Эстер тщетно попыталась найти подходящие слова.
— Спасибо вам за совет, — обратилась она к Лоуэлу, после чего вновь занялась едой.
Отведав десерт, женщины удалились, а Лоуэл и Менард еще около получаса угощались портвейном. Затем Лоуэл, облачившись в смокинг, направился в курительную комнату. Менард же скрылся в недрах библиотеки. После десяти все разошлись по спальням, единодушно полагая, что день выдался крайне утомительным.
Завтрак был по обыкновению обилен: овсянка, бекон, яйца, почки с пряностями, отбивные котлеты, копченая рыба, поджаренные хлебцы, масло, абрикосовый компот, джем, мед, чай и кофе. Эстер едва притронулась к еде; от одной только мысли, что все эти яства придется отведать, можно было растолстеть. Розамонд и Фабия завтракали у себя. Менард уже поел и отбыл по делам, а Калландра еще почивала. Компанию Эстер составил лишь Лоуэл.
— Доброе утро, миссис Лэттерли. Надеюсь, вы хорошо спали.
— Отлично, благодарю вас, лорд Шелбурн. — Она положила себе горячего и села за стол. — Надеюсь, и вы тоже?
— Что? О… да, благодарю. Сон у меня всегда отменный. — Он вновь занялся едой, затем поднял глаза. — Кстати, не обращайте внимания на вчерашнее поведение Менарда. У каждого свое горе. Менард потерял недавно лучшего друга, с которым он вместе учился в школе, а потом — в Кембридже. Он тяжело это переживает. Но Джосселина он, уверяю вас, очень любил, просто, будучи старшим братом, он… э…
Лоуэл не мог подобрать нужного слова.
— Чувствовал за него ответственность, — пришла на помощь Эстер.
Лицо собеседника озарилось признательностью.
— Совершенно верно. Иногда Джосселин играл больше, чем следовало, и тогда Менард… э…
— Я понимаю.
Она искренне желала поскорее вывести Лоуэла из затруднительного положения и прекратить этот неприятный разговор.
Позже, когда прекрасным солнечным утром Эстер вышла с Калландрой прогуляться в тени деревьев, она услышала много нового.
— Вздор и чепуха! — резко заявила Калландра. — Джосселин был плут. Причем всегда, чуть ли не с колыбели. Не удивлюсь, если выяснится, что Менарду постоянно приходилось улаживать его дела, чтобы избежать скандала. Менард вообще помешан на вопросах фамильной чести.
— А лорд Шелбурн? — Эстер была удивлена.
— Вряд ли у Лоуэла хватило воображения представить, что Джосселин то и дело хитрит, — прямодушно ответила Калландра. — Это лежит за гранью его понимания. Джентльмен не может быть плутом, а Джосселин — его брат и, разумеется, джентльмен. Выходит, плутом он быть не может. Все просто!
— А вы, я смотрю, не очень-то любили Джосселина.
Эстер попыталась заглянуть в лицо Калландре.
Калландра улыбнулась.
— Не очень, хотя временами он был весьма остроумен и действительно умел занять людей. Он прекрасно музицировал, а мы склонны прощать многое тем, кто способен усладить наш слух. Впрочем, сам он, насколько мне известно, не сочинял.
Сотню ярдов они прошли в молчании, слушая шум ветра в кронах огромных дубов. Шум этот напоминал то журчание бурного ручья, то гул морского прибоя. Вслушиваясь в эти поистине прекрасные звуки, Эстер чувствовала, как очищается ее душа.
— Ну? — заговорила наконец Калландра. — Что ты решила, Эстер? Я уверена, ты хотела бы по-прежнему ухаживать за больными — в военном госпитале или в какой-нибудь из лондонских больниц, если туда рискнут принять на работу женщину.
Энтузиазма в ее голосе, однако, не чувствовалось.
— Но? — продолжила за нее Эстер.
Большой рот Калландры дрогнул в подобии улыбки.
— Но я думаю, что ты способна на большее. У тебя есть административные способности и боевой характер. Ты не отступишь ни перед какими трудностями и постараешься выиграть любое сражение. В Крыму ты овладела новыми приемами ухода за больными. Если ввести их здесь, в Англии, покончить с перекрестным распространением инфекций, с антисанитарией, с безграмотностью больничного персонала, с условиями, которые приведут в ужас любую домохозяйку, — ты сможешь сберечь гораздо больше жизней.
Эстер еще не рассказала подруге о крымской корреспонденции, подписанной именем Алана Рассела, но теперь Калландра направила мысли подруги в совсем другое русло.
— И как же это сделать?
