Геннадий рассеянно пошарил по карманам.
– Извини, Глафира, ничего нет.
И, не оборачиваясь, пошел дальше. Он хотел было сказать, что никакой он теперь не батюшка, но не стал.
На аллее сквера горели фонари, и тут только до Геннадия дошло, что уже одиннадцать вечера. Гм, не время для сбора подаяний. «А ее сын-алкоголик на ночь глядя из дому выгоняет, чтоб на водку ему набрала», – всплыли в памяти слова псаломщика Вадима.
Эх, Вадим, виноват я перед тобой…
Да! Надо успеть сделать что-то важное… Вспомнил: Леха просил прийти, там у него беда большущая стряслась. Сергей-то, поди, уже в самолете, летит в свою Венецию навстречу счастью…
Ноги вынесли Геннадия к единственному в городе телефону-автомату, который, кстати, усилиями местных умельцев работал бесплатно. Геннадий вошел в будку без стекол, набрал номер.
Справа багровым неоновым светом вспыхнула вывеска магазина «Пеликан», через перекресток проехала патрульная машина с включенными проблесковыми огнями.
Телефон Лехи не отвечал, и Геннадий зачем-то набрал номер Сергея. Тоже глухо. Все правильно, Серега теперь далеко-далеко…
И все-таки, сам не зная почему – на всякий случай, наверное, – Геннадий накрутил телефон матери Сергея. Да нет, не на всякий случай. Просто ему очень захотелось услышать хоть одну хорошую новость.
– Алло, Вероника Александровна? Это Геннадий…
Сквозь безудержные рыдания, из разрозненных слов Геннадий сложил картину случившегося. Глупо переспросил:
– Как вы сказали? Убит? А что он делал в сочинском поезде?..
И осторожно повесил трубку на рычажки. Медленно повернулся.
В багровых отблесках неона прямо на него смотрело картонное лицо розовощекого, улыбающегося пионера. Неподвижная, долговязая фигура в черном трико сжимала в правой руке армейский штык-нож.
Фигура четко, под прямым углом, сделала поклон и снова выпрямилась.
– Леша, иди домой, – спокойно сказал Геннадий. – Смотри, луна уже пошла на убыль.
Маска повернулась в сторону бледно-молочной луны, несколько секунд оценивающе изучала рваные края светила. Штык-нож с надтреснутым звоном упал на асфальт.
Геннадий посмотрел себе под ноги и увидел, что лезвие отломилось от рукоятки. «Они же смерть какие хрупкие, эти штык-ножи», – подумал Геннадий.
Фигура молча повернулась и, словно робот, двинулась в темный проулок.
Геннадий подошел к витрине-аквариуму. Измученные бессонницей карпы вяло шевелили плавниками.
Он поднял кусок асфальта и швырнул его в витрину. На него стремительно обрушилась лавина воды и стекла, под ногами плясали взбесившиеся карпы. Геннадий отдышался и, раня руки об осколки, принялся собирать карпов и запихивать их за пазуху ветровки.
У ограды зоопарка он хмуро посмотрел на острые чугунные пики и, выбрав место поудобней, пополз вверх. «Три метра, – машинально оценил он высоту ограды. – А то и все три с половиной».
Разодрав брюки и лодыжку, перевалился на ту сторону, чувствительно ткнувшись плечом в пенек.
Ограду из сетки-рабицы, окружавшую вольер пеликана, преодолеть было куда как проще.
И пеньков тут никаких не было, это он точно помнил.
Геннадий всматривался во тьму, определяя направление к домику Яшки. «Часть рыбы я подавил, это уж точно. Ладно, съест».
Хромоногая птица, раскинув метровые крылья, уже спешила ему навстречу. Как обычно, пеликан нежно взял в клюв руку Геннадия повыше кисти.
– Здравствуй, здравствуй, Яшка, – шептал Геннадий. – Не покормили тебя сегодня… Думал, мы про тебя забыли? Ну да, забыли…
Он вывалил в лохань рыбу, немного постоял. И двинулся к ограде. Пеликан, увлеченный поеданием карпов, не пошел его провожать.
Из-за входной двери квартиры Алексея доносились ритмические звуки какой-то инфернальной музыки. Геннадий долго давил на кнопку звонка, потом зачем-то двинул в дверь плечом. Дверь неожиданно подалась.
Он вошел в темный коридор и двинулся в сторону красных всполохов. Остановился на пороге гостиной.
– Леша, – позвал Геннадий.
Полуголый, весь потный Алексей исполнял роботизированный рок. К лицу его была коекак привязана деревянная маска заморского чудища.
Геннадий повернулся и направился в освещенную кухню. Взял в руки одну из пустых ампул. Омнопон… Синтетический морфий.
