Ну да ладно, утешаю себя, не я придумал этот мир и даже не я первым начал боевые действия, но если они начались, то отступать некуда: мы все стоим на последней ступеньке, после которой начинается замусоренный подвал, где пытают окровавленные тушки наших душ, потравленные сахарным гексогеном.
Дверь в общий коридор была приоткрыта. Вместе с теплым домашним запахом у истомленной пыльной лампы плавали сновидения.
Женщина в джинсах и майке встречает меня на пороге, как обеспокоенная мать встречает гулящего сына. На миловидном лице Александры легкие следы поспешного грима цвета сочинских чайных роз. А в уголках её влажных глаз таилась иступленная страсть…
— Наконец-то, проходи, — и буквально затянула меня в квартиру. — Я сейчас, Дима.
— А я торопился, — топтался на мраморных плитах маленькой прихожей, чувствуя, как мой навоженный агрессивный запах рвется в чистое пространство комнат, заполненных джазовой мелодией.
— Что? — крикнула из спальни.
— Того, — застеснялся, — меня бы постирать. Пахну как ковбой из Майями.
— Ты был в Майями?
— Не был я ещё там, — забурчал, — пока, — расшнуровывал армейские ботинки. — Говорю, пахну как пастух.
— Кто труп?
— Какой труп?
Это называется двое, он и она, поговорили в четыре часа утра под горячие ритмы негритянского джаз-банда из вышеупомянутого Майями.
Эх, оказаться бы сейчас под пыльными североамериканскими пальмами, чтобы греть мамон у мирового океана и не думать о любимой сторонке, где происходят странные события, похожие на бесконечную ночь длинных ножей. Да нет, черт возьми, нельзя в Майями! Кто тогда остановит кровавую резню здесь? Патетично? Возможно? Что не мешает мне чувствовать себя причастным к новейшей истории.
— Так о каком трупе речь? — появилась Александра с банным полотенцем и, чуть поморщившись, сказала: — Все же я тебя пополоскаю…
— Как енот-полоскун полощет рака, — вспомнил зоологический мир, чтобы очистить его от песочка, а потом слопать за милую душу, да?
— Ага, — радостно ответили мне и облизнулись.
Вот за что люблю дам, так за их непосредственность. Хотя, как известно, женщины делятся на дам и не дам. В первом случае, они дают сразу, а потом берут все, включая и святую душу, во-втором — тоже самое, но с играми в собственную святость.
— Живым я отсюда, кажется, не выйду, — вздохнул, переступая порожек ванной комнаты.
— Не бойся, выйдешь, — засмеялась Александра. — Давай-давай, не стесняйся. — Открыла кран, тиснула в руки флакон с пеной и под шум воды вышла вон: — Ныряй, я сейчас…
Ванная комната походила на монументальное произведение искусства, созданное по индивидуальному заказу. Даже не верилось, что такое можно пристроить в панельном доме. Мрамор черный-мрамор белый, позолота ручек, огромное зеркало и главное: похожее на морскую шлюпку «джакузи» со всеми удобствами для помыва. Унитаз цвета «глотка нового дня» (это я про кофе) напоминал царский престол, на который было страшно сесть.
Я почесал затылок: что делать? Оскорблять такую красоту своим ароматным телом? Однако делать нечего — корытце ванны заполнялось озерной, казалось, водой. Вылил туда содержимое флакона и, стащив трусы, заступил в шлюпку «джакузи», в которой задымилась пена. Эх-ма! Жизнь наша! Омоем тело и душу, чтобы после грешить, не так ли, сержант?
В теплой воде почувствовала себя, как космонавт в невесомости: было легко и приятно. Как мало надо для счастья — плыть в озерном пространстве нашего неустойчивого бытия и ни о чем не думать. И о чем можно думать, если находишься в полной безопасности. Так, наверное, чувствует себя ребенок в юрте маминой утробы. Хорош-ш-шо!
— Не уснул, — вошла Александра с подносом в руках. — Коньячку для душевного уюта?
— Можно, — и поднял маленький бокал, на донышке коего плескалась жидкость, настоянная на французских холеных клопиках, о которых я и сказал.
— Какие ещё клопики, — возмутилась гостеприимная хозяйка, — коньячок на родных мухомориках.
— Ну, тогда другое дело, — притворно успокоился я и произнес тост. За твои глаза, похожие на карельские озера.
— Нет, — не согласилась, — у меня глаза, как патовый лед айсбергов.
— Как это?
— Айсберг таит, да?
— Так.
— А внутри него хранится этот патовый лед — синий-синий…
— Ну?
— Что ну? — передразнила. — Красиво же.
