— Парни! — восклицает Джеймс, приседая и приобнимая сыновей. — Вы знаете, какой сегодня день?
— Да, — мрачно роняет Ноа. — День папиного отъезда. Так обидно…
Оскар роняет голову и, икая, принимается рыдать. Джеймс крепче обнимает его, а я и ревную, и горжусь настоящими мужскими узами, связывающими этих троих.
— Кто бы мог подумать, — сказал мне как-то Джеймс (помнится, это было в новогоднюю ночь, когда мы оба слишком много выпили), — кто бы мог подумать, что о моих мальчиках главным образом будет заботиться кто-то еще, кроме меня и Элизабет?
Он щедро потчевал меня рассказами о себе и своей первой жене, об их заветной мечте… дом за городом, четверо детей, собаки, пони… и как они потеряли это за короткие шесть месяцев, прошедшие от определения диагноза до смерти. Джеймс признался: Элизабет заставила пообещать, что он тщательно будет выбирать мальчикам новую мать. Думаю, это было слабым утешением для меня, когда я, переживая, пыталась с веселым видом шататься среди других гостей коктейльной вечеринки в своем новом красном платье. Утром Джеймс извинился за бестактное замечание.
— Эй, глупенький, я вернусь совсем скоро, и глазом не успеешь моргнуть. И знаешь что?
— Что?! — хором кричат близнецы.
— У вас будет для меня очень приятный, особенный сюрприз, не так ли?
Тут мальчики выпрямляются, они буквально сияют от счастья. Дети смотрят на меня, и Ноа говорит:
— Наша маленькая сестра.
Им все давно объяснили. Думаю, они достаточно хорошо понимают ситуацию. Они не вспоминают Элизабет, хотя мы с Джеймсом взяли себе за правило упоминать о ней в разговоре, когда это уместно. Да, трудно, но необходимо. Она — их мать. А я лишь пытаюсь быть их матерью.
— Но я хочу, чтобы ребенок был сейчас, — плаксиво тянет Оскар.
Все это время Зои гремит тарелками, выставляя на стол тосты, овсяную кашу и фрукты. Теперь она выкладывает мармит, эту едкую пасту, а еще клубничный джем, молоко и на середину водружает коробку сока. Потом достает кружку и наливает себе кофе. Я вдруг понимаю, как сильно мне повезло, и мысль о том, что скоро я возьму на руки своего ребенка, заставляет меня дрожать от волнения. Впрочем, я стараюсь не думать о боли и страхе, которые будут сопровождать этот миг, о возвращении домой, о том, как моя девочка будет обживаться здесь, а мне в конечном счете придется выйти на работу. После всего, через что мне пришлось пройти, это кажется таким невероятным, таким призрачным…
— Поживее, Оскар и Ноа! — окликает близнецов Зои. — Поторопитесь, ешьте скорее, иначе мы опоздаем.
Утренняя спешка продолжается почти как обычно, за исключением того, что стоит мальчикам почистить зубы, забрать сделанные Зои бутерброды и надеть ботинки и пальто, как атмосфера снова становится печальной.
— Пока, папочка, — рыдает Оскар. — Будь осторожным под водой.
Тут я вспоминаю о страхах, накрывших мальчика в момент посещения океанариума, и осознаю: эти волнения, вероятно, вызваны тем, что Оскару известно о военно-морских похождениях отца. Сомневаюсь, что кто-то на самом деле прятался в комнате детей.
— Пока, папа, — бубнит Ноа. Он предпочитает говорить «папа» вместо «папочки» Оскара. Это заставляет Ноа чувствовать себя взрослее. — Повеселись там с рыбками.
Ноа широко улыбается и вытаскивает из кармана своего пальто наполовину пустой пакет фруктово-ягодных пастилок. Лицо мальчика оживляется.
— Вот уж нетушки! — встреваю я и забираю у Ноа сладости. Он кривит лицо.
— Значит, вы держите этот дом в полном порядке, по-морскому, договорились? Позаботьтесь о… позаботьтесь о мамочке.
Джеймс даже не подозревает, какое восхитительное чувство наполняет мою душу, когда меня называют мамочкой.
— Я вернусь очень быстро, не успеете и глазом моргнуть. — Джеймс отрывисто отдает честь и натягивает на сыновей капюшоны.
— На улице холодно. Излишняя осторожность никогда не помешает, — смеется он. — Ну а теперь идите, а то опоздаете.
Я знаю, как тяжело это дается мужу. Его маленькие мальчики смотрят на него, задрав голову, оба бледные и застывшие в ожидании. Джеймс наклоняется и чмокает каждого в обе щеки.
— Я люблю вас, — говорит он, и я вздыхаю с облегчением.
— Мы тоже тебя любим, папочка, — хором, нараспев, произносят они и уходят из дома, держась за руки Зои, которая кричит напоследок дружественное «До свидания и удачи!». Дверь закрывается.
