Разговор пошел наперекосяк, Макс ждал другого продолжения, ожидаемого и предсказуемого, но его не было. Вишняков недвусмысленно глянул на экран мобильника и стряхнул с сигареты пепел. И опять молчал, вопросительно смотрел на Макса.
— А что потом? — задал тот наводящий вопрос, ожидая рассказа о дальнейших событиях.
— Да ничего, — буркнул Вишняков, — ничего хорошего. Овца она, эта Юлька, с жиру бесится.
О, уже ближе, уже что-то такое вырисовывается, и Макс решил продолжать в том же духе, только осторожно, чтобы не спугнуть информатора.
— Она что — сбежать пыталась? — спросил он, и Вишняков помотал головой, снова затянулся.
— Нет, какое там бежать! В больницу она попала, мы хоть от девки этой две недели отдохнули. Благодать была: хозяйка в Москву сразу уехала, хахаль ее, командир наш, тоже куда-то провалился. Увез девку в больницу и смылся.
— Две недели? — вырвалось у Макса. — Зимой?
Он уже пожалел, что показал свою осведомленность, но услышанное ошеломило не хуже копыта по темечку. Юлька попала в больницу, вот что сказали охране, про похищение— ни слова. В больницу, значит… Интересное кино получается: девушка лежит в больнице, мать уезжает в Москву, а Рогожский просто сваливает из дома, оставляя охранников и прислугу валять дурака. Вишняков кивнул, не заметив, как изменилось лицо Макса, отбросил окурок и теперь просто стоял, подставив лицо солнцу. Загорал, пользуясь случаем, а Макс в темпе соображал, что бы все это могло значить. Две недели, зимой: все сходится, именно зимой Юльку две недели держали в подвале. Больница, значит. Это что же получается…
— В психушке она лежала, — не открывая глаз, уверенно сказал Вишняков.
— С чего ты взял? — опешил Макс.
— Телефонами кидалась, на мать орала, истерила постоянно, от людей шарахалась, — загибал пальцы охранник, — в психушке ей самое место. Туда-то ее Рогожский и увез, я сам видел утром, как Юлька в его машине спала. Вколол ей, поди, успокоительного, чтобы не дергалась, и отвез. Отдохнули мы тогда… — мечтательно протянул он и тут же, без перехода, загрустил: — И сам привез через две недели, дня три тихо было, потом снова началось. А потом нас уволили…
У Вишнякова зазвонил мобильник, охранник глянул на экран, опомнился и принялся торопливо распихивать пачки сигарет по карманам.
— Все, прости, братан, некогда, на работе я, — пробормотал он, — ты мне лучше позвони, я завтра сменюсь, тогда и поболтаем. У Игорька телефон возьми, он знает.
Макс сказал, что так и сделает, распрощался и пошел к парковке, где оставил «Мазду». Шел медленно, смотрел под ноги и по сторонам, уступал дорогу прохожим, перешел улицу на зеленый свет. Чего там звонить, болтать — и так все понятно, сказанного хватит с лихвой. Охрана ничего не знала про похищение, для них Юлька была в больнице, а потом всех уволили к чертям, набрали новых. «Сам увез, сам привез. Хозяйка в Москве, начальник наш неизвестно где…» Почему же неизвестно, сейчас как раз все понятно, где ошивался Рогожский те две недели! Все понятно, просто и незатейливо, как грабли.
«Суки, — крутилось у Макса в голове одно, — вот суки, прости господи. Рогожский и Левицкая… Твою мать, что же делать…» Юлька ведь по краю ходит, и осталось ей недолго, ровно до дня рождения, а потом… Тактика мамаши и ее хахаля понятна: запугать до смерти, чтобы девушка даже не помышляла о том, что может одна выйти за ворота усадьбы. И не только одна, если вспомнить разбитую машину и петарду под копытами Кристалла. Кстати, о петарде: теперь все объяснимо, почему Рогожский не стал устраивать следствие. Азиата он, понятное дело, подослал, не убить хотел, а запугать, в очередной раз напомнить, что безопасно только дома. И напрасно он думает, что Юлька в это верит, не зря же она из дома бежать пыталась, и если бы не цыганки, то бог знает, где бы сейчас была, но не в Швейцарии — это точно.
И тут вместо апатии накатила такая злость, такая лютая ненависть к мерзавцам, что того гляди и правда доведут Юльку до психушки. Кстати, что там на этот счет в завещании говорится — если наследник недееспособен, кому переходят его миллионы? Недееспособный — это почти что мертвый, значит, все снова достается небольшому альпийскому государству. Круг замкнулся, Макс сжал пальцы на «баранке», сжал до боли, не в силах понять и что происходит, и что он сам делает в этом, как сказал Вишняков, дурдоме. Уж явно не помятое крыло отрабатывает, тем более что о нем Левицкая благополучно забыла. Но что тогда, что? Зачем он им?
