не делать этого. Он не отвечал, только продолжал пить второй стакан рома. Когда Том вернулся с Арчи, Фиона поняла, что муж встревожен, он был рассеян и скрывал за нервной улыбкой нечто похожее на страх. И в разговоре с Грейси выглядел так, будто только что увидел несчастный случай и выяснял подробности у другого свидетеля…
С тех пор Фиона погрузилась в дела: купала Грейси в тепловатой воде, которая струйкой лилась в ванну из разряженного бойлера. Сушила дочке волосы, искала пижаму, отвечала на расспросы, пока Том мерил шагами кухню, в конце концов он остановился, оперся на костяшки рук и навис над раковиной, глядя в никуда. Даже находясь на другом этаже, Фиона знала, что он ведет себя именно так. И что губы у Тома шевелятся. Актер репетирует свои реплики. «Просто пытаюсь собраться с мыслями», – сказал он, когда она спустилась и попросила проверить давление в шинах ее машины.
«Ублюдки-соседи повесили на дерево мертвую лису, чтобы отвадить нас от походов в лес».
«Ты не знаешь, они ли это сделали», – ответила она.
«Черта с два не знаю!»
Нет смысла спорить, пока он в таком состоянии.
Пара стаканов огненного рома развязали последние нити, сдерживающие внутри ее мужа разъяренного гиганта. И теперь Том молотит ладонью по двери соседей, что слышно им с Грейси. Голос мужа звучит словно издалека.
– Эй! Привет! На одно слово! Эй! Я знаю, что вы там!
Грейси пристально смотрит на свою маму. А Фиона глядит на занавески, прикусывая нижнюю губу и сознавая, что к ней повернуто маленькое личико, бледное, будто под подбородком дочки горит фонарик; пытливый детский ум изучает выражение ее лица, выискивая признаки диссонанса в гармонии «мамы, папы, Грейси и Арчи». Фионе кажется, что теперь она почти каждый день задерживает дыхание.
Голос Том вдалеке:
– Что! Вы! Себе! Думали! Вы играетесь, да? Эй! Мертвое животное! Чтобы напугать маленькую девочку! Вы повесили его там! Вы мерзкие, жестокие, недалекие трусы!
Грейси, наверное, и раньше видела у мамы такое выражение лица, Фиона и сама его замечала во множестве отражающих поверхностей: глубокие трещины вокруг глаз и рта. И она всегда морщится.
Но у нее есть веские причины для беспокойства с тех пор, как контракт Тома истек после трех лет постоянной работы, платой за которую они закрывали ипотеку. Последовали четыре месяца случайных заработков, когда мужу либо не платили оговоренную сумму, либо давали вдвое больше работы, но выплачивали ровно столько, на сколько договорились. Даже остатки отпускных, которые ему удалось выцарапать на несправедливых условиях, испарились вместе с премией. С тех пор его попытки задействовать старые контакты и вытащить из воздуха несколько полушансов оказывались тщетными. И теперь Том в отчаянии, слишком старается и на самом деле не любит себя, когда доходит до такого. Он заполняет вакуум, ремонтируя дом – «все получается, если подумать, ведь так я быстрее приведу в порядок дом», – и проделывает огромную брешь в их иссякающих сбережениях, так что придется обходиться ее окладом в банке.
Фиона может обеспечить ипотечные платежи, бензин, еду. Но ничего больше. Им нужно будет оплачивать счета, покупать строительные материалы, платить ремонтникам… крыша, электропроводка, сантехника, штукатурка. Это должен покрыть Том.
Этот дом никогда не перестанет забирать то, что у них есть. Фиона чувствует запах его неизлечимой болезни, вечную немощь в покрытой плесенью штукатурке, в потоках пыльного воздуха, которые слышатся хрипами, втягивающими частички омертвевшей кожи из-под половиц в легкие. И это только начало. Они здесь не медики, они – гробовщики.
– Папа опять слетает с катушек?
Она встревоженно возвращается в комнату, услышав от Грейси это выражение. Дочка подхватила его из разговоров самой Фионы с собственной матерью.
Фиона встречается с серьезным взглядом Грейси, и ей хочется расхохотаться и разрыдаться одновременно.
* * *
Когда она заходит на кухню, Том уже опять наполняет свой стакан чистым ромом.
– Я думаю, до них дошло послание. Даже если оно было доставлено через чертову щель почтового ящика. Попрятались. Но я слышал этих старых ублюдков. Как крыс в темноте.
Фиона садится на табурет у кухонной стойки и наблюдает за мужем, ожидая паузу в его тираде или искорки сомнения в глазах, прежде чем заговорить. У Тома бурлит кровь.
– Это жестокое обращение с животными. Они не фермеры и не охотники. Нельзя просто убить животное и использовать его как нечто вроде межевого знака. На общественной земле. Это средневековье. Кем, черт возьми, они себя возомнили?
Фиона гадает: не перепуталось ли все в его голове, не переносит ли он свое разочарование на соседей? Но она не хочет общаться с мужем, пока тот в таком состоянии, и даже понимает, что не может с ним говорить, будто он ей надоел. Что Том наскучил ей не меньше, чем злит.
– Мне нужно поработать. Этот плинтус сам себя не установит. Я потратил кучу времени на поиски гребаного пингвина и собаки. Черт побери!
Фиона смотрит на часы.
– Уже поздно.
Том игнорирует ее слова и выходит из комнаты.
Том смотрит, как отъезжает машина Фионы.
Повернув голову, чтобы выглянуть над спинкой детского кресла, Грейси смотрит на сам дом, а не на своего папу в окне наверху. Дочка проснулась испуганная, подавленная и по-прежнему не улыбается.
Семья уехала на целый день, Том уныло выходит из комнаты дочери и бредет в главную спальню. Страдая от злого похмелья, его дух – это разнесенное штормом побережье, его мысли – разбитые шезлонги и пляжные домики. Вывеску с мороженым забросило на дерево.
Помириться с соседями теперь невозможно. Никаких шансов на ледяную атмосферу между домами, которая могла бы со временем растаять, или на сухую терпимость. В первые дни это был бы наилучший сценарий. Его больше нет. Прошлой ночью он размахивал кулаком возле их лиц. Ходил вокруг дома, будто папаша из семидесятых, чей ребенок получил от соседа по уху.
Морщась, словно у него в животе туже затягиваются узлы бечевки, Том вспоминает, что кричал в щель для писем. Нет, нет. Слишком многое, чтобы позволить себе повторный визит. Стыд за упреки застилает ему глаза. Что, если соседи не имеют к лисе никакого отношения?
«Как Фионе это удается? Оставаться такой спокойной?»
Том наклоняется, поднимает растрепанный язык одеяла, которое валяется на полу в их комнате, и бросает на кровать. У окна смотрит на изрытое воронками поле битвы в своем саду.
Арчи откопал три ямы на заросшей лужайке, растерзав землю так, будто хотел доказать, что это поверхность негостеприимной
