрессия. Не хочет разговаривать. Отрицает наличие идеи самоубийства, но такие мысли мелькают. План: побудить принимать амитриптилин (не принимался). Отослать к психиатру. Увидеть через три дня».
— Мне из этого не ясно, почему вы сочли, что ему стало гораздо хуже?
— Видите ли, когда он приходил ко мне в июле, я поинтересовался, не наносит ли он себе ущерба. Это обычный вопрос, который задают всем страдающим депрессией. В то время у него таких мыслей не было. Он рассказал мне немного о своей работе и семье, и я успокоился, увидев, что он считает — у него есть ради чего жить. Когда же он пришел ко мне в октябре, у него по-прежнему не было конкретных планов, но он признал, что у него мелькают мысли покончить с собой.
— Поэтому вы решили отправить его к психиатру?
— Да, а также потому, что он не принимал лекарство. Пожилые одинокие мужчины — это группа высокого риска, особенно если их посещают мысли о нанесении себе ущерба насильственным путем. И я не хотел рисковать.
— Вы просили его прийти через три дня. Он пришел?
— Нет. Девятнадцатого октября я в последний раз видел его.
— А учитывая вашу обеспокоенность его состоянием, вы не пытались связаться с ним, когда он не явился в назначенный день?
— Ну, в идеальном мире я, наверное, так бы и поступил. Но на практике я очень редко это делаю. Просто нет времени.
— Благодарю вас. Мистер Форшо?
(Мистер Форшо встает.)
— Только один вопрос, доктор Фергюсон. Я понимаю, что этого нет в тех записях, что вы нам прочли, но не помните ли вы характер этих «мелькающих мыслей»?
— Я не уверен, что понимаю вас.
— Ну, по-моему, вы употребили выражение «нанесение ущерба насильственным путем». Что, по словам мистера Артура, он намеревался с собой сделать?
………………………………
— Доктор Фергюсон?
— Он сказал, что когда едет на машине, в голову ему неожиданно приходят разные мысли. Например, он представляет себя мертвым в разбитой машине.
— Благодарю вас, доктор Фергюсон. Вопросов больше нет.
(Мистер Форшо садится. Встает мистер Джонсон.)
— Доктор Фергюсон, если бы вы считали, что ваш пациент намеревается совершить самоубийство, что бы вы предприняли?
— Согласно Акту об умственном здоровье, я отправил бы его на обследование для принудительного помещения в больницу.
— Но с Рэймондом Артуром вы так не поступили?
— Нет. Когда я его видел, я считал, что этого не требовалось.
— Если вы действительно волновались по поводу кого-то — не настолько, чтобы изолировать этого человека, но достаточно, чтобы не спать ночью, — вы разыскали бы его, если он не являлся к вам в назначенное время, правда? Вы наверняка не так уж заняты своей работой?
— В вашем контексте я, наверное, так бы и поступил, да.
— Короче говоря, мы можем предположить — поскольку вы хороший врач, — что мелькавшие у мистера Артура идеи о смерти были недостаточно серьезными и вы не верили, что он может их осуществить. По вашим собственным словам, вы направили его к психиатру, так как не хотели рисковать. Я правильно суммировал ваши высказывания?
— Да.
— Значит, вы либо были правы в своем суждении, что состояние Рэя Артура не вызывало серьезного опасения, либо вы небрежно отнеслись к нему. Так что же это было?
(Перерыв. Доктор Фергюсон консультируется с представителем Союза защиты медиков.)
— Так как же, доктор?
— Мне порекомендовали сказать вам, что суждение может быть неверным, но это вовсе не означает какой-либо небрежности со стороны медика.
Глава шестая
Дорога Девы Марианны