Парк перед виллой Виктора Петровича был ярко иллюминирован, струнный квартет исполнял «Танец троллей» Эдварда Грига. Из открытого, подсвеченного разноцветными огнями бассейна доносился счастливый смех девушек.
Мужчины в смокингах и женщины в вечерних платьях поглощали тарталетки с черной икрой, запивая их ледяным, обжигающим горло шампанским «Дом Периньон».
Хозяин виллы стоял чуть поодаль в окружении нескольких деловых партнеров.
– Виктор Петрович, вы скрываете от нас ваше сокровище, – с лукавым видом обратился к устроителю вечеринки толстогубый жуир. – Нехорошо, ай-яй-яй! Прямо даже нечестно!
Виктор Петрович отхлебнул шампанского.
– Насколько я понимаю, вы говорите про Ирину? О, сейчас она не может к нам спуститься.
– Это почему же?
– Пакует наряды, – улыбнулся Виктор Петрович. – Хочет потрясти Лондон.
Мужчины тактично посмеялись.
– Кстати, о Лондоне, – уже другим тоном, по-деловому, заговорил поджарый толстосум. – Говорят, сейчас на аукционе в Сотби…
За спиной Виктора Петровича послышалось несмелое покашливанье. Магнат обернулся.
Перед ним стоял пожилой камердинер в белом смокинге.
– Что? – резко спросил хозяин виллы.
– Извините, Виктор Петрович… Такое дело…
– Какое дело?
– Вас спрашивает некий молодой человек. Назвался Геннадием.
– Геннадием? – раздражение мигом схлынуло с Виктора Петровича. – Проводите его в гостиную.
Камердинер замялся.
– Еще раз извините, Виктор Петрович, но… Он просто ужасно выглядит. И запах…
– Делайте, что вам говорят, – оборвал старшего слугу хозяин виллы и повернулся к собеседникам. – Простите, господа, я должен вас ненадолго покинуть.
Геннадий, сгорбившись, сидел в кресле и утирал кровь, сочившуюся из порезов на лице.
Он был мокр и грязен, вместо левой штанины свисали бурые от свернувшейся крови лохмотья.
Отвратительный запах рыбы витал в богато обставленной гостиной.
Виктор Петрович ходил взад-вперед перед Геннадием, потерянно бормоча:
– Боже мой, Боже мой… Кто бы мог… Я даже не представлял, чем все это кончится! То, что вы рассказали… Это ужасно… Сергея не вернуть, какой талант… Какая нелепая смерть!
Как вы, такие умные парни, могли всерьез отнестись к этой ерунде?
– Вы о чем? – не поднимая лица, спросил Геннадий.
– Да о загадке! Ведь это шутка, хохма, игра! Прикол, а вовсе никакая не математическая головоломка! Неужели вы на самом деле поверили, что так можно заработать миллион фунтов стерлингов?
Геннадий силился осмыслить услышанное:
– Шутка? Вы говорите, шутка?
– Ну да, да! Я лет тридцать назад случайно услышал ее в электричке…
– Это не шутка, когда тебе всерьез предлагают миллион фунтов стерлингов, – медленно произнес Геннадий. – Такая шутка начинает сводить с ума. Она убивает.
Виктор Петрович остановил свой нескончаемый бег, попытался заговорить по-деловому:
– Так. Алексея мы вылечим, конечно. Он ведь еще не успел втянуться…
Геннадий поднял голову:
– От чего вы его вылечите? А? От полного разрыва с любимой девушкой, невестой? От смерти ее маленького брата? Он мог бы жить и жить! И Леша это понимает…
– Ну не рвите вы мне сердце! – возопил Виктор Петрович. – Хотите, заберите этот проклятый миллион фунтов, только дайте спать спокойно!
– Да спите вы себе спокойно, Господь с вами, – устало произнес Геннадий. – Не вы нас погубили, а мы сами. Впрочем, понимайте, как знаете. А миллион ваш мне уже совсем ни к чему.
Я больше не имею права служить в церкви. Два с половиной часа назад я убил человека.
– Какого человека?
– Одного аспиранта. Математика. Я поручил ему решить вашу задачку, дал много денег. А он не решил.
Виктор Петрович схватил Геннадия за окровавленные ладони, заговорил с жаром:
– Послушайте, отец Герман…
– Геннадий.
– Так вот, послушайте, Геннадий. Это поправимо. Я обеспечу вам любое алиби! Я куплю вам любое алиби! Куплю судью, прокурора, дьявола! Так… Вы останетесь у меня на вилле…
– Не надо, – поморщился Геннадий и выдернул свои ладони из рук Виктора Петровича. – Как же вы не понимаете… Я все равно не смогу после этого жить как ни в чем не бывало!
– Да-да, понимаю… Покаяние… – забормотал было Виктор Петрович.
И тут же осекся, поняв, насколько фальшиво прозвучали эти слова.
Геннадий вдруг оживился, будто его осенило:
