Человек с чемоданом обращался к дежурному, пожилому лысому человеку, который слушал с выражением полнейшего безразличия на лице.
Они стояли по обе стороны конторки дежурного. Прямо над их головами висела лампа, свет от которой падал на лицо человека с чемоданом.
Я внимательно вгляделся в него.
Это был совершенно не тот типаж, который подошел бы Долорес для совместного путешествия. Маленького роста, коренастый, он выглядел лет на шестьдесят. Мясистое лицо избороздили тонкие маленькие вены запойного пьяницы. При свете я смог разглядеть, что одежда на нем была довольно поношенная и старая. Синий костюм светился на рукавах. Серая фетровая шляпа выцвела и засалилась. На нем была только одна новая вещь – бледно-голубой вычурный галстук с желтыми лошадиными головами.
Разговаривая с дежурным, он беспрерывно вытирал лицо грязным платком, и даже со своего места я мог видеть, что он сильно нервничает и волнуется.
Наконец он подал дежурному какие-то деньги, и тот подтолкнул ему книгу записи посетителей. Человек что-то там написал, взял ключ от комнаты, который дежурный бросил на стойку, потом, подхватив чемодан, пересек вестибюль и исчез на едва освещенной лестнице.
Я поколебался мгновение, потом толкнул двойные двери и вошел в вестибюль отеля.
2
Старый, издерганный жизнью дежурный окинул меня безучастным взглядом.
Я подошел и оперся на стойку. Увидев этого человека вблизи, я понял, что, если хочу от него что-то получить, нужно действовать самым примитивным методом. Протертый до дыр костюм и обтрепавшиеся манжеты вопили о его бедности.
– Сейчас наверх поднялся человек. Мне нужно знать, кто он такой, – сказал я веско.
Вытащив бумажник, я достал десятидолларовый банкнот, дал дежурному возможность им полюбоваться и стал аккуратно складывать его. Получился маленький комочек, и я сунул его между костяшками указательного и среднего пальцев левой руки, откуда он торчал, словно флаг. Я положил левую руку на стойку в метре от него.
Глаза дежурного соскользнули с моего лица и стали ощупывать сложенный банкнот. Я увидел, как раздуваются его сплющенные ноздри, а лицо принимает осмысленное выражение.
– Мы не даем сведений о наших клиентах. – Голос его звучал неуверенно. – Кто вы такой, мистер?
– Человек, который покупает сведения за десять долларов, – ответил я.
Он втянул голову в плечи и прикрыл глаза – видимо, думал. Так он был похож на тощую нахохлившуюся курицу. Наконец он открыл глаза и снова уставился на банкнот.
– Вы не полицейский, – сказал он, как бы обращаясь к самому себе. – И не частный детектив.
Его усталые глаза снова переместились с банкнота на мое лицо в тщетных поисках разгадки.
– Какая разница, кто я? – нетерпеливо бросил я. – Как его имя?
Рука его – похоже, он не мыл ее неделю – робко потянулась к банкноту. Я позволил ей приблизиться, но, когда она была почти у цели, отодвинул свою.
– Как его имя? – повторил я.
Он вздохнул.
– Не знаю. То, что он написал в книге, наверняка липа. – И он подтолкнул книгу ко мне.
Я прочитал: «Джон Тернер, Сан-Франциско». Почерк был неровный и мелкий.
– Тернер, – произнес дежурный задумчиво. – Если бы я получал по доллару за каждого Джона Тернера в этой книге, я бы давно разбогател и бросил эту поганую работу.
– Он не сказал, почему прибыл так поздно? И как долго пробудет?
Дежурный снова втянул голову в плечи.
– Если я буду держать деньги в руках, мистер, моя память будет работать гораздо лучше. Когда вам будет столько, сколько мне, вы увидите, что в голове уже ничего не держится.
Я выронил банкнот на стойку.
– Пусть он лежит здесь, – сказал я. – Смотрите на него.
Наклонившись над банкнотом, он затаил дыхание, потом поднял глаза и спросил:
– Так что вы хотели узнать, мистер?
Я повторил вопрос.
– Он сказал, что опоздал на последний поезд и уедет первым же утренним. Просил разбудить в семь утра.
– Куда идет поезд?
Он огорченно покачал головой.
– Этого он не сказал. Но только не в Сан-Франциско. Завтра с утра туда поездов нет. Может, в Сан-Диего. Последний поезд в Сан-Диего ушел в половине третьего ночи, а первый завтрашний уходит в половине восьмого.
Подумав секунду, я спросил:
– В каком он номере?
Дежурный положил палец на банкнот и начал медленно двигать его к себе.
– В двадцать восьмом, – ответил он. – Но наверх я вас пропустить не могу – нужно снять комнату.
– Двадцать девятый или двадцать седьмой свободны?