Злость захлестнула с головой, повесила перед глазами мерцающую сетку, пальцы побелели и дрогнули. Макс разжал их, положил ладони на колени и ждал, когда эмоции спадут. Вишняков ему точно глаза открыл, много стало понятно, а много запуталось еще больше, и свести воедино все концы он мог, только оказавшись в усадьбе. Значит, придется возвращаться, и слава богам, если Юлька еще там. Хотя Рогожский так и не позвонил, точно наплевать ему было, где подчиненный на служебной машине третий час шляется, за это время не то что к врачу — в Москву и обратно смотаться можно…
«Надо возвращаться». Макс почти успокоился, завел двигатель и аккуратно тронул машину с места. Ехал тихо в правом ряду, пропускал особо торопливых и смотрел на дорогу, а в голове все кружилась въедливая мысль: «Зачем я им?» И поганое чувство собственного бессилия, непонимания ситуации, зависимость от воли двух тварей, что едва не сломали Юльке жизнь, заставляло сжимать зубы. А от предчувствия, что скоро все это закончится самым препоганым образом, хотелось выть, как волку в августе, тем более что до него и осталось всего ничего, три дня. И в августе Юльке исполнится двадцать пять лет, и конец всему, конец им обоим — умом Макс это постичь пока не мог, здраво объяснить тоже, но был уверен, как уверен в том, что на светофоре после красного сигнала загорится желтый.
Пока Макс ехал через город, все прокручивал мысленно и рассказ Вишнякова, и то, что услышал от Рогожского и Левицкой, все, что сказала ему Юлька. Так крутил и этак и в итоге получал одно: девушка права, она ведет себя адекватно ситуации, пытается спасти свою жизнь, и ей некому помочь. Вообще некому, она одна, совсем одна, в любой момент с ней может случиться что угодно, и за стенами усадьбы этого никто никогда не узнает. Одна, брошенная, сирота…
Макс подрезал неторопливую тяжело груженную «Газель», резко взял влево и, оказавшись в крайнем ряду, не слушая воплей в спину и раздраженных гудков, полетел к реке и мосту, за которым начинался сосновый бор.
В поселке тоже скорость малость превысил, благо пусто тут было и безлюдно — ни собак, ни машин, ни людей. Быстрее, чем обычно, заехал в ворота поместья Левицкой, глянул на крыльцо, на дорожку перед домом и первым делом заметил там незнакомую женщину. Не из персонала, явно: во-первых, он уже всех знал и давно со всеми перезнакомился, а во-вторых, одета она была по-другому. В деловой костюм, туфли на невысоких каблуках, а к боку прижимает локтем здоровенную сумку, даже не сумку — портфель. В таком документы таскать удобно или ноутбук, благо размеры позволяют. И ходит с этой ношей туда-сюда, нет бы на лавочку поставить, а она вцепилась как в самое дорогое. И видно, что ждет чего-то: как обернулась на шум подъехавшей машины, так и стоит, щурится, с «Мазды» глаз не сводит.
Макс женщину мигом с ног до головы оглядел, прикинул, что лет ей под сорок, что тетенька полновата и косметикой не пользуется, и потерял к ней интерес. Однако охранника, что вышел из будки у ворот, спросил точно невзначай:
— Кто такая?
— Секретарь Левицкой, — ответил тот, — уже час тут ползает, надоела. Хозяйка и Рогожский в Москву уехали, что-то у них в банке случилось, я толком не понял. Рогожский тут с утра метался как ошпаренный, потом тетку эту привез, они в кабинете полчаса сидели, потом все с документами какими-то носились, потом укатили, даже обед не заказали. И неизвестно, когда вернутся, — доложил охранник обстановку.
Вот теперь понятно, почему Рогожский не звонил: в Москве шухер у них приключился, вот и повез вдову на разборки. Проблемы в банке… Да и черт бы с ними, но, видать, Левицкую крепко припекло, раз они вот так с места сорвались. У вдовы распорядок дня железный, это всем и каждому в доме известно: подъем, завтрак, косметолог, бассейн, лошади, обед… А эту здесь бросили — зачем, спрашивается? Но Макс про тетку и думать забыл, пошел к дому, стараясь не бежать и придумывая на ходу благовидный предлог, чтобы увидеться с Юлькой. Та не показывалась, в холле было тихо и пусто, вся прислуга куда-то подевалась, но Макс знал, что его видят, и не ошибся. Открылась дверь за лестницей, из нее показался охранник и махнул Максу рукой. Тот вошел, посмотрел на мониторы — секретарь Левицкой так и ходила туда-обратно по дорожке, портфель она держала под мышкой и украдкой вытирала вспотевший лоб.