Статьи в газеты подождут. Конечно, Эстер уже слышала, что мисс Найтингейл со свойственной ей страстью пытается провести радикальные реформы в сфере медицины. Но даже она, героиня, обожаемая всей страной, мало что могла сделать в одиночку. Меркантильные интересы оплели коридоры власти, как корни векового дерева. Чиновники дорожили своим положением, а то и просто боялись перемен, которые неминуемо выявили бы их глупость и некомпетентность.
— Как мне получить подходящее место?
— У меня есть друзья, — доверительно сообщила Калландра. — Я стану писать письма: буду просить их об одолжении, апеллировать к совести и чувству долга, а в случае отказа угрожать личным и общественным осуждением! — Глаза ее улыбались, но голос звучал весьма решительно.
— Спасибо, — кивнула Эстер. — Я постараюсь, чтобы ваши усилия не пропали даром.
— Конечно, — согласилась Калландра. — В противном случае я бы и пытаться не стала.
И они двинулись дальше сквозь тенистый парк.
Два дня спустя был зван к обеду генерал Уодхем с дочерью Урсулой, невестой Менарда Грея. Гости прибыли довольно рано и, пока не позвали к столу, беседовали с остальными в гостиной.
Так вышло, что тактичность Эстер именно в этот день подверглась серьезному испытанию. Хорошенькую Урсулу весьма красили пышные светлые волосы с рыжеватым отливом и тронутая загаром кожа, свидетельствовавшая о частых прогулках под открытым небом. В разговоре выяснилось, что ее любимыми развлечениями были верховая езда и охота. Она явилась в голубом вечернем платье, слишком ярком, по мнению Эстер. Это особенно бросалось в глаза на фоне лавандового оттенка шелков Фабии, темно-синего одеяния Розамонд и скромного лилового платья самой Эстер.
Калландра облачилась в черный с белым наряд — эффектный, но немного устаревший. Впрочем, за модой она никогда и не следила.
Генерал Уодхем был высокий крепкий мужчина со встопорщенными баками и водянистыми голубыми глазами. Эстер никак не могла понять, близорукостью он страдает или дальнозоркостью; в любом случае, во время разговора он ни разу не остановил взгляд на собеседнице.
— Изволите гостить, мисс… э… мисс…
— Лэттерли, — подсказала она.
— Ах да… конечно… Лэттерли.
Генерал до смешного напоминал ей тех вояк среднего возраста, которых они с Фанни Болсовер выбирали объектами своих насмешек. Усталые и напуганные, провозившись всю ночь с очередной партией раненых, они падали на соломенный тюфяк и, прижавшись друг к другу в поисках тепла, принимались перемывать косточки офицерам. Обе смеялись, лишь бы не расплакаться, и потешались над начальством, потому что верность, сострадание и ненависть — это слишком сильные чувства, а у девушек уже не оставалось ни физических, ни душевных сил.
— Подруга леди Шелбурн, если не ошибаюсь? — проговорил генерал. — Очаровательно, очаровательно…
— Нет, — поправила она. — Я — подруга леди Калландры Дэвьет. Мне посчастливилось познакомиться с ней несколько лет назад.
— В самом деле?
Ничего не прибавив, он повернулся к Розамонд, которая была куда привычнее к светским беседам.
Когда позвали к столу, для Эстер не нашлось пары, и она охотно двинулась в обеденный зал бок о бок с Калландрой. Зато сидеть ей пришлось прямо напротив генерала.
Подали первые блюда, и все приступили к трапезе: леди — с изяществом, мужчины — с аппетитом. Поначалу разговор не клеился, когда же с супом и рыбой было покончено и первый голод утолен, Урсула принялась рассказывать об охоте и сравнивать достоинства различных скакунов.
Эстер не вмешивалась. Верхом ей доводилось ездить лишь в Крыму. Внезапно ей представились искалеченные войной голодные животные. Воспоминание оказалось столь болезненным, что Фабии пришлось трижды окликнуть Эстер по имени, прежде чем та поняла, что к ней обращаются.
— Прошу прощения! — смущенно извинилась она.
— Кажется, вы говорили, что мельком виделись с моим покойным сыном, майором Джосселином Греем?
— Да, к сожалению, лишь мельком. Раненых было очень много. — Она упомянула об этом лишь из вежливости, но перед глазами снова предстал госпиталь и сотни людей — искалеченных, обмороженных, умирающих от холеры, дизентерии, голода. И крысы, кругом крысы…
Но самое страшное — это, конечно, земляные укрепления вокруг осажденного Севастополя; жестокий мороз; множество тусклых ламп в грязи. Свет одной из них, сжатой в трясущейся руке самой Эстер, падает на лезвие пилы, пока хирург проводит ампутацию. Она вспомнила, как впервые увидела рослую фигуру Ребекки Бокс, когда та выносила раненых с территории, уже захваченной войсками противника. Как бы далеко ни находился несчастный, Ребекка всегда доставляла его в палатку полевого госпиталя.