Он посмотрел через плечо на висящие за стеклянной дверцей ключи, затем, не убирая палец с банкнота, левой рукой снял с крючка ключ от двадцать девятого номера.
Положив его передо мной, он быстрым движением, как ящерица муху, слизнул десятидолларовый банкнот со стойки.
– Два доллара за ночь, – сказал он. – Не самая плохая комната. У него, во всяком случае, хуже.
Я выудил из бумажника еще два доллара и взял ключ.
– Если я не встану сам, – велел я, – разбудите меня в половине седьмого.
– Ладно, – кивнул он. – Поднимитесь по лестнице на второй этаж и повернете налево.
В коридоре тускла мерцала лампочка. Ковер на лестнице был чуть толще бумаги, двери щеголяли сбитыми косяками и выцветшей краской. Над лестницей висел слабый запах капустного супа, туалета и немытых тел. Да, отель «Вашингтон» нельзя было отнести к лучшим отелям Палм-Сити.
Пройдя номер двадцать семь, я приостановился у номера двадцать восемь и стал слушать. Все, однако, было тихо, и я прошел дальше, к номеру двадцать девять, сунул ключ в замочную скважину, осторожно его повернул и открыл дверь. Нащупав на стене выключатель, я зажег свет и, стараясь ступать без шума, вошел в комнату. Скорее, это была кроличья клетка. Я закрыл дверь и огляделся.
Я увидел кровать, раковину, ковровую дорожку, два стула.
Над кроватью висела гравюра – женщина с крыльями и куском тюля над толстым задом. Стиснутыми кулаками она колотила в обитую железом дверь. Возможно, она изображала любовь, которую не хотели впускать в дом. Если любовь похожа на эту женщину, вполне понятно, почему двери обиты кованым железом.
Я опустился на кровать.
На моих часах было без десяти три, и я вдруг почувствовал себя совершенно изможденным. Это, беззусловно, была самая насыщенная и тревожная ночь в моей жизни, и еще неизвестно, чем она кончится.
Меня так и подмывало вытянуть ноги и, не раздеваясь, завалиться спать. Я уже готов был поддаться соблазну, но вдруг услышал легкий звонок: так звякает телефон, когда вы поднимаете трубку. Звук этот раздался в соседней комнате.
Сон как рукой сняло. Я сел на кровати и прислушался.
Человек, поставивший в книге фамилию Тернер, говорил:
– Принесите мне бутылку виски со льдом, и побыстрее.
Пауза. Потом он проворчал:
– Мне плевать. Несите и не рассуждайте, – и повесил трубку.
Несколько секунд я сидел, уставившись в пыльный ковер, потом с усилием поднялся с кровати, на цыпочках подошел к двери, слегка приоткрыл ее и выключил свет в своей комнате. Опершись о дверной косяк, я стал ждать.
Прошло минут десять – мне они показались часом. Потом я услышал, как кто-то шаркает ногами по лестнице. Порывшись в бумажнике, я вытащил пять долларов. Эта ночь стоила мне немалых денег, черт возьми, но я все же рассчитывал получить кое-что взамен.
В конце коридора показался дежурный. Он нес поднос с бутылкой виски и жестянкой со льдом. Шел он так, будто вместо ног у него были протезы.
Когда он дотащился до номера двадцать пятого, я вышел в коридор и преградил ему дорогу. Я показал ему пять долларов, потом протянул их ему. А сам взял у него из рук поднос.
Он схватил банкнот так, как голодный тигр хватает кусок мяса, потом тупо посмотрел на меня, перевел взгляд на дверь с табличкой «28» и поплелся назад.
Я смотрел ему вслед. У поворота на лестницу он оглянулся и скрылся из виду.
Я поставил поднос на пол около двадцать восьмого номера и постучал в дверь.
– Кто там? – громко спросил человек, назвавшийся Тернером.
– Ваш заказ, – ответил я, собираясь с духом. Потом оперся о дверной косяк.
Я услышал, как он встает, идет по комнате. Потом повернулся ключ, и дверь приоткрылась.
Я навалился на нее всем телом.
Дверь широко распахнулась, и я оказался в комнате.
Для человека на грани шестидесяти у Тернера оказалась превосходная реакция. Он тут же сориентировался и кинулся к кровати, где лежал кольт.
Я обхватил его и прижал к кровати.
Его рука сжала пистолет, моя рука сжала его руку. Какой-то момент мы выясняли, кто же из нас сильнее, но возраст склонил чашу весов в мою сторону.
Вытащив пистолет из его руки, я оттолкнулся от кровати и вскочил на ноги.
Когда он, наконец, сел прямо, в лицо ему смотрело дуло пистолета; ничего, пусть испытает то, что испытал сегодня я.
Он смотрел на меня, и его красное, посеченное венами лицо приобретало пыльно-фиолетовый оттенок.