— Не знаю, — пожал плечами, — не видел. А карельские озера видел.
— Ах ты, противный, — и шлепнула ладонью по воде.
— Может лучше выпьем, — вскричал, отплевываясь от мыльных брызг, — … и что-нибудь, кроме шампуня!
— А-а-а, — махнула рукой прекрасная женщина. — Гуляй, рванина!
Из воздуха возникла бутылка коньяка с этикеткой, на которой горбились хребты араратских гор — и праздник любви начался.
После активного возлияния границы реального мира начали терять строгие линии. Было такое впечатление, что мы, находясь в полузатопленной шлюпке, переплываем в другое измерение, где не существует таких земных понятий, как высота, длина и ширина. В этом смысле новая среда обитания была подвижна: её полагаемые рубежи напоминали искрящуюся неустойчивую субстанцию, которую можно свободно пройти насквозь, чтобы в свою очередь…
— Я сейчас взлечу, Дима, — чувствовал под руками вибрирующее от смеха обнаженное и крепкое тело новой женщины.
— Полетим, — требовал я, — но вместе.
— Конечно, вместе.
— Но я пока не могу, — признался.
— Почему?
— Это… буй… мешает.
— Какой буй?
— Какой-какой, — смеялся, — обыкновенный такой буй.
Когда Александра таки вникла о чем я, то, хохотнув, нырнула в мутные от пены воды, словно не веря мне до конца. Она ещё не знала, что я не вру, если это делаю, то в крайних случаях. А зачем лгать той, которая нравится глазами с льдинками?
Я почувствовал, что предмет, препятствующий моему взлету к неизведанным мирам, исследуют самым тщательным образом. Так, должно быть, любознательные ученые из экспедиции Ж. — Ж. Кусто изучают фауну и флору Тихого океана.
— Ух! — вынырнула пытливая женщина из глубоководной бездны «джакузи». — Какой там буй! — Воскликнула. — Там атомная подводная лодка Щ-29!
— Щ-29? — удивился я. — Как интересно.
— Ну точно! — потекшая тушь окаймила её глаза и моя будущая женщина смахивала на сказочную экзальтированную принцессу.
— А что такое у нас «Щ»? — валял дурака.
— «Щедрый», — хохотала.
— С ума сойти, — губами обследовал женскую грудь, она была скользкой и напоминала плотные мячики с двумя ниппелями сосок. — А двадцать девять?
— Сам догадайся!
Смеясь, мы посмотрели друга на друга и прекрасно поняли…
— Не пора ли субмарине войти в гавань, — предложила Александра.
— А почему бы и нет, капитан, — не противилась команда Щ-29.
Словом, случилось то, что случилось. Почти так, как поется в модных песенках: «Каждый хочет любить, и солдат и моряк. Каждый хочет иметь…» или «…и в гавань входили корабли», и их встречали декоративными взрывами петард и праздничными здравицами.
После благополучного завершения торжеств на воде, над и под ней они продолжились на суше — правда, после короткого отдыха.
— Может, бой хочет бай? — поинтересовалась женщина, когда мы оказались в спальне, освещенной напольным светильником, похожим на яйцо динозавра.
— Я хочу, — обнял её за плечи, — тебя.
— Дай перевести дух, хуанито, — прилегла на мою грудь и внимательно взглянула.
— Что, родная?
— Лю-бу-юсь, — проговорила по слогам. — Какой ты красивенький, уточнила, — у меня.
— Дурочка, — застеснялся. — Какой есть. — И отшутился: — Пацан как пацан.
— Пацан, а я… — запнулась, — тетка.
— У меня никогда не было такой великолепной тетки, — и притянул её лицо к своему, — с глазами патового льда.
— Правда?
Я рассмеялся: поначалу все женщины кажутся такими недоступными, как кордельерские скалы, а когда они, прекрасная половина человечества, покорены, то происходит некое странное превращение: становятся чересчур доверчивыми и частенько глупенькими. Александра замахнулась, мол, как дам за дам. Я перехватил её руку, и мы принялись бороться, похожие со стороны на борцов вольного стиля. Понятно, что в конце концов победила дружба.
Женское тело было грамотным в любви, но давно не востребованным, выражусь столь не изящно. Прежде Александра сдерживала чувства, словно не веря в происходящее, затем, очевидно, убедившись в искренности моих чувств, решила не сопротивляться и плыть по бурному течению реки — реки первородного греха. Ее скуластое (с азиатинкой) лицо заострилось, в створках раковин век угадывались жемчужины зрачков, губы, наполненные энергией вожделения, были искажены в пароксизме наслаждения…
