Она была потрясающе откровенной в любви, моя новая женщина. Она будто умирала, чтобы через несколько мгновений (или вечность?) воскреснуть.
— Прости, — говорила. — Я совсем не думаю о тебе.
— Милая, — посмеивался, — я тот, кто думает о себе сам, как реактор АЭС.
— АЭС? — не поняла.
— «Атомное чувство — любовь, берегись-берегись его», песенка такая.
— И что?
— Скоро подойдет реакция в реакторе, — шутил, — и тогда держись!
— А что было в ванной комнате? — удивилась.
— Детские забавы, — ответил. — Игра в «американку».
— Игра в «американку»?
Пришлось объяснить: частенько в школе мальчики и девочки спорят спорят по любому поводу. Проигравший обязан выполнить любое желание победителя, то есть исполнить «американку». И как правило, девочки стараются уступить.
— Почему?
Я отвечал: не может же она тащить пацана в укромный уголочек, чтобы там вволю потискаться, а мальчишки только об этом и думают, и делают. Александра рассмеялась: получается, я мечтала тебя, хуанито, затащить затащить с определенными целями?
— Наша цель — Майями!
— Майями?
— То есть райское наслаждение, — объяснил, — как там.
— Ты был в Майями? — повторила вопрос.
— Нет, хотя думаю: эдем на земле, — ответил. — У меня там школьный друг живет — Славка Седых…
— А я здесь с тобой, — её тело было шелковистым и палящим, точно песок на незнакомом океанском побережье с декоративными пыльными кипарисами, как в раю.
Это было последнее, что зацепило мое воспаленное от плотской услады сознание. Возникло впечатление, что моя восторженная душа воспарила из консервной оболочки тела и метнулась в некий туннель — то ли смерти, то ли вселенского перехода из одного измерения в другой.
С невероятной, близкой, должно, к скорости света душевная моя субстанция в 4,5 грамма перемещалась по туннелю, похожему на открытый космос беспредельной своей бесконечностью, сафьяновым мерцанием умирающих звезд и далекими, нарождающимися в муках химерическими галактиками… Затем впереди брызнул свежий рассвет, и с каждым мгновением он насыщался, словно этот незнакомый пространственный мир, как холст, пропитывался колером фанатичного живописца.
После последнего судорожного движения душа моя впадает в безбрежное пространство ультрамаринового наслаждения. Необыкновенная легкость потустороннего полета и радость освобождения от земных пут делают её бестолковой: беспечно кувыркается она в многомерном ОКЕАНЕ ЛЮБВИ.
И продолжается это до тех пор, пока из ниоткуда возникает воронка, которая, разрастаясь, начинает затягивать в смутное нутро свое беззаботную, как дитя в песочнице, душу. И когда субстанция в 4,5 мегатонн понимает, что возвращение в мрак жалкого плоского мира неизбежно, то исторгает из себя такой отчаянный вопль — вопль обманутой души, что, кажется, сама она гибнет навсегда в ослепительной вспышке ядерного оргазма…
— Тише, милый, тише, — слышу знакомый голос, — ты весь район перебудишь. И особенно телефонисток АТС.
— АТС?
— Телефонная, говорю, станция. Здесь рядом. Там такие барышни, засмеялась. — Еще прибегут…
— Прости, — пытаюсь восстановить дыхание: душа вновь вернулась в консервную банку тела, и это возвращение трудное. — Кричал, что ли?
Александра смеется: если бы так — орал, как гиббон с бананом на баобабе, на которого охотится царь зверей.
— Я — гиббон с бананом? — обижаюсь в шутку. — А ты тогда кто?
— И я тоже, — хохочет, — гиббон, — целует в щеку, — но женского рода.
— Это утешает, — признаюсь, зевая. — Извини…
— Спи-спи, — просит.
Я почувствовал приятную теплынь обожания, исходящую от любимой, и, закрыв глаза, поплыл на волне приятного сновидения. И скоро эта волна небытия превращается в океанскую, где бултыхаюсь я. Вода чиста и виден подводный подвижный мир, завешенный гардинами водорослей. Берег золотится песком и кажется диким: ни одной живой души. Тихие волны прибивают меня на отмель, нагретую смиренным солнцем. Незнакомая местность настораживает, но не настолько, чтобы бежать. И куда бежать? Куда идти, сержант? В нерешительности переминаюсь на шипящей линии, где сходятся в вечном своем противоборстве суша и вода. Растительность странная — южно-кактусовая, а вдали плавятся кипарисы из цветного пластика.
