ему захотелось есть. Он позвонил Дениз, чтобы сообщить, что он уже в пути.
– Ты ел, Джимми?
Старая добрая Дениз, час ночи, и она беспокоится, не голоден ли он – а он голоден. Он представил, как она стоит на кухне у старой плиты, хорошенькое личико, уставшее после смены (одна растит двоих малышей).
– Да. Я съем все что угодно, – сказал он и рассмеялся. – А есть в вашем заведении что-нибудь выпить?
То еще заведение. Лачуга, аномалия прямо посреди Ист-Хэмптона, приютившаяся на узкой грунтовой дороге за фермерским рынком, напоминание о тех временах, когда город принадлежал картофелеводам, а не игрокам хедж-фондов. Временное убежище. Клиент не знал о Дениз. Продать добычу и свалить. В Мексику или Южную Америку.
– Есть немного водки, – сказала Дениз.
– Сойдет, – он выдохнул дым.
– Ты что, куришь, Джимми?
– Ни в коем случае, детка. Ты же знаешь, я бросил много лет назад.
Ну, да, курю, только не то, что ты думаешь.
– Хорошо. Я сделаю тебе сэндвич, когда ты приедешь.
Талли поблагодарил, отключился и взглянул на пакет, лежавший рядом с ним на сиденье. Его золотой парашют, его отступные и резервный пенсионный фонд… Долго прятаться у Дини он не будет.
Два дня спустя
Мы с Аликс пристегнули ремни, стюардесса произнесла заготовленное: «В случае аварийной посадки…» Нет чтобы сказать нам что-нибудь действительно ободряющее. Аликс всю жизнь боялась летать. Она сжала мою руку так, словно от этого зависела ее жизнь. Я вручил ей номер «Нью-Йоркера».
– Там есть интересная статья о таянии полярных льдов и глобальном потеплении. Это тебя развлечет.
Она посмотрела на меня и вздохнула. Я попытался устроиться поудобнее, вытянув ноги в проходе. Эконом-класс явно рассчитан на людей ниже пяти футов ростом, а не на мои шесть с лишним. Место Смита у окна пустовало, и мы снова задумались, почему он вдруг отказался от этого дела.
– Вначале оно ему так нравилось… – сказала Аликс.
Так оно и было, во всяком случае, так мне казалось. Такое поведение было не похоже на того Джона Вашингтона Смита, которого я знал – тот никогда не сдавался. Я вспомнил, как он сидел за своим столом, его куцые ответы на наши вопросы, без оправданий или долгих объяснений.
Аликс снова заговорила про Талли, и я предложил сходить к нему после возвращения, хотя не был уверен, что нам есть что сказать.
– Смит не выставил нам счет ни за что, даже за оплату лаборатории, – заметила она.
Я не знал, будет ли нас ждать его счет, когда мы вернемся домой. Оставив Смита, мы поговорили о Ван Гоге, о том, как много его работ мы скоро увидим. Самолет прорезал облака и выровнялся, и Аликс, наконец, отпустила мою руку, порылась в сумочке и достала электронную книгу. Она погрузилась в чтение, а я надел наушники и послушал биографию Ван Гога. Затем мы поужинали чем-то, напоминающим курицу; Аликс одолела полпорции, мне хватило полутора. Она отыгралась на вине, таком, по ее словам, «ужасном», что она прикончила две маленькие бутылочки и заснула. Я снова включил биографию, с того места, где Ван Гог все время спорит с Гогеном на юге Франции, и закончил знаменитым эпизодом с отрезанием уха Винсента.
Когда внутреннее освещение самолета погасло, я выключил аудиокнигу, закрыл глаза и вновь попытался осмыслить внезапное бегство Смита, потом стал думать о своей предстоящей выставке и картинах, которые мне еще предстояло закончить, чтобы заполнить галерею Бюлера. Я вспоминал, как по крупицам соскабливал краску, открывая автопортрет Ван Гога, его пиджак и жилетку, бороду и волосы, его завораживающие голубые глаза, затем Аника Ван Страатен сказала: «Энтартете кунст, более двух тысяч похищенных произведений искусства» – щелкнула зажигалкой, и картины загорелись, пламя прожигало холсты и высокие белые стены галереи Маттиа Бюлера, мои картины на них плавились, краска стекала на пол, а я бегал между ними, пытаясь поймать краску и наложить ее обратно, но это оказался автопортрет Ван Гога, его лицо ожило, в руке сверкнула бритва, отрезав ухо ему, потом мне, я прижал руку к щеке, ощущая холодную, как лед, кровь, и вновь и вновь повторял свое имя: «Люк, Люк…»
Я открыл глаза, чувствуя на лице струю холодного воздуха из воздуховодов, и увидел перед собой лицо Аликс.
– Люк, просыпайся, мы садимся.
– Куда? – спросил я, пытаясь прийти в себя.
– В Амстердам, куда же еще? Это будет здорово!
– Несомненно, – пробормотал я, потрогав ухо. Сон отступил, но портрет Ван Гога и объятые пламенем полотна еще долго стояли перед моими глазами, тревожа душу предвестием несчастья.
Амстердам
Смит быстро прошел таможню, держа в одной руке карточку Интерпола и паспорт, а в другой – ручную кладь. Он входил в здание аэропорта, еще не придя в себя после ночного перелета, поэтому заметил приближавшихся к нему двух мужчин, только почувствовав, что они схватили его за обе руки.
– Продолжайте движение, – приказали ему, и все трое дружно прошли через автоматические двери. Холодный свет в помещении сменился потоком теплого солнца, но лишь на мгновение – потом Смита втолкнули на заднее сиденье фургона с затемненными окнами.
– Кто вы? – спросил он, не понимая, встречают его или похищают. – Муниципальная полиция? Национальная полиция?
Ему не ответили.
Он спросил то же самое по-голландски, но ответа по-прежнему не получил; детали пейзажа мелькали за затемненными окнами с той же скоростью, с какой летели его мысли.
Они сами с вами свяжутся. Так сказал ему агент Интерпола.
Смит перевел дыхание и попытался сохранять спокойствие, в надежде, что это те, с кем он должен был встретиться. А не те, к которым он должен был внедриться, и которые могут начать допрашивать его, пытать, чтобы выяснить, что он знает, а затем, что бы он ни ответил, убить.
Амстердам
В первый раз я заметил его уже в пункте выдачи багажа, где я с мутной после перелета и кошмарного сна головой получал чемодан Аликс. Он стоял и писал что-то у себя в телефоне. Молодой парень, лет двадцати с небольшим, с шеей, предплечьями и кистями рук, полностью покрытыми татуировками – причина, по которой я вообще обратил на него внимание.
Сразу за аэропортом, дожидаясь такси, я снова увидел его, достаточно близко, чтобы разглядеть татуировки: какие-то доспехи с заостренными зубцами, переходившими с шеи на нижнюю челюсть, на руках железные кресты, черепа, молнии, а когда он поднял голову, я разглядел римские цифры над