— Это было ужасно, — выдыхаю я.
Джеймс вымученно проводит ладонями по лицу.
— Мне так жаль! — сетует он. — Так жаль, что меня не будет здесь в самый важный день нашей жизни. Ненавижу себя за это!
Он рассказал мне, что присутствовал при рождении близнецов. Наблюдал, как хирург разрезал живот его жены и достал их оттуда, сначала — Оскара, извивающегося, бледно-лилового и кричащего. Ноа показался несколько минут спустя — поначалу ребенок не дышал, а его кожа была тускло-серой. Ноа дали кислород и принялись энергично его растирать, но мальчика все равно пришлось везти в реанимацию. Элизабет винила во всем себя — кесарево сечение было единственно возможным вариантом в ее состоянии. Бедная женщина знала, что никогда не увидит, как растут ее дети. Но уже наутро ей разрешили взять сыновей на руки. Абсолютно здоровых, но маленьких. Прекрасных и своих, родных.
— Послушай, Джеймс, я больше не хочу ничего об этом знать. Если честно, думаю, свихнусь, если ты не прекратишь мучиться угрызениями совести. Я — взрослая женщина. Могу управиться сама. И у меня есть Зои, — улыбаюсь я. Мне хочется, чтобы Джеймс знал, что все будет в порядке, пока он в плавании. — Когда ты вернешься, мы с твоей новорожденной дочерью будем ждать тебя у окна. Обещаю, буду поддерживать огонь в очаге!
Я смеюсь. Это нервный смех, отдающий страхом.
Джеймс кивает и направляется в кабинет.
— Мне нужно кое-что убрать. Я уложил все вещи. Покричу, когда буду уходить.
Он намекает, догадываюсь я, что хочет немного побыть один перед отъездом. Джеймс уже сказал мне, что собирается запереть кабинет на время своего отсутствия. Раньше муж никогда этого не делал, но он сообщил мне, где спрятал ключ. Даже не представляю, что может заинтересовать Зои в кабинете, хотя приходится соглашаться с потребностью Джеймса в уединении и секретности.
Я возвращаюсь наверх и запираюсь в душевой. Это автоматическая предосторожность, то, что происходит бессознательно, точно так же, как Джеймс запирается в своем кабинете. Я умерла бы, если бы кто-нибудь вошел ко мне сейчас и увидел меня голой. Не могу сказать, что мне нравится, как выглядит мое тело. Сбрасываю с себя все и внимательно рассматриваю свою фигуру в зеркале. Потом включаю душ — такой горячий, какой только могу вынести, — и встаю под него. Опускаю глаза на дно керамического поддона и убеждаюсь, что все в порядке, нет никакой крови, у меня не выкидыш. Я обещала себе, что этого никогда больше не повторится. Взволнованная, напуганная прошлым, я вздыхаю с облегчением, когда вижу, что с тела стекает чистая вода. Наношу на волосы шампунь, и вода становится молочно-белой, пенясь между пальцами ног.
Спустя полтора часа я уже одета в темно-синий жакет с черной водолазкой под ним, растягивающиеся на талии брюки и практичные мокасины. Мои волосы высушены феном, на лице — немного косметики. Я готова к испытанию маячащей впереди разлукой.
Мысль о том, что Зои заберет мальчиков после школы, успокаивает. Теперь я смогу целиком посвятить себя работе и отвлечься от грустных мыслей. Мне предстоит многое наверстать. Обещаю себе не думать о муже до тех пор, пока не заберусь вечером в кровать. Только тогда я буду представлять, как он готовит подводную лодку к учениям, болтает со своими сослуживцами, обменивается семейными байками и показывает фотографии, сосредотачивается на новой боевой задаче, уходит в море, погружаясь все дальше и дальше, до тех пор, пока никто не будет знать, где они. От продвижения корабля ВМС Великобритании останется лишь еле заметная рябь на поверхности воды.
Мы сливаемся в поцелуе. Сжимаем друг друга в объятиях. Джеймс опускается на корточки, и его губы задерживаются на моем животе.
— Ты почувствовал? — спрашиваю я.
— Нет, — грустно отвечает Джеймс.
— Это был особенно сильный толчок, — объясняю я. — Она хочет вылезти.
Еще один поцелуй, снова объятия, и Джеймс уходит. Так происходит всегда.
До меня доносится подбадривающий звон с кухни, где уже вовсю хлопочет Зои.
— Ну вот, ничего не поделаешь, — говорю я ей, бессильно роняя руки. — Джеймс уехал.
— Чаю? — предлагает Зои. Она склоняет голову набок, ее губы сочувственно поджимаются. Она включает чайник.
— Только быстро. — Мне пора бежать на работу. У меня много дел.
— Почему вы еще не ушли в декрет? — удивляется Зои.
Я смеюсь, обрадованная возможностью отвлечься и забыть о кровоточащей ране в сердце.
