не спрашивал о ее состоянии.
– Далеко собралась, Костлявая? – его пропитанный злостью голос звучал холодно.
Со стороны реакция казалась слишком бурной. Нет, не так. Слишком человечной, слишком живой. В этот раз Адаму все виделось слишком. Совершенно не походило на умелую игру Эванс при звонке копам, когда даже Романо не отличил ее фальшь от реальных человеческих переживаний. Сейчас что-то было иначе. Что-то отличалось от поддельных слез и истерики в старом депо на глазах у зрителей, что не заметили подвоха. Перед Адамом настоящий испуг, проникший в мысли, совладать с которым ей одной не под силу.
– Отпустите, отпустите меня! – Эванс все пыталась сделать вдох и подняться, но не могла различить верх и низ, постоянно падая.
Ее ориентация в пространстве оставалась, мягко говоря, не на высоте, но Адам лишь молча наблюдал, не приближаясь ни на шаг, и все еще боролся с подозрением, что это снова подлог, притворство, созданная иллюзия ее беспомощности ради избегания наказания. Что оно заслуженно, ни у кого не было сомнения, и час расплаты настал.
– Пустите! – задыхаясь, прохрипела она, зарождая в Ларссоне тень сомнения о наличии у Эванс столь потрясающего актёрского таланта.
– Я тебя не держу, – сохраняя спокойствие, он следил за малейшими изменениями ее поведения.
Из его голоса исчезли все эмоции, включая клокотавшие внутри Адама минуту назад гнев и ярость. Он говорил без прежнего сарказма, но и ноток сочувствия не слышалось. Ровный безликий тон никак не повлиял на намерения Эванс прийти в себя, и сомнения Ларссона только окрепли. Реакция на его слова осталась прежней: она безуспешно пыталась подняться с пола и отползти от него подальше. Со стороны – будто она его вовсе не слышала, пребывая во власти собственных страхов, и мыслями находилось уже не здесь – в тесной квартирке в глубине старого города.
– Пустите! – ее охватило забытое чувство, о существовании которого она предпочла бы не знать. Тело, сковавшее жутким холодом, ударилось в тряску. Нехватка воздуха ощущалась все острее. На глазах выступили слезы от удушья.
Пытаясь взять себя в руки, Эванс не понимала, что могло испугать ее настолько сильно. У неё всегда и все находилось под контролем. Она не боялась пришедшего свести с ней счеты, но что-то в нем навело на нее ужас. От чувства беспомощности тошнота сдавила горло, подобно его руке. Перед глазами опять возник темный коридор. Она уже слышала рядом звук капающей воды, и чертова железная дверь теперь приближалась с бешеной скоростью, заставляя сердце колотиться о ребра. Запах железа и соли стал невыносимым, заменив собой воздух, пропитанный ароматом мерзких роз.
Боль тисками сжала голову. Мир вокруг начинать мелькать цветными кадрами на потускневшей пленке, пока перед глазами не осталось только багряно-красное. Эванс лежала на холодном полу, задыхаясь от ужаса, и пыталась открыть проклятую дверь, которая опять никак не хотела открываться. Она протянула руку в надежде ухватиться за что-то и выбраться из окружающей темноты, но хватала рукой лишь воздух. В какой-то момент дышать стало невозможно. Все вокруг померкло. Остался только страх, за которым пришла темнота.
«Чтоб тебя, Эванс», – Адам не ожидал от нее подобного. У девчонки началась самая настоящая истерика, больше напоминающая серьёзный приступ панической атаки. Он намеревался ее припугнуть, но состояние Эванс уже грозило реальным вредом физическому здоровью. Жалость и сострадание заскребли внутри когтями, прорывая себе путь наружу из заточения, куда Адам спрятал их на сегодняшний вечер и с запозданием понимал, что перегнул палку. Желая отплатить Эванс ее же монетой, он неосознанно и разом вытащил наружу всех ее демонов, что рвали разум девчонки, словно лист бумаги. Миссию на сегодня Адам выполнил блестяще, но радости и удовлетворения от расплаты Костлявой он почему-то не почувствовал. Ларссон осторожно присел рядом с ней и протянул к ней руку, но Эванс смотрела в пустоту невидящим взглядом, тщетно пытаясь сделать вдох. Черный шарф, скрывавший его лицо, оказался на полу.
– Эй, тише, тише, не бойся, – его смягчившийся голос терялся на фоне ее всхлипов и лишь сильнее пугал.
Голову словно сдавило железным обручем. Резкая боль не давала открыть глаза. Эванс уже приготовилась отключиться, что виделось лучшим исходом. Погружение в спасительное небытие прервало ощущение тепла чужого тела и прикосновения, что пытались хоть как-то унять ее истерику, выдергивая измученное сознание из скопления ночных кошмаров.
– Прости, я переборщил, – прижав ее к себе, Адам заметил, как Эванс ощутимо трясет. Он гневно отчитал себя, что перестарался. Теперь ему предстояло привести странную девчонку в чувства. «Что с тобой теперь делать-то, ненормальная?» – Ларссон все еще оставался шокирован абсурдностью ситуации. Для него пытаться успокоить истерику Костлявой равносильно простому отговариванию Хейза от зверских убийств. «Лиам… за успокоением придет расплата», – вспомнил он ее слова, обретавшие смысл в ином свете.
– Тише, я здесь, тебя никто не обидит, – проговорил он тихо над ее ухом, делая голос схожим с братом по интонациям. Эванс начала понемногу успокаиваться и всхлипывала реже. Ожидая от неё чего угодно, Ларссон на всякий случай подстраховался, используя реципрокное имя, и подкинул ее мозгу успокоительное производства Лиама Ларссона:
– Тише, мышка, тише, все хорошо, – он обнял ее, трясущуюся от слез и ужаса, и прижал к себе, гладя по волосам.
Дотронувшись губами до ее покрытого испариной лба, Адам проверял температуру. Ее кожа была холодной, несмотря на очевидный стресс и бешеный стук сердца, что отчётливо чувствовался под его рукой. Ларссон так и сидел рядом с ней на полу и повторял слова успокоения, пока Эванс в его руках не перестала метаться, затихнув. Дыхание выровнялось, она постепенно начала согреваться от его тепла, всхлипы стали реже, а затем и вовсе прекратились.
– Успокоилась? – от его былого сарказма и злости не осталось и следа. Совесть Ларссона уже выбралась наружу и кидалась камнями в пруд его душевного спокойствия, нарушая его расходившимися волнами стыда за содеянное.
– Да, – невнятно ответила Эванс. Когда сознание вернулось, она с удивлением обнаружила себя сидевшей на полу и прижатой к боссу, пытавшемуся привести её в чувства после нескольких минут, проведённых ею в личном аду.
Боль в голове постепенно стихала. Дышать становилось легче. Комната снова приобрела привычные очертания, сообщая, что все происходящее реально, и сейчас она у себя дома, а не возле железной двери в тёмном коридоре. Рядом с ним страх отступил подобно морскому отливу, уступая место стыду за проявленную слабость. Меньше всего ей хотелось, чтобы кто-то видел её такой, тем более он.
– Я не хотел, чтобы так вышло, – он осторожно гладил ее по волосам, все еще опасаясь напугать