Сделав несколько шагов, утопаю по щиколотку в горячем песке. Меж кустарниками тропинка — куда она может вывести? Мои размышления прерывает движение в дальних кустах. Некто в пестреньком летит вниз по петляющей тропинке. Отступаю под защиту гигантских колючек и вижу: на побережье показывается ангельское золотоволосое создание. Молоденькое диво в летне-легком платьице, за тканью которого угадывается выточенная природой фигурка — выточенная до фантастического совершенства. За плечами ангелочка рюкзачок. Так мне показалось, что рюкзачок.
Потом диковинка бежит в океан по колени, словно проверяя температуру воды; вернувшись на берег, начинает стаскивать заплечный предмет. Так мне показалось, что пробует его снять. Наконец это удается: девушка как бы дергает за тесемочку и… и я не верю своим глазам. То, что считал рюкзачком, оказывается крыльями. Да-да, крыльями — ангельскими, цвета чистых облаков.
И пока я, оцарапанный иглами кактусов, приходил в себя, ангелочек бросил эти крылышки на песок, а затем и платье… Да, она была само совершенство. Природа потрудилась на славу: никаких изъянов — тело по форме напоминало бесценную древнегреческую амфору.
Неуверенно переступая, чудная дива входит в мировой океан, смеясь, падает в него и начинает барахтаться в счастливом грехопадении. А что же я, грешник? Ничего умнее не придумываю, как… похитить крылья. Да-да, стянул их самым хамским образом. Кажется, сам не понимал, зачем это делаю, и тем не менее совершил столь неопрятный проступок. И вновь затаился в цепких кактусах, невольно ощупывая крылья — были они легкими, из нежного птичье-поэтического пуха.
Накупавшийся вволю ангелочек выходит из воды — я вижу шафранную по цвету заплаточку между её ладных ножек, которая почему-то не вызывает никаких чувств, кроме умиления. Обнаружив пропажу, девушка ведет себя спокойно: натягивает на мокрое тело платье и смотрит на кустарник, где таится дурачок в моем лице, потом, улыбнувшись проточной улыбкой, говорит:
— «I can't give you nothing but love, baby!»
— Чего? — от удивления вываливаюсь из кактусов.
— «Я не могу тебе дать ничего, кроме любви, малыш!» — переводит слова песенки. — Я тебя приглашаю на танец jig. — И протягивает руки. — Зачем мои крылья тебе, Дима?
— Не знаю, — признаюсь. — Наверное, не хочу, чтобы ты улетела.
— А зачем? — спрашивает. — Будешь меня любить, не улечу.
— Ты ангел?
— Я твой ангел-хранитель, — и, взяв из моих рук крылья, просит, чтобы помог надеть. — Я их снимаю, — считает нужным объяснить, — только когда ты спишь.
— Но сейчас, — удивляюсь, — не сплю?
— Тебе только кажется, что не спишь.
— Да? — перемещаемся по песку в танце jig, не касаясь друг друга.
— Да, — отвечает уверенно.
— А почему именно ты мой ангел-хранитель? — не унимаюсь.
— В каком смысле?
— Ну ты вся такая… — не найдя слов, жестами рисую в воздухе контуры совершенной женской фигуры. — И это… слабый пол ты…
— Это не ко мне, — запрокидывает умытое океаном лицо в немые вечные небеса.
— А имя твое?..
— Даная, — отвечает. — Прости, мне пора.
— Почему?
— Потому, что и тебе пора…
— Даная, ты о чем?
— Просыпайся, милый, — говорит колдовская девушка с крыльями, но уже иным, чем прежде голосом.
— Что-о-о?
— Пора-пора, Дмитрий, — и вижу лицо, мне хорошо знакомое глазами цвета тающих арктических айсбергов.
— Доброе утро, — потянулся к земной женщине по имени Александра.
— Уже вечер, — пошутила. — Спал как младенец. — И приказала, чтобы я привел себя в порядок. — Нас ждет поздний завтрак и работа, — включила магнитофон, который тотчас же ударил африканскими тамтамами.
— А любовь? — шлепал в ванную комнату.
— Что? — не поняла из-за джазового шквала. — Ты о времени? Уже полдень.
— Понял. Спасибо, — и переступил порог ванной с чувством, что недалекое прошлое с Александрой было лишь приятным видением. Иногда кажется, что живем, как во сне.
Сон? Принимая душ, вспомнил странную грезу, где приключилась встреча с прекрасной незнакомкой. Да, она была совершена, эта девушка, от природы совершена, но её полудетские лопатки напоминали крылья… то ли крылья птицы, то ли ангела? Ангела?.. Что за чертовщина? И на этом память отключила прошлое — настоящее врывалось требованием:
— Завтракать! Или уже обедать, уж не знаю!
Прибываю на теплую, как отмель, кухоньку. Обнимаю Александру за плечи. Садимся за стол. Что может быть приятнее завтрака с любимой. Известные наши дела были отложены в дальний ящик и мы говорили обо всем и ни о чем.
